Герой сплетен и король эпатажа

Два великих ивритских поэта были надолго исключены из официального пантеона израильской литературы: Ури-Цви Гринберг считался фашистом, а Александр Пэнн – коммунистом. «Пэнн был известен благодаря скандалам, гульбе, светским сплетням, историям с женщинами, но то, что слова самых популярных песен нашей молодости принадлежат ему, мы не знали», – пишет профессор Хагит Гальперин о поэте, прозванном «израильским Маяковским».

В его биографии хватает загадок. Достоверно известна лишь дата рождения – 14 февраля 1906 г. Поэт рассказывал, что вырос в Сибири и был воспитан дедом со стороны матери – шведским аристократом Йенсоном, натуралистом и охотником на белых медведей.

По одной версии, отец поэта – учитель иврита и потомок раввинов – влюбился в русскую няню-субботницу, присматривавшую за детьми, когда его жена тяжело болела. Няня и родила Александра. По другой версии, мать поэта ушла из секты субботников и изучала медицину в Вене, где встретила его будущего отца. Есть, впрочем, сведения, что матерью поэта была еврейка из Мелитополя Соня Заферман, которая присматривала за домом. Отец Александра влюбился в нее, когда жена болела, и женился на ней после смерти супруги. У них родились двое детей.

Пэнн вспоминал, что рос на берегу Ледовитого океана и с малых лет охотился на белых медведей. Когда дед уходил, маленького Александра стерег верный сенбернар. Однажды дед вернулся и нашел израненного пса возле трупа белого медведя, а рядом мирно спал внук. Если верить Пэнну, то дед был смертельно ранен на охоте и, умирая, шептал что-то про снега, айсберги… В 1972 г. умирающий в больнице поэт звал деда и тоже что-то шептал про айсберги и белых медведей.

Местом рождения Пэнн указывал Нижнеколымск. Согласно другим документам, родители его жили то ли в Мелитополе, то ли в Херсонской губернии. Происхождение фамилии Пэнн тоже неясно. То ли это соединение первой буквы от Папликер и последней от Штерн (отец поэта изменил настоящую фамилию, дабы избежать призыва в царскую армию), то ли, как полагали в богемных кругах Тель-Авива, первая и последняя буквы фамилии Пушкин. Одна из тель-авивских знакомых, знавшая Пэнна еще в России, вспоминала, что это Сергей Есенин, часто пьяный и неспособный запомнить чудную фамилию Папликер, назвал молодого поэта Пэнн.

Пэнн любил рассказывать, как после смерти деда он с псом прошел пешком всю Сибирь, скитался с беспризорниками, воровал. В 14 лет он якобы нашел своего отца в Пятигорске на Кавказе, тогда же ему попался томик Лермонтова, и подросток понял, что поэзия – его призвание.

В 1920-х Александр попал в Москву, стал вхож в богему, дружил с Есениным, одно время входил в кружок имажинистов. В 1923-м, услышав стихотворение «Беспризорный», юношу пригласил к себе Маяковский. Впоследствии Пэнн много переводил Маяковского на иврит, и переводы эти до сих пор считаются образцовыми.

В Москве поэт становится сионистом, вступает в спортклуб «Маккаби», зарабатывает на жизнь тренером по боксу. В 1926 г. его арестовали и выслали в Среднюю Азию, откуда он пару раз бежал.

В 1927 г. Пэнн объявился в Тель-Авиве. Работал на стройке, апельсиновых плантациях, был одним из первых в городе тренеров по боксу. Принимал активное участие в создании кинематографа Эрец-Исраэль, писал сценарии, снимался, творил для театров. Сам он любил рассказывать, что иврит был его первым языком, что крайне сомнительно. Вместе с тем вклад Пэнна в развитие ивритского стиха сравним только с тем, что сделал Киплинг для английской поэзии.

В Тель-Авиве Пэнн познакомился с ведущими литераторами ишува – Авраамом Шленским и Натаном Альтерманом. Шленский помог Пэнну с первыми литературными заработками, устроив в ведущую тогда газету «Давар», где новый сотрудник ввел новый жанр – поэтическую колонку. Позже ее автором стал Альтерман, а Пэнн сетовал, что лавры отца поэтического фельетона на иврите достались тому незаслуженно.

В «Даваре», впрочем, молодой человек продержался недолго. После того как его не слишком «национально выдержанные» стихи подвергли цензуре, он хлопнул дверью. Если в СССР Пэнна считали сионистом, то в Эрец-Исраэль он превратился в коммуниста и заявил, что попал в Палестину случайно. «Меня арестовали и обвинили в сионизме, – говорил поэт в одном интервью. – Сионистом я не был, но решил, пускай говорят, и попал в Палестину». Так он стал чужим среди своих и своим среди чужих.

В 1947-м Пэнн вступил в Компартию Израиля (МАКИ) и сразу стал ее «официальным» поэтом. В апреле 1947 г. начал выходить печатный орган коммунистов «Коль а-Ам», где Пэнн был редактором литературного приложения.

Широкого народного признания и литературной славы, включения в школьные учебники, вечеров памяти и сборников книг поэт удостоился после смерти. Зато скандальная слава дебошира, пьяницы и особенно бабника сопровождала его всю жизнь.

В 1928-м, после долгих ухаживаний и бурного романа, он отбил у друга жену – 18-летнюю Беллу Дон, которая родила ему двоих детей: дочь Зерубабелу и сына Адама. Поэт крепко пил (у него был диабет, но водку он считал лекарством от всех болезней) и однажды, когда дома нечего было есть, хлопнул дверью и уехал – то ли пьянствовать, то ли на гастроли театра «Габима», где у него завязался роман с первой леди ивритской сцены Ханой Ровиной. Маленький Адам заболел. Врач отказался его осмотреть, потому что у Беллы не было денег. По дороге в больницу ребенок умер…

Тогда весь Тель-Авив следил за романом поэта и актрисы, которая была старше Александра на 18 лет. В 1934 г. Ровина забеременела от Пэнна и попала в больницу с осложнениями. Посещая ее, поэт познакомился с медсестрой Рахиль Луфтглас. В 1936-м они поженились, и Рахиль родила дочь Синильгу (Снегурочка) – опять-таки в память снегов, айсбергов и деда-аристократа. Рахиль осталась с мужем до самой его смерти в апреле 1972 г. Что касается Ровины, то, родив дочь Илану, она так никогда и не вышла замуж, сохранив к Пэнну самые теплые чувства.

Отношения с компартией складывались у бунтаря непросто. Поэт шагал в первых рядах коммунистических демонстраций и появлялся в президиумах: «Я… коммунист-еврей, и, чем сильнее звучит во мне коммунист, тем больше взмывает во мне еврей».

Его угнетал бойкот со стороны сионистских литературных кругов. Хотя там боролись с «агентами Коминтерна», но порядки царили почти сталинские. Во время знаменитой травли космополитов в 1948 г. Авраам Шленский собрал в Тель-Авиве писательскую конференцию, где искали своих «внутренних врагов». Свою Ахматову нашли в лице больной чахоткой поэтессы Рахель, которой досталось и за стихи, и за аморалку – прошлые любовные связи с видными сионистскими лидерами.

С соратниками-коммунистами Пэнн тоже постоянно пикировался, не соглашался с цензурой своих «националистических» стихов, встречался и выпивал с «идеологическими врагами». В феврале 1948 г., к 70-летнему юбилею Сталина, «Коль а-Ам» вышел с юбилейными одами и поздравлениями, подписанными всеми видными израильскими коммунистами. Имя Пэнна там демонстративно отсутствовало.

В 1959 г. он с дочерью Синильгой отправился в Москву на международный конгресс писателей. В СССР стихи Пэнна издавали по-русски тиражами, которые не снились в Израиле. Он много выступал, встречался с Хрущевым и, казалось, находился на вершине славы. Как раз в это время травили Бориса Пастернака, и Пэнн, знавший его еще с 1920-х, пытался выяснить его адрес в Переделкино. Адреса не давали, но он каким-то чудом узнал и вечером скрылся из гостиницы. Синильга вспоминает, что вернулся отец под утро, трезвый и злой, длинно ругался по-русски и даже (небывалое дело) отказался от предложенного коньяка.

Во время раскола израильской компартии в 1965 г. Пэнн ушел с еврейскими товарищами, а в 1967 г. после Шестидневной войны и вовсе вышел из партии. Его близкий друг, генеральный секретарь МАКИ и, как тогда говорили в Израиле, «член сталинского коммунистического синедриона» Шмуэль Микунис уговорил поэта не идти на открытый разрыв, продолжал печатать стихи и платить ему небольшую зарплату, которая часто была единственным заработком.

Когда в 2005 г. вышло двухтомное собрание сочинений Александра Пэнна, критика была в восторге. Хотя некоторые и сетовали, что лирика, вошедшая в золотой фонд израильской поэзии, – это замечательно, но политические стихи – кому они вообще нужны? Например, строки, написанные в 1949 г. в честь захвата коммунистами власти в Китае.

Мы любим повторять, что из песни слов не выкинешь, и тем не менее постоянно пытаемся вырвать слова для стройности идеологической доктрины. Так же критиковали американское академическое издание Мандельштама за решение включить в него оду о Сталине. И те же упреки обрушились на редакторов, включивших в сборник Булгакова его пьесу о молодом Сталине «Батум». Думаю, если двухтомник Пэнна заслуживает критики, то лишь за отсутствие переводов, особенно Маяковского, которыми переводчик гордился не меньше, чем собственными стихами.

При жизни Александру Пэнну, как и его любимому Лермонтову, довелось увидеть всего один сборник своих стихов – в 1957 г. в коммунистическом издательстве вышел сборник «В середине пути», изданный в 1965-м в СССР с предисловием Давида Самойлова.

Сионистский литературный истеблишмент продолжал игнорировать «агента Коминтерна», хотя в 1981 г. Первый канал израильского ТВ снял о нем фильм. Но главное, песни на слова Александра Пэнна официально обрели автора, хотя до сих пор многие считают, что слова в них народные. Это и есть настоящее признание.

 

Михаэль ДОРФМАН