«Язык – это больше, чем кровь»

Знакомая фамилия, не правда ли? Известны дирижер Отто Клемперер, терапевт Феликс и хирург Георг Клемпереры, лечившие Ленина. В данном очерке речь пойдет о кузене знаменитого музыканта и родном брате упомянутых врачей Викторе Клемперере – культурологе, историке литературы, лингвисте, писателе и журналисте. Их фамилия происходит из Богемии и означает «стучальщик – тот, кто по утрам стучит в ставни домов и будит благочестивых евреев на молитву». Однако все четверо по разным поводам отошли от иудаизма и приняли христианство.

 

Выдворен в еврейство

Виктор Клемперер родился 9 октября 1881 г. в Ландсберге-на-Варте (ныне Гожув Великопольский) девятым, самым младшим ребенком в семье Вильгельма Клемперера и его жены Генриетты. Cын раввина из Богемии, Вильгельм тоже стал раввином в Ландсберге и Бромберге, позже – проповедником реформистской синагоги в Берлине. Вероятно, родители не очень-то заботились о воспитании детей в еврейском духе. Об этом свидетельствует, в частности, то, что Виктор старался «жить по-немецки» и не мог даже прочесть кадиш по умершему. В Берлине он учился во французской гимназии, но, не закончив ее, перешел в коммерческое училище. В 1902-м получил высшее образование в Ландсберге, затем изучал философию, романскую и германскую филологию в университетах Мюнхена, Женевы, Парижа и Берлина. В мае 1906-го женился на евангелистке Еве Шлеммер, пианистке, художнице и переводчице.

Клемперер внештатно зарабатывал на жизнь литературным трудом. В 1913 г. он завершил докторскую диссертацию о творчестве немецкого писателя Ф. Шпильхагена. Для того чтобы защитить ее и получить место на кафедре университета, принял протестантизм. Позже он с горечью признался: «Теперь я знал яснее, что в полной мере разделяю желание быть немцем. По опыту я уже не был убежден, что евреи и немцы могут при всех обстоятельствах ладить друг с другом... Немцы стали значить для меня все, а евреи – ничего». С 1914 г. Виктор работал преподавателем в Университете Неаполя, под руководством известного филолога-романиста Карла Фосслера исследовал учение французского просветителя Монтескье.

В разгар мировой войны он добровольцем пошел в германскую армию, два года воевал на Западном фронте артиллеристом, был ранен, служил в военной цензуре. В последующие годы стал доцентом и адъюнкт-профессором в Мюнхене, а в 1920-м был назначен профессором кафедры романистики в Высшем техническом училище Дрездена. Опубликовал эссе «Жанна д'Арк как поэтическая фигура», статьи о Руссо, Вольтере, Дидро, двухтомную монографию о Монтескье, пятитомную «Историю французской литературы от Наполеона до наших дней», «Историю итальянской литературы от гуманизма до XVIII в.», издал антологию современной французской прозы и поэзии.

Тогда же Виктор Клемперер начал регулярно вести дневник, в котором выступил как критический и самокритичный наблюдатель своего времени. В годы Веймарской республики его часто преследовали сомнения в себе, он откровенно писал о своих проблемах новообращенного еврея. Отмечал, что после войны в связи с ролью евреев в Баварской советской республике антисемитизм в стране широко распространился. Вместе с тем он подчеркивал, что является искренним патриотом Германии и неразрывно связан с немецкой культурой. В 1933 г. произошло событие, с точки зрения Клемперера, абсурдное: к власти пришли нацисты. Дневники профессора с первых месяцев их правления пестрят фразами: «Это не может долго продолжаться!», «Это вот-вот кончится!». Но по мере того, как диктатура Гитлера укреплялась, в нем нарастало очаяние: «Как это стало возможным, что образованные люди совершили такое предательство по отношению к образованию, культуре, человечности?».

Однако сам Клемперер в силу зловещих обстоятельств вопреки своим убеждениям в феврале 1934-го принял «присягу на верность фюреру». Это не спасло его от нацистских репрессий. После вступления в силу Закона о гражданстве Рейха гауляйтер Силезии в начале 1935-го уволил его с должности и досрочно отправил 54-летнего профессора на пенсию. В дальнейшем Виктора жгла память о том, как он, «казуистически успокаивая свою совесть, которой-то все было ясно», присягнул нацизму, цепляясь за свое «уже давно оподленное» место в вузе. «Имею ли я право упрекать в этом других? Я, который принес клятву верности Гитлеру; я, который остался в этой стране, – я, право же, не лучше, чем мои арийские соотечественники» (16.05.1936).

Он окунулся в работу над историей французской литературы XVIII в., надеясь обрести в ней душевное равновесие. Но вслед за тем последовал запрет евреям печататься, посещать библиотеки, хранить дома «нееврейскую литературу», покупать немецкие газеты, журналы и подписываться на них, что нанесло невосполнимый ущерб научной деятельности филолога. И все же они с Евой переехали в свой дом в пригородном Дельцшене, купили легковое авто. Виктор сосредоточился на своих дневниках, а Ева отвозила крамольные тетради подруге, которая под страхом жестокой кары хранила их до конца войны.

Записки Клемперера времен национал-социализма свидетельствуют о нагнетании атмосферы страха, в котором жили евреи. В сентябре 1934 г. он с тревогой пишет в дневнике: «С моим здоровьем дело обстоит не лучшим образом: частые перебои в сердце, резкие воспалительные боли в плечевых суставах, в голове, крайне низкая работоспособность, постоянная усталость и разбитость». Ему как еврею запретили покупать сигареты, новые товары, посещать кафе и кинотеатры, пользоваться автомобилем. Он утратил надежду на близкий крах нацизма: «Гитлер и вправду избранник своего народа... Я проникаюсь верой, что его режим прочен и просуществует еще многие десятилетия. В немецком народе так много летаргии, безнравственности и прежде всего так много глупости».

Клемперера, как и других евреев, заставили носить ядовито-желтое клеймо. «Какой день был самым тяжким для евреев за двенадцать адских лет? На этот вопрос я всегда получал один ответ: 19 сентября 1941 г. С этого дня надо было носить с собой гетто, как улитка свой домик, – звезду Давида. На входной двери висели бумажки с нашей фамилией: над моей – звезда, под именем жены – „арийка“. На продуктовых карточках, на каждом талоне печатали наискосок: „Jude“. В официальном языке я именовался „еврей Клемперер“... Теперь я был у всех на виду, изолированный своим опознавательным знаком и беззащитный. И как же мучительно это постоянное напоминание о том, что, казалось бы, никак не может влиять на жизнь филолога по призванию и немецкого патриота по убеждению!».

 

Жид без привилегий

Согласно Нюрнбергским законам, «еврей не может быть отнесен к немецкой нации и являться гражданином Германии». Достаточно, чтобы один родитель или кто-то из дедушек или бабушек были евреями. Крещеный или атеист, еврей по крови оставался неарийцем. Для всех евреев обязательно вводились дополнительные имена: Израиль у мужчин и Сара у женщин. Виктор Клемперер принадлежал к разряду непривилегированных евреев христианской веры. Хотя он был ветераном войны, женатым на арийке, но в браке с ней не имел детей, воспитанных в немецком духе, а потому лишен всяких льгот. «Самое гнусное в том, что я должен постоянно заниматься этими идиотскими расовыми различиями между арийцами и семитами, вынужден рассматривать это кошмарное погружение во мрак, все это порабощение Германии только с одной точки зрения – еврейской, – писал он в дневнике. – Я воспринимаю это как победу гитлеризма, одержанную лично надо мной, и не хочу мириться с этим». Выделение привилегированных евреев «оказало исключительно деморализующее и разлагающее влияние на еврейские группы, породило столько зависти и ненависти!.. А сколько высокомерия, жалкого злорадства скрывалось в этом – ведь в конечном счете они оставались в том же аду, что и мы, а в итоге газовые камеры пожрали и привилегированных... Все отвратительные людские качества выходят наружу, можно просто стать антисемитом».

В 1940 г. Виктор и Ева были вынуждены переселиться из собственной виллы в тесный «еврейский дом» с общей кухней, туалетом, коридором и душем, с извечными бытовыми конфликтами. И таких переездов в гетто, одно хуже другого, им пришлось пережить три. Виктора послали чернорабочим на фабрику конвертов, потом упаковщиком и грузчиком на чайный завод. Он чувствовал себя чужим вдвойне – среди немцев и в среде евреев. В любой момент его мог оскорбить нацист: «Грязный жид». Ненамного легче было жене, немолодой больной женщине, которой приходилось слышать в свой адрес угрозы и ругань: «еврейская подстилка», «жидовская шлюха».

Еще в ноябре 1938-го, вскоре после «Хрустальной ночи», в дневнике Виктора появилась запись: «Нас обоих неотступно мучает вопрос: уехать или остаться? Не слишком ли рано ехать, не оказалось бы слишком поздно? Уехать в никуда? Остаться и погибнуть?.. Куда только я не посылал свои письма и крики SOS… Но надежда, что хоть что-то из всего этого нам поможет, более чем сомнительна». Еще запись в сентябре 1939-го: «Иудаистская община запрашивает, вхожу ли я в нее, так как она представляет Всеимперское объединение евреев; с другой стороны, представители Протестантской церкви спрашивают, остаюсь ли я с ними. Я ответил, что был и остаюсь протестантом, а еврейской общине вообще не шлю никакого ответа». Спустя полтора года он снова напишет: «Состоялась беседа с консультантом по вопросам переселения от еврейской общины, результат – абсолютный ноль: вам необходимо выехать, но пока мы не видим возможности. Американско-еврейские комитеты вступаются лишь за верующих иудеев».

А с октября 1941-го выезд евреев из Германии и оккупированных стран был полностью запрещен – начиналось их тотальное истребление. На 16 февраля 1945 г. была назначена депортация всех евреев Дрездена в концлагеря смерти. А в ночь на 14-е Клемпереры пережили массивную бомбардировку города союзной авиацией, отделавшись сильным стрессом и незначительными травмами. Утром супруги нашли друг друга и бежали из горящего Дрездена, воспользовавшись гибелью многих гестаповцев и эсэсовцев. Несколько дней укрывались у лужицких крестьян, сострадавших евреям, а затем укрылись в Верхней Баварии на территории, вскоре занятой войсками союзников.

 

Нацистский вариант немецкого языка

Своим спасительным балансиром, державшим его все годы гитлеризма, как канатоходца над пропастью, Виктор Клемперер считал социолингвистическое изучение «языка Третьего рейха», Lingua Tertii Imperii (LTI) – немецкого «новояза». В своих записных книжках профессионал-филолог скрупулезно фиксировал и анализировал изменения в стиле, лексике и интонации нацистской пропаганды, средств массовой информации, беллетристики, повседневной речи. Вопреки Талейрану он полагал, что язык невольно выдает все, что люди думают и чувствуют. Потому и эпиграфом к своей книге он взял афоризм еврейского философа Франца Розенцвейга: «Язык – это больше, чем кровь».

Официальный язык Третьего рейха, выражая суть идеологии и психологии его верхушки, вместе с тем воздействовал на бытовой язык, образ мыслей и эмоции рядовых немцев, отмечает Клемперер. Штампы «арийский», «народный», «исторический», «великий», «вечный», «героический», наполняясь извращенным смыслом, надолго вошли в лексикон нацистских речей и реляций, а затем и в разговорную речь, формируя нужные стереотипы мышления. Ученый подчеркивает ужасающее однообразие, скудость, убожество этих клише. «Все, что говорилось и печаталось в Германии, проходило тираническую нормативную обработку в партийных инстанциях… Книги и газеты, служебная переписка и бюрократические формуляры – все плавало в одном и том же коричневом соусе. Эта полнейшая стандартизация письменной речи повлекла за собой единообразие речи устной... Нацизм въедался в плоть и кровь масс через отдельные словечки, обороты речи, конструкции предложений, вдалбливаемые в толпу миллионными повторениями и поглощаемые ею механически и бессознательно».

Раскрывая тлетворное влияние LTI, Клемперер показывал, как он «изменяет значения и частоту употребления слов, делает всеобщим достоянием то, что раньше было принадлежностью отдельных личностей или крошечных групп, монополизирует для узкопартийного круга то, что прежде было всеобщим достоянием, пропитывает ядом и ставит на службу ужасной системе, превращая речь в мощнейшее, предельно открытое и скрытое средство вербовки». Язык нацизма, кодифицированный в «Mein Kampf», выступлениях Гитлера и Геббельса, публикациях Розенберга, отличался предельным фанатизмом, фальшивой эмоциональностью, культовым священнодействием, истеричным пафосом «базарного агитатора-крикуна» («это не речь, а скорее дикий взрыв бессильной ярости»). Обращаясь к каждому немцу, он стремился подавить его мышление и волю, лишить морали и совести, превратить в «мотор, работающий на предельных оборотах». Тотально насаждались аббревиатуры вроде SS (Schutzstafel), DAF (Deutsche Arbeitsfront), HJ (Hitlerjugend), BDM (Bund deutscher Mädel).

Всеобщее поклонение Гитлеру, восхваление отечества и вермахта подавалось в превосходной степени и приобрело сакрально-мистический характер. На каждом шагу бросался в глаза навязчивый лозунг: «Фюрер, приказывай, мы следуем за тобой!». Обязательным стало переименование населенных пунктов, улиц и площадей, особенно славянских, в честь выдающихся нацистов. Традиционные имена, тем более библейские, заменялись древнегерманскими типа Дитрих, Маргит, Хайдрун. Даже семейные объявления подавались в напыщенно-сентиментальных формах: «С радостью сообщаем, что в Германии, переживающей великие времена, у нашего Торстена родился братик»; «С гордостью и скорбью извещаю о гибели на фронте единственного сына в героической борьбе за отечество»; «Объявляю о своем бракосочетании с ефрейтором, танкистом, кавалером Железного креста».

Клемпререр указывает на перенасыщенность LTI черным юмором, ироническими кавычками в письменной речи и насмешливой интонацией в устной ради уничижения противника: еврейский «гуманизм», Гейне – «немецкий поэт», Эйнштейн – «ученый», Ратенау – «германский политик». Но и этого нацистским функционерам было мало, они все чаще цинично прибегали к грубой площадной брани. Бесстыдная ложь и явная клевета стали для них постоянным пропагандистским приемом. Военные сводки изобиловали значительным преуменьшением немецких потерь и завышением ущерба, наносимого врагу. По мере приближения краха Третьего рейха хвастливый язык победителей сменялся лживой терминологией: отступление именовалось «плановым выпрямлением линии фронта», блицкриг – «тотальной войной нервов», полный триумф – «конечной победой».

 

Антисемитизм – сионизм – большевизм

Анализируя национал-социализм, Клемперер пришел к выводу, что «антисемитизм составляет его средоточие». Истоки расовой доктрины нацизма он усматривает в учении Ж. Гобино о неравенствe рас, юдофобии Р. Вагнера, ариохристианстве Х. Чемберлена. Расизм нацистов коренится также в тевтонском романтизме, основанном на идее избранности германцев. Национальное самосознание, «перегретое до шовинизма, содержится в зародыше в извращенном романтизме: развенчание разума, прославление идеи власти, преклонение перед белокурой бестией, оправдание жесточайших преступлений». В отличие от иных разновидностей фашизма, «нацизм связан с расовым учением, суженным до антисемитизма, в котором он получил дальнейшее развитие». Антисемитизм – основная навязчивая идея в политике Гитлера, «чувство его затаенной злобы против „всемирного еврейства“». Марксизм для него – «жидовский», французы «ожидовели», англичане – потомки утерянного «иудейского колена».

Антисемитизм, утверждает Клемперер, был «самым эффективным пропагандистским средством нацистов, самой действенной конкретизацией расовой доктрины в сознании немцев». Особенность антисемитизма в Третьем рейхе Клемперер усмотрел в том, что эпидемия этой заразы разгорелась жарче, чем когда-либо в прошлом, и проявилась в самых совершенных организационно-технических формах. Множество врагов персонифицировалось в образе еврея: «он – самая доступная простонародью мишень и козел отпущения, самый понятный простонародью враг... Без мрачной фигуры еврея никогда не было бы светоносной фигуры нордического германца».

Ассимилированный еврей Клемперер пытался противопоставить антисемитизму «уверенность в своей немецкости, своем европействе, принадлежности к человечеству, к двадцатому веку». В национальном обособлении и самоидентификации немецких евреев он не видел ничего положительного. Даже слово «еврейство» избегал употреблять, считая его изобретением нацистов. Он признался, что прежде «ничего не читал из всех специальных еврейских публикаций». А познакомившись с трудами Теодора Герцля, «был сперва потрясен и вместе с тем испытал чувство, близкое к отчаянию». Сионизм показался чуждым ему, западному еврею, и рассчитанным на «массу местечкового еврейского населения Галиции, упорствовавшего в добровольной изоляции, как в гетто, сохранявшего свой язык и обычаи». Мессианские идеи сионистов о едином еврейском народе и его праве на собственное государство он счел формой крайнего национализма.

«Я веду тяжелейшую внутреннюю борьбу за свою немецкую самобытность, – пишет Клемперер в мае 1942-го. – Я должен придерживаться убеждения: решает дух, а не кровь... Сионизм для меня был бы комедией, но мое крещение не было комедией». Однако впоследствии он понял: «Герцль нигде не исходит из того, что чужие народы надо угнетать и истреблять, нигде не защищает лежащую в основе нацистских преступлений идею избранничества и притязания одной расы или народа на господство над всем человечеством, стоящим якобы на более низкой ступени. Он лишь требует равных прав и скупо отмеренного безопасного пространства для группы, подвергающейся издевательствам и преследованиям».

В годы нацизмa либерал Клемперер отнесся с симпатией к немецким коммунистам-антифашистам, но большевизм был чужд ему. Вместе с тем, видя в Советском Союзе реальную силу, способную спасти Германию от нацизма, он идеализировал его. И в 1939 г. писал в своем дневнике: «Большевизм, в отличие от нацизма... технизирует свою страну, чтобы обеспечить людям достойное существование, предложить им, при снижении гнетущего бремени труда, возможность духовного развития... С тех пор, как марксизм в своем развитии превратился в марксизм-ленинизм, центр тяжести европейской цивилизации переместился в Москву».

После войны Клемперер с женой решили остаться в советской зоне оккупации и в ГДР, посчитав свой выбор «меньшим злом». Им вернули виллу, оба вступили в СЕПГ. Виктор участвовал в денацификации, руководил центром образования в Дрездене, читал лекции в Культурбунде, преподавал в университетах Галле и Берлина. Стал членом Академии наук и депутатом парламента ГДР. Опубликовал воспоминания и дневники, монографию «История французской литературы в XIX–XX вв.», двухтомник о французском Просвещении. Его награждали орденами и званиями, о нем создавались фильмы и спектакли.

Несмотря на это, Клемперер признавался: «Вокруг всё так неустойчиво»; «сижу между стульями»; «мои лекции и семинары – отчаянная борьба за свободу интеллекта». А в книге «Язык четвертого рейха» он усмотрел во фразеологии коммунистов «чистой воды нацизм». Его возмущали цензура, репрессии, демагогия в ГДР, но об этом он предпочитал умалчивать. А после поездки в Китай ему стало ясно, что «коммунизм одинаково подходит для того, чтобы тянуть примитивные народы из первобытной грязи и заталкивать народы цивилизованные обратно в первозданную грязь... Я, наконец, стал антикоммунистом».

После смерти Евы Виктор женился на германистке Хaдвиг, помог ей в защите докторской диссертации. Она создавала мужу условия для научной работы, сопровождала в лекционных турах по зарубежью, а впоследствии обеспечила публикацию его дневников. Виктор Клемперер скончался 11 февраля 1960 г. Его именем назван Volkshochkolleg в Берлине, регулярно проводится молодежный конкурс его имени за демократию и терпимость. В Дрездене созданы мемориалы в память о выдающемся филологе. Немецкий писатель Мартин Вальзер сказал о нем: «У Клемперера учишься: надо думать о своей совести, а не следить за совестью других людей».

 

Давид ШИМАНОВСКИЙ