Взывающий

Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла.

Библия, Книга Иова

Жил ИОВ на земле Русь, и имя его было Вадим Сидур (ИОВ – Инвалид Отечественной Войны).

Из книги В. Сидура «Памятник современному состоянию. Миф»

 

Вот так и прожил свою творческую жизнь Вадим Сидур – художник и скульптор, поэт и прозаик – как Иов, в отдалении от зла и других земных грехов. Стараясь в творчестве выразить все, что дано ему было от Бога (замечу: «сидур» на древнееврейском – «молитвенник») – соединить в своих работах преходящее и вечное.

 

«Ах, война, что ты сделала подлая…»

Увлечение лепкой пришло в школе, в Екатеринославе, городе, в котором он родился. Мальчик лепил, выжигал и рисовал. Сомневался в призвании – подумывал стать врачом. А когда грянула война, семья эвакуировалась на Кубань, откуда и отправилась во вторую эвакуацию в Сталинабад. В восемнадцать Вадиму пришла повестка, направили не куда-нибудь, а на Кушку – и повезли из Таджикистана в Туркменистан. Где он и окончил пулеметное училище, из которого был выпущен младшим лейтенантом. А потом был знаменитый 3-й Украинский фронт, где командиром взвода и вступил в свой первый бой с врагом. В 1944-м бой под Кривым Рогом оказался для него последним – шальная пуля ударила в лицо, по словам самого Сидура «выбила верхнюю челюсть слева, прошла насквозь гайморову полость, почти оторвала язык и разорвалась в углу нижней челюсти справа».

От таких ран не выживают, но он выжил. Благодаря чуду, явившемуся в образе молоденькой девочки Саши Крюковой и ее мамы, которые отвезли лейтенанта с «кровавым мясом вместо лица» в город. Но госпиталь в Кривом Роге был разрушен, и они полторы сотни верст по разбитым дорогам в весеннюю распутицу довезли его до Днепропетровска.

«Подлая война», о которой писал Булат Окуджава, сделала его инвалидом II группы.

Через много лет Сидур напишет: «Я остался жить, но это произошло не сразу. Довольно долго я раскачивался между жизнью и смертью. Голова моя с момента ранения все еще была постоянно опутана бинтами. Пуля немецкого снайпера попала мне в левую челюсть, чуть ниже глаза и виска, раздробив все, что только было возможно, потом прошла сквозь корень языка, почти отсекла его и разорвалась в углу нижней челюсти справа, образовав огромную дыру. Металлические осколки этой разрывной пули до сих пор сидят во мне…»

Он перенес несколько челюстно-лицевых операций, был демобилизован… и поехал осуществлять детскую мечту – подавать в медицинский в Сталинабаде. Но врачом не стал, довольно быстро понял, что это – не его. Собрал вещи и поехал в Москву. Где без особых препятствий осенью 1945-го поступил в Высшее художественно-промышленное училище на факультет монументальной и декоративной скульптуры.

 

Трое в одной лодке

ЛеСС придумал Сидур. Силис и Лемпорт не возражали: хотели объединиться, чтобы работать вместе. Идея пришла еще в студенческие времена, все учились в Строгановке и знали друг друга, но объединились в «тройственный союз» только в 1954-м. Пригласили еще одного выпускника – Баркова, у всех троих были неблагозвучные для русского уха фамилии, в обществе еще время от времени слышались отзвуки «кампании против космополитов», сошедшей на нет со смертью «бессмертного вождя». Но с четвертым не сложилось, и они остались втроем. Работали в одной мастерской, аббревиатурой ЛеСС, не указывая авторства, подписывали все работы, участвовали в молодежных выставках.

Они были молоды, дерзки и талантливы, все трое умели не только лепить, но и писать – рассказы, очерки, дневники, а в 1960–1970-х после распада группы Лемпорт и Силис даже снимутся в кино. Всех сплотило училище, куда после войны Сидур и Лемпорт пришли из фронтовых госпиталей, а Силис из школы. Все хотели сказать нечто новое в застывшем и обронзовевшем (во всех смыслах) советском монументальном искусстве. Хотя поначалу работали в реалистичном стиле. Да иначе и быть не могло – на переломе 1940–1950-х ни о каких формалистических «вывертах» (употребляю один из многочисленных штампов советской идеологической критики) даже речи не заходило, тем более что сразу же после войны прокатилась очередная волна борьбы с формализмом, затронувшая и творческие вузы.

Но уже в первый «оттепельный» год они заявили о своих взглядах громогласно, опубликовав в «Литературной газете» статью «Против монополизма в скульптуре». По тем временам это былo откровенным вызовом – они первыми поставили вопрос о праве молодых художников на самовыражение и поддержку профессиональных организаций. Разразился скандал, который быстро увял – времена были уже не те, молодых скульпторов потрепали, и в то же время согласились, конечно же в дискуссионном порядке, что с практикой заказов только для лауреатов Сталинских премий надо кончать; молодым заказы давать стали, но не слишком большие и не самые главные. Однако в 1956-ом ЛеССу даже устроили выставку в Академии художеств. Экспозиция, о которой много писали и говорили, оказалась для них первой и последней. Борьба с формализмом в искусстве продолжалась в более мягких формах, нежели в сталинские времена, и они обратились к малой форме и мелкой пластике. Персональных выставок устраивать не давали, разрешали участвовать только в коллективных экспозициях, работы долгое время оставались «прописанными» лишь в подвальном помещении мастерской.

В одной из них они работали вместе на протяжении 14 лет, пока осознание, что у каждого свой путь в искусстве, не развело их по разным «квартирам». Кроме того, как это всегда бывает в любом творческом содружестве, встал вопрос о лидерстве. «Рано или поздно, – писал Силис, – в любой группе обязательно образуется лидер… Я не мог быть лидером по возрасту, а Сидур и Лемпорт были в этой борьбе на равных. В итоге создалась ситуация, когда мы вынуждены были расстаться».

Они расстались, но на всю жизнь остались верны идеалам ЛеССа – не изменять своим творческим убеждениям и не создавать «халтуры» ради денег.

 

Еретик

Он не был диссидентом в политическом смысле этого слова – он был диссидентом в советском искусстве. Инакомыслящим и инакочувствующим, если хотите – еретиком, не в первом значении – последователь ереси, а во втором – отступник от общепринятых правил, догм и положений социалистического реализма, религии, утвердившейся в советской литературе и искусстве с 1930-х гг.

В свое время такой же еретик Андрей Синявский в одном из интервью, которое он дал после своей вынужденной эмиграции из СССР, сказал: «Мои расхождения с советской властью чисто стилистические». За что советская власть и влепила ему семь лет лагерей – режим никаких расхождений с собой не любил.

У гвардии старшего лейтенанта, кавалера орденов Отечественной войны 1-й и 2-й степени, проливавшего кровь за советскую власть и тяжело раненного под Кривым Рогом (остался инвалидом на всю жизнь), с советской властью, перефразируя того же Синявского, расхождения были чисто эстетические, но сажать его за эти самые расхождения не стали. Стали ругать, но не сильно – били за формализм, но кого в Советском Союзе за «формализм» в литературе и искусстве не били. Однако затем, когда его мастерская стала местом паломничества иностранцев, власти всполошились: исключили не вписывавшегося в обычные советские рамки скульптора из партии и практически лишили возможности зарабатывать на жизнь. Потому что от своих убеждений, взглядов отказываться он не хотел.

 

Ноша Аймермахера

Со славистом и литературоведом Карлом Аймермахером, изучавшим советскую культуру, он познакомился в доме своей хорошей знакомой, тоже славистки, Инны Бернштейн. Встреча была из тех, о которых говорят – судьбоносная.

Аймермахер знал о Сидуре задолго до очного знакомства: накануне Пражской весны один из чешских журналистов показал ему фотографии работ, сделанные в мастерской одного московского скульптора. Сказать, что он был ошеломлен – не сказать ничего. Гость из Германии, не понаслышке знакомый с советским искусством, не мог поверить, что подобные произведения создавались в СССР. Скульптуры, даже на фотографиях, поражали своей необычной формой, экспрессией, масштабом. Через много лет историк советской культуры сформулирует свои ощущения в заметке «По поводу монографии о Вадиме Сидуре»: «То, что я увидел, представляло… искусство, о существовании которого я даже не подозревал и никак не ожидал увидеть… я вынужден был в корне пересмотреть свои взгляды на развитие современного искусства в России. Позднее, когда я более основательно познакомился с творчеством Сидура и других художников его поколения, мне стало совершенно ясно, что Сидуру принадлежит значительное место в современном европейском искусстве».

Но все это Аймермахер напишет о Сидуре в Германии в 1977-м. В Праге же 1967-го имя скульптора еще ничего не говорило.

В Москве 1970-го Сидур о своем визави и слыхом не слыхивал (через много лет скажет, что профессор стал первым немцем, которого он увидел не сквозь прицел автомата). Инна позвонила, обещала познакомить с интересным гостем, они с женой собрались и приехали. Гость действительно оказался интересным человеком: учился в Свободном университете в Западном Берлине, изучал историю и славистику, в 28 лет защитил докторскую диссертацию, с ним было о чем поговорить. Возникла обоюдная симпатия, завязались отношения, которые переросли в дружбу. После отъезда завязалась переписка, которая длилась 15 лет вплоть до смерти Сидура.

Вернувшись в Германию, Карл делал все возможное и невозможное – с любовью, желанием и азартом, – чтобы познакомить свободный мир с работами выдающегося советского скульптора, загнанного властями, по существу, в подполье. Начал с выставки в швейцарском Фрауэнфельде, столице кантона Тургау, на которой были представлены фотографии некоторых работ и 12 подлинных скульптур, предоставленные европейскими владельцами.

Колесо завертелось, стоило только начать. Карл стал разъезжать по университетским городкам, читал лекции о творчестве Вадима Сидура, писал работы, посвященные его творчеству, всячески способствовал выпуску книг о нем в престижных европейских издательствах. Издавал каталоги и покупал своему другу лекарства, которых не было в Советском Союзе.

За несколько десятилетий благодаря Карлу Аймермахеру в Германии состоялись 20 крупных и малых выставок, о которых писали крупнейшие газеты и сообщалось по радио и телевидению. Были установлены десять, может быть, самых лучших скульптур по моделям Сидура. Среди них в Касселе в 1974-м – «Памятник погибшим от насилия», в Западном Берлине в 1979-м – «Треблинка», в Дюссельдорфе в 1985-м – «Взывающий».

Неизвестный, не признанный в СССР, он стал известным и признанным в Европе.

В одном из писем Аймермахеру Сидур написал: «В день нашего знакомства… когда ты добровольно взвалил на себя эту ношу, ты, очевидно, даже не предполагал, насколько она со временем увеличится, насколько наши судьбы переплетутся, и, я бы даже сказал, сольются. У меня есть твердое чувство и убежденность в том, что эту тяжкую ношу никто с нас не снимет… и мы будем… нести ее до самого конца... Одним словом, Карлуша, помни, что я все знаю, все понимаю, ничего не забываю и люблю тебя как самого родного человека».

 

Из воспоминаний Михаила Сидура

Первый памятник, который установили на Западе, в Германии, – «Памятник погибшим от насилия». Установили его в 1974-м г. – скульптуру, которую он создал в 1965-м, совершенно не рассчитывая, кстати, на то, что ее установят. Пришел в мастерскую доктор Бютнер из Касселя. Город маленький, как я понимаю, он там был влиятельной фигурой общественной. Посмотрел на этот Памятник погибшим от насилия и сказал: «Вот бы нам это поставить на площади». Отец снял с полки эту работу, отливку, у него их, слава Богу, было несколько, и говорит: «Дарю, только поставьте! Ни гонораров, ничего не надо». Собрали деньги, поставили на центральной площади Касселя.

 

Искусство равновесия и страха

В 1970-х он находит свой неповторимый сидуровский стиль – свой особый язык в искусстве. Это направление он назвал «искусством эпохи равновесия страха». В дневниках этих лет – записи о катастрофах, грабежах и убийствах. Он сострадает этому миру, в центре которого стоит человек.

Из железного хлама, старых выброшенных на помойку вещей Сидур создает причудливые авангардные скульптуры – «Гроб-мужчину», «Гроб-женщину». В этих работах боль, крик, предостережение – сострадание, нежность, любовь. Поэтому, как написал в стихотворении 1980-х,

старые ржавые железные лопаты,

собранные мной на свалках мусора,

напоминают большие осенние листья,

похожие на человеческие лица,

несчастные в своей ненужности.

Не склонный к теоретизированию, он сформулировал свои творческие принципы нового направления, о которых сообщил в одном из писем Карлу.

 

Книга жизни

В этой книге он сказал все, что хотел сказать о жизни. И, как жизнь, книга напоминала калейдоскоп и была похожа на солдатский вещевой мешок, в котором было перемешано все – рождения и смерти близких людей, встречи и расставания, воспоминания из детства, записи разговоров и комментариев к ним, истории о прошлом, растворившемся во времени, и впечатления от проживаемого настоящего. И все эти осколки складывались в отдельные узоры, один цеплялся за другой, проявляясь в сюжете собственной жизни. Шум времени, летопись современному состоянию, дневник, роман, миф. Жизнь, переплавленная в личностном и художественном опыте человека, познавшего, что такое страдание и любовь, прошедшего дорогами самой страшной войны ХХ века, видевшего смерть в лицо. Книга вне жанров, вне правил, нарушающая общепринятые литературные нормы.

Повествование представляет собою отрывки, не связанные временными рамками – вот запись из 1930-х о «железном наркоме Ежове», вот из 1970-х – о войне израильтян с арабами, вот сообщение Би-би-си об аресте правозащитника Ильи Габая, вот фантастическая новелла о будущем человечества.

Публикуя книгу отца «Памятник современному состоянию. Миф» (Вагриус, 2002), Михаил Сидур, директор Московского государственного музея Вадима Сидура, писал: «Автор „Памятника“, он же главный герой, ведет на его страницах полнокровное, насыщенное событиями существование, остро реагирует на все происходящее. Одновременно он, подобно бесстрастному археологу из отдаленного будущего, отыскивает, а затем скрупулезно, с отстраненным любопытством раскладывает перед собой и внимательно изучает странные артефакты – фрагменты собственной жизни и события эпохи. В своих поисках он постепенно снимает один культурный слой за другим, проникая все дальше в глубь времени. Получается, что для автора-героя или героя-автора описываемые события – одновременно и настоящее, и застывшее далекое прошлое. Создатель „Памятника“ двоится, троится и множится. Он и автор, и действующее лицо, и археолог-исследователь».

Вот всего лишь один отрывок из этой удивительной книги.

«Я держу маму за руку. Мы идем мимо финотдела по улице Карла Либкнехта. Навстречу нам тетя Фрося, жена дворника дяди Тараса. Она наклоняется ко мне и спрашивает:

– Ты кто? Русский или еврей?

Я гордо отвечаю: „Я Русскийевреец“.

Мама и тетя Фрося смеются».

 

Борьба за музей

Музей Сидура можно было устроить только после прихода к власти Горбачева – страна делала первые шаги к свободе.

Осенью 1987-го на окраине Москвы в одном из небольших выставочных залов Перовского района открылась ретроспективная выставка его работ. Запрет выставлять их еще действовал, но время было такое, что те, кто хотел, запреты обходил, уже не боясь последствий – одряхлевший режим уже не прибегал к репрессиям, старался сохранить себя.

Были выставлены никогда ранее не выставлявшиеся работы – скульптура и графика. И, по сути, это была первая встреча загнанного в подполье художника со своими зрителями.

Выставка работала почти два месяца, дотошные журналисты скрупулезно подсчитали: за семь недель выставку посетили около 15 тыс. человек. Однако решением самого ЦК КПСС она была закрыта – в ЦК были «голуби» и «ястребы», все время шло перетягивание каната, на этот раз одержали верх «ястребы». Но перестройка набирала темп, Горбачеву помогали коротичевский «Огонек», егоряковлевские «Московские новости», открывались запасники, с полок на экран медленно, но неуклонно возвращались запрещенные фильмы, в «толстых» журналах появлялись романы, повести и стихи, ранее распространявшиеся в самиздате и за которые давали сроки.

В июле 1989-го выставка в Перовском выставочном зале получила официальный музейный статус и была переименована в Музей Вадима Сидура. С 2018-го он является филиалом Московского музея современного искусства. Основная экспозиция состоит из работ Сидура разных периодов творчества, в ней представлены скульптуры, линогравюры, рисунки.

Залы музея разделены на три темы – темы, которые были самыми важными в творчестве Сидура: вой­на, мир, покаяние. Они занимают самый большой зал на первом этаже. Выставлены наиболее известные произведения художника, в том числе небольшие авторские скульптуры, впоследствии увеличенные и установленные во многих городах мира: «Памятник погибшим от насилия» (Кассель, ФРГ), «Взывающий» (Дюссельдорф), «Треблинка» (Берлин), «Формула скорби» (Пушкин), «Портрет Альберта Эйнштейна» (Принстон, США), «Оставшимся без погребения» (Москва) и другие. Представлены различные периоды творчества В. Сидура – от реалистической пластики середины 1950-х до авангардных «Гроб-Арта» и «Железных пророков», которым посвящен отдельный зал.

Второй этаж отведен под временные выставки современного искусства и мероприятия.

 

Негодяи и ничтожества

В 2015 г. скульптуры Сидура из музея экспонировались в «Манеже» на выставке «Скульптуры, которых мы не видим». На ней также были представлены работы Николая Силиса и Владимира Лемпорта. Во время выставки участники православного общественного движения «Божья воля» во главе с Дмитрием Цорионовым (Энтео) повредили несколько гравюр и скульптур, заявив, что они оскорбляют чувства верующих. Цорионова признали виновным в мелком хулиганстве и арестовали на десять суток. Руководство «Манежа» добилось возбуждения уголовного дела по ст. 243 УК РФ – «уничтожение или повреждение культурных ценностей». Музей подал иск на компенсацию в 1,2 млн руб. В марте 2016 г. по делу была арестована православная активистка Людмила Есипенко, подозреваемая в порче работ Вадима Сидура. Ее заключили под домашний арест, но в ноябре того же года дело закрыли.

 

Тяжесть ответственности

В одном из своих стихотворений Сидур писал:

Я раздавлен

Непомерной тяжестью

ответственности

Никем на меня не возложенной

Ничего не могу предложить

человечеству

Для спасения

Остается застыть

Превратиться в бронзовую

скульптуру

И стать навсегда

Безмолвным Взывающим.

Добавить к этому нечего.

 

Геннадий ЕВГРАФОВ