Драматург факта

Что мог, то сделал. Теперь слово и дело – другим.

Аркадий Ваксберг

 

Этой фразой он закончил свою автобиографическую книгу «Моя жизнь в жизни», которую издал в 2000 г.

Он был журналистом и адвокатом, прозаиком и драматургом, публицистом и сценаристом, большую часть своей жизни проработал «Литературной газете» – самой популярной советской газете 1970–1980-х, годов загнивающего социализма. За два десятилетия работы в «Литературке» он опубликовал сотни судебных очерков – от «Жалобы» до «Погони», и не было среди них ни одного, который бы не вызвал общественный резонанс.

За всю свою творческую жизнь Ваксберг написал около полутора десятка книг – от «Разговора на острую тему», изданнoй в начале 1960-х, до «Плеши Ильича», увидевшeй свет в начале 2000-х, – и все они пользовались успехом у читателей, что у советского, что у нового российского.

Еще в советские времена увлекся кино: по его сценариям были сняты картины «Всего одна ночь», «Провинциальный роман», «Средь бела дня» и др. В российские – увлечение не прошло, на экран вышли «Реприза», «Про это, про поэта и Лилю Брик», «Большой театр военных действий», в которых он был не только сценаристом, но и ведущим и даже исполнил (и вполне удачно) главную роль в фильме «Опасная зона» по своему же сценарию (здесь, извините за тавтологию, сыграл свою роль природный артистизм).

Калейдоскоп лиц, встреч, событий, и, перефразируя Мандельштама, жизнь проплыла театрального капора пеной.

 

С замахом на вечность

Самой читаемой газетой в Советском Союзе – не только в интеллигентских кругах – была «Литературка».

Она имела давнюю историю: первый номер вышел в 1929 г., на протяжении нескольких десятилетий газета сменила нескольких редакторов, с 1949-го стала не только чисто литературной, но и общественно-политической. Однако сверхпопулярной ее сделал Александр Чаковский. Заурядный писатель, но умелый партийный литературный функционер, которому ЦК доверял и дозволял то, что не было дозволено главным редакторам других советских газет. Он возглавил «Литературку» в 1967 г., с его приходом она стала еженедельной, выходила на 16 полосах и состояла из двух тетрадок – в первой печатались статьи на литературные темы, отражавшие текущий литературный процесс, во второй публиковались статьи, как правило, довольно острые, посвященные общественным проблемам: мораль и право, наука, быт, ну и так далее. Что в первую очередь интересовало читателей, не причастных к литературе и искусству. Но читать «Литературную газету» все – и писатели, и читатели – начинали с 16-й, последней страницы, целиком отданнoй «Клубу 12 стульев», на главном из которых восседал талантливый администратор клуба Виктор Веселовский. И, только насладившись юмором Аркадия Арканова, Зиновия Паперного или Михаила Жванецкого, переходили к публицистике. В этом отделе Чаковский, обладавший острым публицистическим чутьем (он начинал как журналист), собрал – употреблю штамп – поистине «золотые перья»: Анатолий Рубинов, Александр Борин, Ольга Чайковская и др. Разные по характеру, как сказали бы в наше время – по менталитету, манере письма, стилю, приемам, всему тому, что зовется творческим методом, это они своими статьями заставляли читателя размышлять – иногда переходя четко очерченные границы между тем, что можно и что нельзя, – над перекосами советской бытовой жизни.

Аркадий Ваксберг пришел в отдел в 1973 г. и сразу же стал одним из ведущих публицистов не только в «Литературке» – во всем Советском Союзе. Фактически он создал новый жанр – жанр судебного очерка в советской журналистике. Это были такие хорошо написанные мини-детективы со всеми приемами, присущим этому жанру, только не выдуманные, а взятые из реальной жизни. Он придавал большое значение не только содержанию, но и литературной форме и уже не в советские времена признался в одном из интервью, что судебные сюжеты его интересовали постольку, поскольку они могли быть предметом литературы: «Собственно правовые проблемы меня занимали мало. Использовал я этот свой жанр как литературную форму для того, чтобы высказаться о вечных проблемах».

Вот так – замах на вечность.

Но, может быть, именно поэтому эти самые очерки с этим самым замахом читались взахлеб – они были далеки от обычной советской пропагандистской жвачки.

Он изобрел три термина, которые вслед за их изобретателем стали использовать журналисты того времени, – драматургия факта, телефонное право и авторское право.

Через много-много лет, когда уже не будет ни Ваксберга, ни старой «Литературки», которая сделает его имя известным всему Союзу, его коллега публицист Александр Борин напишет: «Аркадий Вакс­берг был, пожалуй, самым ярким и… одним из самых популярных авторов той, старой, „Литературной газеты“. Его статьями зачитывались, газету с его публикацией передавали из рук в руки».

От себя добавлю: о нем даже рассказывали анекдоты. Ну а если о человеке рассказывают анекдоты при жизни, а не после смерти – это ли не свидетельство его известности и популярности. И поэтому при жизни, а не после смерти он был легендой в журналистской среде и любимцем миллионов читателей в 1970–1980-е гг. Бывало, отдел писем только и разбирал адресованную ему почту – письма-отклики на его публикации приходили мешками.

 

«А как себя чувствуют ваши ваксберги?»

Его боялись. Особенно в провинции. В те времена на выступления в печати, тем более в центральной, нужно было реагировать. И реагировали – все по-разному. Капитолина Кожевникова, обозреватель «Литературной газеты» по аграрным вопросам, работавшая у Чаковского в одно время с Вакс­бергом, а в годы перестройки эмигрировавшая в США, вспоминала о том, как к нему относилась советско-партийная элита на местах. Во время командировки в Оренбург ее, журналиста из Москвы (!), принял «хозяин» города: «Сижу в кабинете первого секретаря обкома партии. Беседуем о делах в сельском хозяйстве. И вдруг посреди разговора об урожаях, надоях, привесах мне бросается этаким камешком неожиданный вопрос: „Ну, а как себя чувствуют ваши ваксберги?“ Сколько же в нем было яда и ненависти! Я с минуту молчу, а потом, чувствуя, как внутри у меня повернулся какой-то ключик, отвечаю, сделав ударение на слове „наши“: „Наши ваксберги чувствуют себя совершенно нормально“. Партийный босс внимательно смотрит в мое славянское лицо и, поняв, что со мной нельзя говорить на опасную тему, продолжает бубнить о надоях и привесах. Вернувшись в Москву, я рассказала об этом Аркадию Иосифовичу, и мы вместе от души посмеялись. Да, его боялись, его уважали, его ненавидели».

 

Вышинский и его время

В новую эпоху он обратился к историческим сюжетам. Это были своего рода расследования, только на исторические темы. И здесь он был не только расследователем, но и исследователем: успех очеркам, которые затем дополнялись, уточнялись и превращались в книги, обеспечил не столько выбор персонажей (хотя эти исторические фигуры – Ленин, Сталин, Вышинский, Горький, Лиля Брик, Солженицын – всегда привлекали внимание читателей), сколько метод, подход автора к исследуемой теме – времени, в котором жили и действовали его персонажи. Может быть, поэтому все книги становились бестселлерами.

Первым таким сочинением в этом ряду стала книга «Царица доказательств. Вышинский и его время», которая вышла в 1992 г. Вышинский наряду с такими фигурами, как Ворошилов, Жданов или Микоян, был одной из самых примечательных фигур сталинской эпохи. Выходец из польской семьи, в юности участвовавший в студенческих демонстрациях против «ненавистного царского режима», дважды подвергавшийся аресту и, в конце концов, осужденный Тифлисской судебной палатой за «произнесение публично противоправительственной речи», в советское время прошедший путь от скромного прокурора уголовно-следственной коллегии Верховного суда СССР до грозного прокурора СССР (1935–1939), министра иностранных дел (1949–1953), постоянного представителя СССР в ООН (1953–1954), члена ЦК ВКП(б), кандидата в члены Президиума ЦК КПССС и так далее, и так далее. Это была более чем головокружительная карьера.

И мало кому было известно, что, назначенный комиссаром милиции Якиманки после Февральской революции 1917 г., он ничтоже сумняшеся без всяких колебаний и сомнений подписал «распоряжение о неукоснительном выполнении на вверенной ему территории приказа Временного правительства о розыске, аресте и предании суду как немецкого шпиона Ленина».

Обращаю внимание читателей: шпиона! немецкого! под суд! – вот это «распоряжение» и позволило Сталину держать бывшего меньшевика и комиссара милиции на крючке, превратить его в послушного исполнителя своей воли.

Через 20 лет, став прокурором СССР, он в качестве государственного обвинителя на всех трех Московских процессах хорошо поставленным голосом, с театральными паузами, назовет Каменева и Зиновьева, сподвижников Ленина, старых большевиков, ветеранов революции и недавних вождей партии, «бешеными собаками», «проклятой помесью лисицы и свиньи», обвинит в «шпионаже, диверсиях, попытке убить Сталина и его соратников» и призовет к их уничтожению: «Вся наша страна, от малого до старого, ждет и требует одного: изменников и шпионов, продавших врагу нашу Родину, расстрелять, как поганых псов!»

Бывший студент, учившийся на сочинениях Вышинского и штудировавший его выступления на процессах 1930–1940-х гг., в книге, написанной в начале 1990-х, отмечает, что в этих речах с четко выверенной риторикой удивительным образом сочетался откровенный политический бандитизм с благообразием обкатанных юридических формулировок, трескучая фразеология и надрывный пафос.

Во время «Большого террора» 1937–1938 гг. Вышинский вместе c наркомом внутренних дел Ежовым входил в состав Комиссии НКВД СССР и прокурора Союза ССР, которая рассматривала во внесудебном порядке дела о шпионаже в рамках национальных операций НКВД.

В 1949–1954 гг., занимая ответственные дипломатические посты, Вышинский послушно проводил внешнюю сталинскую политику. А когда то, что было Вышинским, по неизменному природному закону превратилось в прах, благодарная советская власть захоронила урну с горсткой пепла в центре Москвы, у Кремлевской стены. Как говорится, finita la commedia!

В книге Ваксберг исследует, как шел этот человек к власти и как этой властью распорядился. Основываясь на архивных материалах, воспоминаниях, письмах и свидетельствах очевидцев, он создал яркое и многомерное историко-публицистическое сочинение на тему «Вышинский и его время», сложив все это в единое целое – разнообразную (и разноцветную) мозаику, которая позволила читателю увидеть все странные зигзаги карьеры «угодливой серости, вознесенной на такие высоты, откуда ей было дано, упиваясь своим могуществом, топтать поверженных и играть судьбами миллионов».

А propos: Ваксберг замечает, что после смерти Андрея Януарьевича в его сейфе было найдено письмо старого большевика Дмитрия Мануильского Сталину, где говорилось: в Баку Вышинский работал на охранку, выдал ей многих большевиков. Добавить к этому нечего.

 

Из ада в рай и обратно

А через три года он напишет о том, что волновало его всю жизнь – о так называемом «еврейском вопросе». Как его понимали Ленин, Сталин и Солженицын. И назовет книгу «Из ада в рай и обратно. Еврейский вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну».

Но сначала была книга «Сталин против евреев» – публицистическое исследование исторических событий, происходивших в России после Октября 1917-го, когда большевики, взяв власть, перевернули ее вверх дном. Как пелось в международном пролетарском гимне «Интернационал»:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим:

Кто был ничем, тот станет всем.

Старый мир разрушили, новый построили, кто был ничем – действительно стал всем, ну а что произошло затем, все мы отлично знаем.

В этой книге, основываясь на архивных материалах, Ваксберг подробно проанализировал политику «чудесного грузина» (как назвал Сталина Ленин в 1913 г. в письме в газету «Правда») по отношению к евреям. Рассказал и о двойной игре вождя. Отвечая в 1931 г. на запрос Еврейского телеграфного агентства об антисемитизме, Сталин совершенно верно указал, что антисемитизм есть «крайняя форма расового шовинизма» и «наиболее опасный пережиток каннибализма». А затем на голубом глазу заявил, что в СССР антисемитизм преследуется «как явление, глубоко враждебное советскому строю» и что «активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью». В 1948 г. непримиримый «борец с антисемитизмом» развяжет беспрецедентную антисемитскую кампанию, названнyю «борьбой с космополитами», в результате которой пострадали сотни тысяч евреев. У тов. Сталина слова всегда расходись с делами – говорил одно, делал другое.

Ваксберг расскажет и о еврейском окружении вождя: расстрелянных Каменеве и Зиновьеве, уцелевших Кагановиче и Литвинове, об убийстве Михоэлса.

В 2003 г. по просьбе французского издательства «Робер Лаффон» он вернется к этой не утратившей актуальности теме. Издатели, отчетливо понимая, какую остроту приобретает так называемый «еврейский вопрос» не только во Франции, но и во всей Европе, захотели издать французскую версию книги. Но со времени ее выхода прошло почти десять лет, и у Ваксберга во многом изменилось видение проблемы, которую он анализировал ранее. Кроме того, он получил доступ к ранее недоступным архивным документам, прочитал множество свидетельств современников, уцелевших в сталинской мясорубке и доживших до нового, XXI в. И как честный взыскательный исследователь он не мог этого не учитывать. И потому, приступив к работе, фактически переписал книгу заново. Предприняв попытку – вполне успешную – осмыслить и обобщить все, что известно о трагедии еврейства в советский период.

Московское издательство «Олимп» предложило создать еще и русскую версию новой книги. И Ваксберг согласился. Потому что как раз к этому времени появилось сочинение Солженицына «Двести лет вместе», прочитав которое Ваксберг понял, что «еврейский вопрос», да еще в тенденциозном освещении кумира либеральной общественности 1960–1980-х, вновь оказался в фокусе общественного внимания и требует хотя бы конспективного восстановления исторической правды в хронологическом порядке. В предисловии, назвaнном автором «Вместо вступления», он объяснит цель и задачи, которые перед собой ставил: «Эта книга… к публикации в России не предназначалась… ни при каких условиях {ее} нельзя рассматривать как расширенную рецензию на солженицынский двухтомник… Она всего-навсего мое изложение того сюжета, который… заслуживает рассмотрения сегодня, в начале уже третьего тысячелетия: ни в коем случае не – „русские и евреи“, а – „российская (царская, затем советская) власть и евреи“, ибо лишь такой конфликт действительно существовал и лишь он привел к трагическим, а для некоторых и к кошмарным, последствиям…».

 

«Моя жизнь в жизни»

Воспоминания он начал писать на переломе тысячелетий – так совпало. Мемуары – это всегда о себе и о других. И он не отступил от канонов жанра. В одном из интервью поделился с читателями, как эта книга создавалась: «Я задумал эту книгу как исповедальную, решив не обходить острых углов в угоду каким бы то ни было соображениям. Отрешиться от советского стереотипа: два пишем, три в уме. Не скрывать своих мнений и чувств, кто и как бы к ним ни отнесся. Без соблюдения этих условий мемуарная книга, по-моему, вообще никому не нужна. Партийная пропаганда упрекала некогда Эренбурга за то, что „Люди, годы, жизнь“ отличаются чрезмерным субъективизмом. Но чем еще должна и может отличаться мемуарная книга? Субъективизм ей предписан самим жанром. Этим, разумеется, я ни в малейшей степени не сопоставляю свое сочинение и воспоминания мэтра: речь идет только о непреложных жанровых особенностях, обязательных и для классиков, и для литераторов совсем иного масштаба».

На своем пути Ваксберг встречался с самыми разными людьми, принадлежащими к разным социальным слоям: ворами, насильниками, убийцами, пребывающими на самом дне, и известными писателями, режиссерами, актерами, людьми высочайшего благородства и огромного таланта, оставившими свой след в искусстве. Так сложилось, что жизнь проходила в общении и с одними и с другими – в двух разных мирах, не соприкасающихся между собою. «Поэтому под одной обложкой, – продолжал рассказывать Ваксберг, – оказались люди совершенно не совместимые: Пастернак и Медунов, Ахматова и Щелоков, Борис Зайцев, Георгий Адамович, Юрий Анненков – и душители свободы разных мастей и калибров. Лубянских палачей, которых я повстречал, мне хотелось представить столь же зримо, как и художников, которых знает и чтит весь мир: Витторио де Сика или Эдуардо де Филиппо. Будет досадно, если рассказы об этих встречах или о моей адвокатской и журналистской практике пройдут незамеченными, а нетрадиционное, скажем так, суждение о популярной певице вылезет на первый план. Если это случится, винить буду не читателя, а себя самого».

 

«Он знал, что такое добро и что такое зло»

С одним из самых известных журналистов 1970–1980-х гг. прощались в Малом зале Центрального дома литераторов. Гроб стоял на полуосвещенной сцене, тихо играла печальная музыка, близкие, знакомые, немногочисленные коллеги сидели в полутемном зале. Пришли и те, кто помнил его по блестящим статьям в «Литературной газете». Но прощание было тихим и немноголюдным…

Реаниматологи в «Склифосовском» сделали все, что могли, и до последней минуты боролись за его жизнь. Но…

Несколько слов сказал заместитель главного редактора «Литературки» Леонид Колпаков: «Количество статей, опубликованных в „Литературной газете“ за 50 лет, огромно. Последние были опубликованы в этом году. Он был человек фантастической трудоспособности».

Несколько – бывший министр культуры Михаил Швыдкой: «Он знал цену деталям, знал цену фактам и одновременно не был бытописателем или фактографом. Он был человеком, знавшим, что такое добро и что такое зло. И не менявшим свои убеждения в зависимости от перемены времен».

На следующий день его похоронили на еврейском участке Востряковского кладбища…

И некому молвить: «Из табора улицы темной…» (Мандельштам).

 

Лучший публицист

В 2017 г., в канун 90-летнего юбилея, «Литературная газета» отдаст дань уважения и признания писателю и журналисту, своему старейшему работнику, прослужившему ей более полувека. Возьмет интервью у политика, дипломата, бывшего министра культуры Александра Авдеева, который, наверно, скажет самые лучшие и справедливые слова об Аркадии Ваксберге: «За всю мою жизнь я могу перечислить лишь пять-десять человек, которых можно поставить в один ряд с Аркадием как уникальных личностей… Его жизненным кредо была правда и справедливость. В этом выдающемся журналисте сидел страстный адвокат… И всё его творчество пронизано именно этими качествами».

 

Юрий КРАМЕР