«Самое лучшее занятие в мире»

У многих это имя ассоциируется с ролью Атоса в фильме-хите 1970-х «Д’Артаньян и три мушкетера». А ведь Вениамин Борисович Смехов сыграл 103 роли в театре, кино и на телевидении, поставил 33 театральных и оперных спектакля. Он автор 16 сценариев, 22 художественных и публицистических произведений, 34 озвучиваний и дубляжей, 272 аудиокниг и компакт-дисков. Поразительную творческую работоспособность актер и режиссер сохраняет и по сей день.

 

Его родословная

Фамилия Смехов звучит явно не по-еврейски, а в «Толковом словаре русского языка» В. Даля слова «смех» вообще нет. «Оно проникло в русский язык из арамейского или древнееврейского „смехá“ (радость, веселье), – полагает актер. – Вот и получается, что по фамилии я – древний еврей, а по жизни – русский артист». Вениамин Борисович выяснил, что в XIX в. в Гомеле жили его предки Евсей-Лейба Смехов с женой Мириам, у которых было 15 детей. Среди их потомков – родной дед артиста по отцу Моисей Яковлевич, бухгалтер по профессии. В начале войны он отказывался покинуть Гомель, говоря, что в Первую мировую немцы не обижали евреев. Его уговорили эвакуироваться, а тех, кто остался, уничтожили нацисты.

Его сын Борис в детстве посещал хедер и вспоминал: «До революции в Гомеле царили дружественные отношения с белоруссами...» Он работал трактористом, стал учителем математики, а во время войны прошел путь от Сталинграда до Праги. Позже служил в Госплане Казахстана и СССР, вопреки всему стал доктором экономических наук, профессором Института народного хозяйства, где одна из аудиторий названа его именем. Борис Моисеевич рассказал сыну: «В разгар „дела врачей“ директор издательства „Академкнига“ опрашивает заведующих редакций, сколько у их евреев. И я единственный отвечаю: в моем отделе 33,3%». Он увлекался искусством и литературой, в старости вновь обратился к вере отцов, написал книгу «Кол нидрей». Умер в Ахене, куда после развала СССР переехал вместе с дочерью.

Мама Вениамина Смехова, Мария Львовна, заведовала отделением терапии в московской поликлинике. «Красивая, в белом халате, она становилась царственной, несмотря на запахи аптеки», – вспоминает сын. Ее отец Лев Аронович Шварцбург, родом из Шполы, был сапожником. А бабушка Рахиль Яковлевна в разгар «борьбы с космополитизмом» провозгласила за пасхальным столом: «Дети мои, будем молиться за несчастных идн! Я не верю, чтобы после Гитлера опять такое повторилось. Сталин не даст нас в обиду, он любит идн, у него Лазарь Каганович – близкий друг».

Оба брата отца, Ефим и Лев, а также сыновья Льва, стали художниками. Самый знаменитый из них – Лев Смехов, первый иллюстратор детских газет, журналов и книжек, «Крокодила» и «Огонька», а в годы войны карикатурист-антифашист. Вениамин вспоминал: «Мой выбор жизненного пути и места профессиональной учебы незримым влиянием связан именно с добрейшим, веселым эрудитом дядей Левой».

 

Успешный дебют

Рассказывает В. Смехов: «Я родился 10 августа 1940 г. А 21 июня 1941-го меня младенцем привезли на дачу Госплана... Все срочно бросают садовые участки, нас погружают на пароход, и мы едем в эвакуацию под Казань. Папа ушел на фронт, в каждом письме он присылал блистательные шаржи на самого себя и на сына. В конце 1943-го мы с мамой вернулись в Москву. Ей нужно было оканчивать институт, она отдала меня в детсад. Впервые я увидел отца в 1945-м, когда он вернулся с войны и привез мне трофейные игрушки».

Семья жила в тесной комнате коммуналки, где мальчик ставил сценки собственного сочинения. Он учился в школе, посещал драмкружок при Дворце пионеров, который опекал Ролан Быков. Родители были театралами и с семи лет давали сыну читать программки театров. Отец заявил сыну: «У меня к тебе два требования – никогда не врать и учиться „на максимум“. Если ты решил идти в актеры, есть только два варианта: или очень хорошо, или никак».

В 1957 г. Вениамин поступает в Щукинское училище при Театре им. Вахтангова. «Курс наш вел молодой Владимир Этуш. Все совпало: начало оттепели, надежда на свободу, бескорыстная любовь к искусству, вера всему, что нам говорят, ощущение, что мы одна семья». Но Вениамину при выходе на сцену мешала застенчивость, и Этуш сказал: «Идите в математики! Нельзя быть таким мудреным рационалистом». Педсовет перевел Смехова на второй курс вольнослушателем с испытательным сроком. «Честолюбие во мне возмутилось, и я научился подавлять смущение», – признался он позже. Через год его восстановили в студентах, и в 1961-м он успешно окончил училище. К тому времени Вениамин успел жениться на студентке пищевого института Алле, а вскоре у них родились дочери Лена и Алика.

Его приняли в труппу Куйбышевского театра драмы, Алла на год осталась в Москве, чтобы окончить институт. В театре на Волге Смехов участвовал в девяти постановках, в местной газете появилась его первая рецензия, он сыграл в спектакле на телестудии. Через два года он возвратился в Москву, долго не мог найти работу и даже подумывал о профессии театроведа. Но вскоре поступил в труппу Театра драмы и комедии, «лучшую театральную школу», которую при главном режиссере Ю. Любимове стали называть «островом свободы в несвободной стране». Здесь В. Смехов прослужил более 20 лет и сыграл около 30 ролей, стал соавтором и сорежиссером ряда инсценировок.

Работать с бескомпромиссным Любимовым было интересно и трудно. Постановки «Владимир Высоцкий», «Борис Годунов», «Самоубийца» и «Театральный роман» были запрещены, а в 1984-м Юрия Петровича и вовсе лишили советского гражданства. Вместе с тем этот период стал особенно плодотворным для Смехова. Первой его ролью в Театре на Таганке стал Бог в «Добром человеке из Сезуана» Б. Брехта. Потом были персонажи Маяковского в спектакле «Послушайте!», роли Максимовича в «Часе пик», Клавдия в «Гамлете», Воланда в «Мастере и Маргарите», Глебова в «Доме на набережной», Барона в «На дне», семь ролей в «Десяти днях, которые потрясли мир». В 1968-м Смехов получил свою первую роль в кино: барона Краузе в фильме «Служили два товарища». Затем сыграл заглавную роль в картине «Смок и Малыш», Арамиса в «Двадцать лет спустя», кюре в «Ловушке для одинокого мужчины». А образ Атоса в ленте «Д’Артаньян и три мушкетера» (1978) настолько удался ему, что превратил актера в кумира миллионов зрителей.

В качестве режиссера он снял фильм «Фредерик Моро», затем – «Лекарь поневоле», «Джентльмены из Конгресса» и «Сорочинская ярмарка». С 1969-го ставил на Центральном телевидении ряд спектаклей, часть из них – по собственным сценариям («Жизнь и книги Александра Грина», «Месье Ленуар» и др.). С 1977-го фирма «Мелодия» выпускает ряд диско-спектаклей, автором и постановщиком которых является В. Смехов.

 

Апогей творчества

В 1970 г. журнал «Юность» опубликовал очерк Смехова «Самое лучшее занятие в мире», в котором автор назвал театр «самым горячим искусством по холодному расчету в условиях самой большой свободы артиста, обязанного быть человеком своего времени со своими пристрастиями в социальных и моральных драмах жизни». Развивая эту тему, он поместил там же «Записки на кулисах» и повесть «Служенье муз не терпит суеты», в журнале «Аврора» – «Мои товарищи-артисты». А в книгах «Таганка. Записки заключенного», «Живой и только», в мемуарах и эссе рассказал о высоком и трудном призвании актера, режиссера, писателя. Опубликовал сборник собственных стихов и песен.

К тому времени его брак распался, в 1980-м Вениамин женился на практикантке Ленинградского института театра, музыки и кино Галине, ставшей его музой и соратницей. Только в 1988-м, став «выездными», они позволили себе поездку во Францию.

После прихода в Театр на Таганке А. Эфроса Смехов был приглашен в труппу «Современника», где сыграл в четырех постановках. А в 1988-м, после реабилитации Любимова, возвратился в родной театр и создал сценические композиции о В. Высоцком, В. Маяковском («Флейта-позвоночник»), Е. Евтушенко («Нет лет»). Уже в XXI в. представил в «Политтеатре», «Гоголь-центре» и других творческих коллективах поэтический моноспектакль «Память места», вечер-перформанс по поэме А. Блока «Двенадцать», «Сестра моя – жизнь» по Б. Пастернаку.

Последней режиссерской работой Смехова стала «Иранская конференция» (Театр наций, 2019). Одновременно он ставит оперы, драматические и телеспектакли, выступает с концертами в России и за рубежом. Ставил спектакли и преподавал актерское мастерство в США. Участвует в онлайн-чтениях произведений А. Чехова, Л. Толстого, М. Булгакова. Награжден рядом премий и титулов, но отказался от звания народного артиста России, предложенного ему к 70-летию, процитировав еврейского мудреца Экклезиаста: «Доброе имя дороже звонкой масти».

 

«Еврейский вопрос в моей душе получил окончательный ответ»

С детства Смехов пытался ответить на этот мучительный вопрос, но «старшие в семье мудро заглушали его перед младшими». Актер признался: «Я человек русской культуры, русский артист и режиссер, но для меня важно все, что касается крови... Всю жизнь я уверенно врал, что живу без комплексов... ни разу не слышал призывов бить меня, чтобы спасать Россию». Но в то же время он стыдился своего происхождения и своего согласия записать дочь русской – по матери. А об антисемитизме в России с горечью сказал: «Он может приглушать свой звук, но никогда не остынет, не иссякнет окончательно. Он бывает немодным, но забыть о нем нам не дадут. Вернут его с того света. Дадут нам его почувствовать. Оголтелый антисемитизм „половинок“, наполовину евреев – вот еще один феномен… Я дважды изгой – как актер Театра на Таганке и как еврей». О разгуле юдофобии в период гласности он написал: «Властители партии и народа даровали, кому хотели, титулы „своих“ и „чужих“, а теперь и самые низы черносотенного дна объявляли „чужого“ меня – „своим“, по прихоти паршивых игрищ».

От закомплексованности Смехова излечил Израиль, где он периодически выступает с концертами, реализует творческие проекты как режиссер-постановщик, участвует в фестивалях, общается с коллегами и зрителями. В одной из статей он пишет: «Для меня Израиль – замечательная страна друзей, из которой я никогда никуда не уезжал, она остается всегда со мной... Пелена страха и вранья спадает сразу, как только ты восходишь к Иерусалиму... Я вернулся в Москву без комплекса еврейской неполноценности. Взамен не возникло и особого гонора, чувства национальной исключительности. Только укрепилась вера в то, что хороший или плохой человек, добро и зло, талант и бездарность, щедрость или жадность – эти понятия никаким пунктам никакой анкеты не отвечают. Для меня дороже всего вот этот интернационализм без пафоса; выход энергии любви и радости на сцену вне зависимости от конфессиональной идеологии».

 

Давид ШИМАНОВСКИЙ

 

«Популярность Атоса – это атас»

Беседа с актером, режиссером и литератором Вениамином Смеховым о «коммунальном» еврейском детстве, феномене «Таганки» и ее защитниках, стоицизме Любимова и славе Высоцкого, а также успехе «Мушкетеров».

 

– Ваше детство пришлось на годы «борьбы с космополитизмом» и «дела врачей». В семье как-то звучал еврейский вопрос или ничто не омрачало чувство принадлежности к новой исторической общности – советскому народу?

– Я нежно отношусь к детским годам, проведенным в коммуналке в центре Москвы – «на 38 комнаток всего одна уборная», как пел Высоцкий. И та – напротив двери нашей 16-метровой «квартиры»... Раннее детство действительно совпало со второй волной сталинских репрессий – помню, как с нашего этажа внезапно исчезла семья Шнитманов, и мне сказали, что они уехали в командировку в Казахстан.

Еврейская тема звучала, но не доминировала, хотя вся большая семья собиралась у нас по еврейским праздникам, в детали которых меня не очень посвящали. Хотя благодаря двоюродному брату Яше я знал, например, почему должен вытаскивать из-под задницы дедушки мацу в вечер Песаха. Кроме того, родители иногда шептались на идише, не говоря уж о бабушке и дедушке, поэтому идиш для меня – некий узнаваемый музыкальный элемент в разговорной речи.

Это были годы еврейских страхов, иногда доходивших до меня за семейным столом в виде причитаний деда: «Я не веру, Лазарь не позволит». Что и кому мог не позволить Каганович – такой же мерзавец, как и все они там наверху?!

Помню, в 1947-м из Гомеля приехал другой дедушка – Моисей – похожий на Деда Мороза со своей белой бородой. Одно впечатление кинокадром проносится в моей памяти. Пятница, наши окна, выходящие на Вторую Мещанскую, по которой идет поток людей в тюбетейках в единственную тогда в Москве мечеть. В это же время дедушка в ермолке накладывает себе на голову и предплечье какие-то перевязки, поднося что-то к губам, а рядом домработница тетя Настя, которая шепчет «Господи, помилуй» и собирается, как мне тогда казалось, в цирк – на самом деле, она шла в церковь...

– Потом было Щукинское училище, год в куйбышевском театре и возвращение в Москву, где в 1964-м открылась любимовская «Таганка». Феномен «Таганки» – в чем он? Это время появления плеяды выдающихся режиссеров – от Товстоногова до Ефремова, и множества великолепных актеров. И все-таки «Таганка» всегда стояла особняком. Почему вам позволяли больше, чем другим?

– Шут его знает. Эти игры властей остаются для нас загадкой, а вокруг загадочного всегда роятся слухи. Могу лишь сказать, что по понятиям Древней Греции Любимов был титаном, и я – свидетель его поистине титанической стойкости, когда издевались над ним и его спектаклями. Многие свои рассуждения он с горьким юмором сопровождал рефреном, мол, я-то в войну служил в ансамбле НКВД, так что их знаю. На самом деле он их не знал, поскольку в ансамбле служили Шостакович, Дунаевский и Юткевич, а не церберы от культуры.

Конечно, у Любимова была защита. Мы обсуждали когда-то с Булатом Окуджавой золотой век «Таганки», и он заметил, что спектакли могли быть удачными или не очень, но театр всегда слыл клубом порядочных людей. И этот клуб защищали крайне важные для власти люди – физики-ядерщики, академическая элита, главные лица советской науки и спорта, поэтому просто так разделаться с Любимовым не получалось. Тем не менее были запрещенные спектакли и были спектакли купированные – цензура работала безотказно, жестко и, чаще всего, глупо. Глупость эта весьма помогала, позволяя с помощью подтекста обходить запреты. Сейчас сложно представить, что творилось, например, когда Высоцкий пел в «Добром человеке из Сезуана»:

Власть исходит от народа,

Но куда она приходит

И откуда происходит,

До чего ж она доходит?

Что за митинг? Живо слазьте!

Кто-то спрашивает что-то,

Задает вопросы кто-то

Почему-то отчего-то.

Тут, конечно, дали власти

Очередь из пулемета,

И тогда свалился кто-то

Как-то сразу, отчего-то

Повалился наземь кто-то.

Власти ходят по дороге –

Кто лежит там на дороге?

Кто-то протянул тут ноги,

Труп какой-то на дороге...

Эй, да это ведь народ!..

Что касается руки в ЦК, то у Любимова ее не было, но... на самом верху были люди, благодаря которым страна увидела «Андрея Рублева» Тарковского, познакомилась со спектаклями «Таганки», «Современника», Эфроса. Мы знали этих людей, я приятельствовал с выдающимся дипломатом, интеллектуалом Евгением Самотейкиным – референтом Брежнева. Многие его коллеги удостоились гораздо большего внимания, стали членами ЦК, а Евгений Матвеевич так и остался референтом. Можно вспомнить помощника генерального секретаря Георгия Цуканова, который, насколько я знаю от Олега Табакова, помогал «Современнику»; помощника по международным делам Андрея Александрова-Агентова и некоторых других. К слову, для «Современника» сам Любимов был очень дорогим человеком, поскольку выступил на каком-то худсовете в защиту спектакля «Голый король», и это запомнили.

– Вы дружили с Высоцким с 1964 г., написали о нем книгу. Его обожала публика, но любили ли коллеги – почти небожитель, обладатель собственного «Мерседеса», человек, объездивший полмира? У него было много недоброжелателей?

– Прямой ответ на ваш вопрос очень прост. «Нет, милости не чувствует народ: твори добро – не скажет он спасибо», – сказал Пушкин в «Борисе Годунове». И продолжил: «Живая власть для черни ненавистна, они любить умеют только мертвых». Мы знаем это по судьбам наших кумиров. Прижизненная слава Гёте не снилась нашим поэтам, даже кажущаяся благосклонность властей к Вознесенскому и Евтушенко была чревата постоянной опасностью потерять возможность быть напечатанным. Другое дело, что творцы гражданской поэзии тоже умели манипулировать. Да, поэты-лирики не могли написать подобно Евтушенко «Братскую ГЭС», но в этой замечательной поэме антисталинизма больше, чем в любом стихотворении Беллы Ахмадуллиной. А как писал Роберт Рождественский о родине страха?

Мы учились бояться еще до рожденья.

Страх державный выращивался, как растенье.

Был он в наших мечтах и надеждах далеких.

В доме вместо тепла.

Вместо воздуха – в легких!

Он хозяином был.

Он жирел, сатанея...

Страшно то, что без страха

Мне гораздо страшнее.

Это грань нашей жизни, и жизни Высоцкого в том числе. Недоброжелателей своих он хорошо знал, но не помню, чтобы это отражалось на его самоощущении. Слишком ярок был главный парадокс его личности – самый запрещенный и самый знаменитый поэт. Не просто знаменитый, а любимый, и не просто любимый, а необходимый для здоровья общественного организма.

Несмотря на то, что я одно время был очень близок к Высоцкому, мы сидели в одной гримерной и разделяли общие пристрастия – так вот, несмотря на это, у меня и Валеры Золотухина была потребность называть его на вы. Что касается враждебности в театре – об этом много написано с некоторым преувеличением, но Володя действительно иногда сторонился общения с актерами. Вообще, в последние годы в Театре на Таганке ему был дорог, во-первых, сценограф Давид Боровский, а во-вторых, Любимов. Надо было видеть, как прощались с Высоцким: сотни тысяч людей в олимпийской Москве шли густой рекой от Зарядья к Театру на Таганке. Мы видели его поклонников на крышах домов вокруг Таганской площади...

– Правда ли, что Высоцкий привел вас в кино в 1968-м?

– Да, по его просьбе сценаристы Дунский и Фрид написали для меня роль барона Краузе в фильме «Служили два товарища». Получились два дуэта: Янковский и Быков играли красных товарищей, а мы с Высоцким – белых. Я не горел желанием сниматься, но... Володя показал два билета до Одессы. Добрались до Измаила, приезжаем на съемочную площадку и слышим, как режиссер командует в громкоговоритель: «В честь прибытия знаменитых артистов Владимира Высоцкого и Вениамина Смехова – ура!» Отсняли материал, а через пару месяцев режиссер снова вызывает: усы барона Краузе выглядели, как у затрапезного генацвале, пришлось от них избавиться. А когда в третий раз приходит телеграмма от директора картины, я совсем взъелся, но делать нечего... Прилетаю в Одессу – никто не встречает, один Володя стоит, с ноги на ногу переминается. Оказывается, съемки закончились, просто Высоцкий решил сделать мне подарок – показать Одессу.

– Не обидно, что миллионам вы запомнились именно в роли Атоса?

– И здесь не обойтись без Высоцкого. Дело в том, что «Мушкетеры» и «Место встречи изменить нельзя» снимались в одно и то же время на Одесской киностудии. И две премьеры прошли почти одновременно. Так вот, Высоцкий сказал тогда: наш с тобой настоящий, большой успех – это «Таганка». Что касается фильмов – это просто удача, которую нельзя сравнить с тем, что делал Шукшин или делает Тарковский.

Прошли годы – и все изменилось. О «Таганке» сегодня говорят: да, слышал, это там, где Высоцкий играл. А еще Демидова, Смехов, Хмельницкий, Золотухин, и о 100-летии Любимова что-то слышал... Стало быть, «Таганка» ушла в раздел удач, а «Мушкетеры» выдвинулись в область успеха. Сегодня я общался с умнейшей, талантливейшей художницей и ученой – мы профессионально поговорили об искусстве, а потом она стыдливо признается: на всю жизнь вы мой любимый Атос. И это просто атас. Или удача, выросшая в успех, и то – до определенного времени: для молодых людей «Мушкетеры» – уже не культовый фильм.

– Почему, на ваш взгляд, все продолжения «Мушкетеров» были приняты весьма прохладно? Тот же режиссер, те же актеры… Нельзя вступить в одну реку дважды?

– Я не киновед, поэтому разносолы всех этих продолжений мне не очень интересны. Сниматься было приятно и в первом фильме, и в последующих, а что касается монтажа – в «Возвращении мушкетеров» он явно неудачен.

– Помните первые гастроли в Израиле?

– Шел 1990-й год, «Таганка» приехала на Международный фестиваль искусств в Иерусалиме – генеральный директор, актер и режиссер Одед Котлер открыл все двери для нашего театра. Вся труппа была в восторге от страны, антисемиты вообще не хотели уезжать, так им понравилось. Помню, что Котлер упросил Любимова (кстати, гражданина Израиля) не привозить «Мастера и Маргариту» – это стало неприятным цензурным моментом, тем более что в это же время другой театр ставил в Иерусалиме «Бориса Годунова» с крестами и соответствующей сценографией.

После спектакля Любимов представил меня Котлеру – еврея, сыгравшего Воланда. Одед тогда просил остаться в стране, предлагал выделить учителя иврита, сулил возможность ставить спектакли при помощи переводчика, а лет через пять, овладев языком, я, по его мнению, стал бы уже ивритоязычным актером и режиссером. Закончилось все тем, что я поставил «Дон-Кихота» в театре «Хан» в Иерусалиме, и «Али-Бабу» на иврите для международного детского фестиваля в Хайфе. С тех пор в Израиле бываю регулярно: привозил спектакль по Евтушенко «Нет лет», гастролировал с концертами, представлял с дочерью Аликой музыкально-поэтическую программу «12 месяцев танго», идущий на малой сцене «Таганки» спектакль «Флейта-позвоночник» и многие другие наши проекты, которые, надеюсь, доставили радость зрителям.

 

Беседовал Михаил ГОЛЬД