«Кто не знает, откуда пришел, не будет знать, куда идти»

Кем был обергруппенфюрер СС и генерал полиции Третьего рейха, который руководил уничтожением евреев на оккупированной территории СССР? Что говорили в свое оправдание коллаборационисты? В чем плюсы и минусы фильма «Собибор»? Собеседник издания «Москва-Ерушалаим», доктор юридических наук, профессор Лев Симкин, изучил историю Холокоста через уголовные дела и свидетельские показания. Он взялся за перо, чтобы рассказать правду о жертвах, о героях и о палачах.

 

– «Его повесили на площади Победы» – это уже третья ваша книга о Катастрофе. Что нового о человеческой природе вы узнали за годы, проведенные в архивах?

– Примитивное понимание тезиса Ханны Арендт о банальности зла таково: зло настолько банально, что, коснись оно любого, – человек становится злодеем, как тот же Фридрих Еккельн. Но, покопавшись в судьбах своих персонажей, самых страшных убийц, и прежде всего Еккельна, я подумал, что все-таки они не настолько банальны. Тот же Рудольф Хёсс, будущий комендант Освенцима, еще в 1923 г. вместе с Мартином Борманом совершил убийство. Да и для Еккельна творимое им зло было не просто работой, позволявшей ему самовыражаться, он сам был беспримесным злом.

Первая моя книга была о жертвах и о тех, кто их мучил: о лагере Собибор, о восстании, об организаторах, о том, как среди жертв появились герои. Вторая была о коллаборационистах. И только потом я подошел к палачам, нацистам. Было трудно влезть в их шкуру и представить, какими были немцы того времени. В общем-то я и сегодня не очень их себе представляю, но книги основаны на документах, уголовных делах, воспоминаниях. И на знакомых мне психологических типажах.

Если мы говорим о таких пособниках нацистов, как вахманы, то они являлись советскими военнопленными и были поставлены в нечеловеческие условия. А вот организаторы, те самые страшные убийцы, ни в какие условия поставлены не были. И те, которые были «бухгалтерами смерти», как Эйхман, и те, кто непосредственно организовывали весь этот ужас, – коменданты концлагерей, как Рудольф Хёсс, эсэсовские начальники, как Фридрих Еккельн, который, как я полагаю, и начал Холокост, – они все-таки не были банальными личностями.

– В каком смысле?

– У каждого в биографии имелось что-то, что привело их к злодействам. К тому же палачи специально отбирались нацистскими вождями. В лагерях смерти служили те, кто еще до начала вой­ны реализовывали программу эвтаназии «Т-4» по умерщвлению психически нездоровых людей. Немцев, между прочим, – тогда речь еще не шла о евреях. И, конечно, большую роль сыграли условия, которые сложились в Германии тех лет: это и горечь поражения в Первой мировой, и последовавший экономический спад, и безработица, и антисемитизм, который был невероятно распространен. Но при этом на передний план выдвинулись люди либо с преступным прошлым, либо убежденные, а не просто бытовые, антисемиты. Тот же самый Эйхман говорил, что он лишь бухгалтер, лишь чиновник, и окажись на его месте кто-то другой, было бы то же самое. Но выяснилось, что это не совсем так или даже совсем не так. Эйхман проявлял большое усердие, был убежденным антисемитом, считал, что надо освободить землю от еврейского народа.

– Вы сказали, что можно изучать поведение нацистов через призму современных типажей. Это звучит довольно парадоксально. Можете привести конкретный пример?

– Один из основных вопросов, который меня мучил: кто отдал приказ убивать евреев? Гитлер? Гиммлер? Геббельс? Когда начинаешь разбираться в документах, становится понятно, что вряд ли этот приказ существовал, во всяком случае, до конференции в Ванзее, а это уже 1942 г. Но ведь в массовом порядке евреев стали убивать с 22 июня 1941 г. И Бабий Яр был до совещания в Ванзее. И Рижское гетто, и все остальное тоже было до того. Кто это решил? Почему? И вот я представил себе психологию чиновников. И понял, что все эти эсэсовские начальники для того, чтобы отчитаться, как они доблестно служат Рейху, начали убивать безо всякого приказа. Был приказ, но об уничтожении евреев-диверсантов, коммунистов, а никак не поголовно женщин, детей, стариков. А они «камуфлировали» евреев под партизан, под диверсантов. Возьмем тот же Бабий Яр, когда нацистам пришла в голову идея обвинить евреев во взрывах зданий на Крещатике.

Оккупационная служба безопасности (а ею руководил Еккельн) должна была все проверить на предмет взрывчатки, но они ничего не сделали. Нацисты прикрывали собственный недосмотр. И для того чтобы показать, что виновные найдены, оккупанты обвинили евреев, которые остались в городе, больных, стариков, женщин. Отчитались, что приняли меры и расстреляли десятки тысяч человек. Черты характера Еккельна вовсе не уникальны, их легко распознать в современниках. Мне знакомы люди, которые способны идти на подлости из-за карьерных соображений. А в этом человек, к сожалению, может дойти до многого.

Конечно, соответствующим образом должно было быть устроено государство, чтобы такие, как Еккельн, получили возможность безнаказанно злодействовать. Но ведь и оно само – кровное детище таких, как Еккельн, вот в чем дело. Это ведь они убивали, а не Гитлер с Гиммлером, восседавшие наверху кровавой пирамиды. Больше того, не без их участия страшная логика завела вождей Рейха туда, куда она их завела.

 

Отнять героя

– Учитывая, что ваша первая книга была посвящена восстанию в Собиборе, как вы относитесь к одноименному фильму?

– У меня двойственное отношение. С одной стороны, благодаря «Собибору» Хабенского зрители узнали о великом герое вой­ны Александре Печерском. И полюбили внезапной и нервной любовью, как джаз в одном из очерков Ильфа и Петрова. Но при этом этническая принадлежность Печерского немножко затушевывается.

– В фильме он выглядит таким образцово-показательным советским человеком.

– Он был техником-интендантом второго ранга, лейтенантом Красной армии. Печерский действительно имел лучшие черты советского офицера. Все это чистая правда. Но все-таки это прежде всего герой еврейского народа. Или не прежде, но одновременно. Ведь все это происходило в лагере, созданном специально для уничтожения евреев, и там были одни евреи. В фильме же речь идет об интернациональном восстании. А Печерский, повторюсь, – великий герой еврейского народа. Я побаиваюсь, что этого героя у нас отнимают.

– Как вы сами узнали об Александре Печерском?

– Я юрист и, проводя исторические изыскания, изучаю прежде всего материалы архивных уголовных дел. Уголовное дело – не роман, в нем не так-то легко обнаружить вещи, интересные обычному читателю. Но когда ты знаешь, где начать, где закончить, где повторяющиеся документы, что надо читать, что можно пропустить, тогда тебе немножко легче. Шесть лет назад я был в Вашингтоне, изучал копии одного уголовного дела и вдруг наткнулся на показания Александра Печерского в суде и на предварительном следствии. Эти документы никто не видел. Дело большое, многотомное, ни у кого, видимо, не доходили руки ни в Киеве, где оно находится, ни в Вашингтоне, где была копия. Я просто поразился. Конечно, это совершенно новый материал, и он меня заинтересовал, я знал об этом герое, но как-то нечетко. Оказалось, что существует архив Михаила Лева. Это известный писатель, друг Печерского, тоже был в плену, бежал, партизанил. Лев впоследствии работал в журнале «Советиш геймланд». Он жил в Израиле, я к нему приехал, он незадолго до своей кончины передал свои материалы. К тому же живы родственники Печерского, в том числе в Америке, я с ними со всеми разговаривал, и возникло желание об этом рассказать. Когда пять лет назад вышла книга, я ездил в Израиль, рассказывал о ней. Тогда мало кто знал о Печерском, и все буквально удивлялись: надо же, человек восстание организовал. У меня были три передачи на радио «Эхо Москвы», я много писал в разных газетах, выступал на телевидении, не я один, конечно, и люди постепенно заинтересовались. Это, конечно, прежде всего заслуга историков, назову Леонида Терушкина, Арона Шнеера, израильского журналиста Григория Рейхмана и активистов созданного несколько лет назад Фонда Александра Печерского. Сейчас о Печерском появилось очень много всего, но у меня все равно выйдет дополненная, исправленная, фактически новая книга под названием «Собибор. Послесловие».

– Есть ли какие-либо неожиданные факты, которые приведены в книге «Его повесили на площади Победы»? Какие-нибудь переплетения добра и зла, предательства и подвига?

– Я привожу воспоминание Эллы Медалье, хорошо мне известной, о том, как она спаслась, когда расстреливали Рижское гетто. Мне показалось странным, что ее привезли к самому Еккельну, обергруппенфюреру СС, генерал-полковнику. Ее, одну из многочисленных жертв! Как она могла к нему попасть? Это все равно, что ее к Гитлеру привезли бы. Вдруг я нахожу в немецком архиве 1950-х гг. рассказ адъютанта Еккельна про эту самую историю. В те годы он не мог знать о воспоминаниях Эллы Медалье. И таких историй всплывает множество.

Моя книга состоит из коротких рассказов о разных людях, событиях – это все включено в исторический контекст. Истории действительно поразительные, там есть и любовь, и преступления. Вот, например, Герберт Цукурс, который сегодня – едва ли не национальный герой Латвии. При этом он участвовал в самых тяжких преступлениях нацистов. Но я привожу свидетельские показания спасенной им девушки Мириам Кайзнер, которые она давала еврейской общине в Рио-де-Жанейро, куда была вывезена Цукурсом.

 

Последнее слово коллаборациониста

– Почему вы выбрали именно Фридриха Еккельна? Среди палачей есть куда более громкие имена.

– Еккельн упоминается во всех исторических трудах об СС. Но при этом я нашел о нем лично только одну тоненькую книжку, да и та – на немецком языке. Я знал, что его судили в советской Латвии, и получил разрешение в Центральном архиве ФСБ ознакомиться с делом генералов, которых судили в январе 1946 г. в Риге. Мне помогали разные люди. Например, замечательный израильский историк Арон Шнеер, он сам из Латвии, поэтому тема для него небезразлична. Выяснилось, что Еккельн был очень крупной фигурой, причем невероятно энергичной. И Бабий Яр, и Рижское гетто – это все он. Позже Еккельн командовал дивизиями на фронте. Но это уже в конце вой­ны, а так он все больше с партизанами боролся. Он был из тех, кто не просто начал Холокост (в смысле массовых убийств), а очень активно способствовал ему, это один из самых больших негодяев из этого змеиного клубка.

– Негодяев – по совокупности совершенного? Мы опять возвращаемся к опровергнутому тезису о банальности зла?

– Они были негодяями и в человеческом смысле, и по должности. Еккельн однозначно был негодяем. Он все время лгал. А его роман, от которого родилась внебрачная дочь?! Кстати, она еще жива. Еккельн отдал ее в «Лебенсборн», это была большая программа Рейха по созданию нового человека. Детей, которые выглядели арийцами, отнимали у матерей и выращивали в национал-социалистическом духе, заставляя забыть родной язык. Вообще неизвестно, чего у нацистов было больше – служебной необходимости или желания бежать впереди этого страшного паровоза, который наезжал на людей. Основную роль на оккупированных территориях играли подразделения СС. Во главе айнзатцгрупп, которые умерщвляли евреев, стояли интеллектуалы с университетским образованием, юристы, философы.

– Теперь поговорим о феномене коллаборационизма. Почему более чем двадцатилетнее – на момент начала Великой Отечественной вой­ны – воспитание советских граждан в духе интернационализма никак не повлияло на их участие в истреблении евреев?

– Размах коллаборационизма на оккупированных территориях СССР был небывалым, да. Но интернационализм внедрялся сверху, а внизу все происходило не совсем так. В 1920–1930-е гг. среди начальников было довольно много евреев. Это оказалось совершенно непривычным для большинства. Очень многие были недовольны советской властью, и это переносилось на евреев. На присоединенных территориях Прибалтики, Западной Украины некоторые тоже считали, что их захватили евреи.

– Знаменитая и популярная в те годы концепция «жидобольшевизма».

– Антисемитизм никуда не делся, а в вой­ну к нему прибавилась и германская пропаганда. Ее главная мысль: «Мы не против русских или украинцев, мы против евреев и советского государства, в котором даже Сталин окружил себя евреями». Советская пропаганда это замалчивала. В сообщениях от Совинформбюро было немного сказано о Бабьем Яре, но в основном упоминались «жертвы среди мирного населения», без указания национальности.

Служа фашистам, коллаборационисты в какой-то степени оставались советскими людьми. Это видно по тому, что они говорили в последнем слове: типичные советские выступления – я-де раскаялся, все понял. И советские штампы о трудном детстве, о воспитании в пролетарской семье, о трудовых успехах, о старушке-матери, о детях, о том, что уже искупили свою вину добросовестным трудом. О службе в лагерях говорили, что смалодушничали, были слепыми орудиями в руках немцев. Каждый пытался выставить себя жертвой обстоятельств, клялся в отсутствии репрессированных родственников и неимении причин для недовольства советской властью. У Бориса Слуцкого есть такое стихотворение:

Я много дел расследовал, но мало

Встречал сопротивленья матерьяла,

Позиции не помню ни на грош.

Оспаривались факты, но идеи

Одни и те же, видимо, владели

Как мною, так и теми, кто сидел

За столом, но по другую сторону…

Многие из них успели послужить в Красной армии в последние дни вой­ны, скрыв свою службу в СС. Кто-то был даже награжден.

– Я прочел несколько воспоминаний нацистов, которых после вой­ны задержали и осудили – кого СССР, кого союзники. Охранник Гитлера Рохус Миш прошел пытки и ГУЛАГ. Личный архитектор фюрера и рейхсминистр Альберт Шпеер сажал цветы и читал книжки в тюрьме Шпандау. Уместно ли предположить, что в плане наказаний за содеянное советский суд был более эффективным? Поблажек было меньше, карали сильнее и чаще.

– На Западе с большим трудом привлекали к ответственности. Это объясняется холодной вой­ной, я полагаю. Американцы вообще давали приют нацистам и начали выдавать их только в 1980-е гг., когда был создан Департамент спецрасследований в Министерстве юстиции.

В СССР охранников концлагерей карали до 1980-х гг. включительно. В руки СМЕРШа попала картотека учебного лагеря «Травники», где готовили охранников концлагерей, поэтому все вахманы были известны органам госбезопасности, в том числе Иван Демьянюк. Их искали и судили. Другое дело, что наряду с ними судили и тех, кого не надо было судить – скажем, конюха из полиции. Такого тоже было много. Но те дела, что я изучал, не оставляли сомнений в виновности их фигурантов в убийствах евреев. В этом смысле советский опыт надо признать.

– Может ли повториться Холокост?

– Холокост был организован нацистской Германией, все участники помимо гитлеровцев – коллаборационисты. И какими бы зверьми они ни были, главная вина лежит на немцах. Может ли в принципе случиться что-то плохое с евреями? Этого никогда нельзя исключать. Нельзя ставить человека в нечеловеческие условия, в нем просыпаются самые отвратительные черты, и тогда возможно все что угодно. Эндрю Клейвен сказал: «Антисемитизм – это всего лишь показатель наличия зла в человеке». Применительно к тому же Еккельну и его подельникам – мир заплатил за их обиды и неустроенность.

 

Жить, втянув голову в плечи

– Вы родились после вой­ны. Как жилось в атмосфере государственного антисемитизма человеку по имени Лев Семенович Симкин?

– Одно из первых воспоминаний: учитель заполняет журнал. Родители, адрес, национальность… И ты ждешь, когда очередь дойдет до тебя. Ведь «еврей» – это плохое слово. Если учитель тактичный, он как-то этот вопрос опускал. Но всем было понятно, что это не та национальность, которая подходит приличному мальчику. Я всегда знал, на что могу рассчитывать, на что нет. Просто знал правила игры. Правда, само это знание унижало. Мы жили в условиях антисионистской пропаганды, но фактически это была антисемитская пропаганда. Постоянно об Израиле несли какую-то чушь, была книга «Осторожно, сионизм!», выпущенная миллионными тиражами. Был еще фильм, в котором использовали снятые в Варшавском гетто кадры из нацистской документальной антисемитской картины «Вечный жид». Советские пропагандисты не погнушались ее использовать, прекрасно сознавая, что люди на этих кадрах были поголовно уничтожены нацистами. Помню, как в 1972-м, во время Олимпиады в Мюнхене, слышал такие разговоры: «Нехорошо, что спортсменов убивают, но Израиль сам виноват». Мы находились в такой атмосфере, и приходилось помалкивать. Жили, втянув голову в плечи. Это, конечно, не «борьба с космополитизмом», когда было по-настоящему страшно. Но это я тоже впитал с молоком матери, потому что родители рассказывали, что пришлось пережить в начале 1950-х.

– Мысли об отъезде не возникали?

– В начале 1970-х возникали периодически. А потом я настолько привык, что другой жизни не представлял и об этом не думал. Не представлял себе, как смогу жить где-то еще. Я даже не считал нужным изучать иностранные языки; знал, что за границу не попаду, и после сорока пришлось наверстывать. Был уверен, что советская власть – навсегда и я здесь навсегда.

– Какую цель вы преследуете в своих книгах? Зафиксировать произошедшее? Попытаться не допустить его повторения?

– В числе тех, кого Фридрих Еккельн отправил на смерть, был историк профессор Семен Дубнов, ему шел 81-й год. Дубнова долгое время прятали, он не сразу попал в гетто, а потом записывал карандашом все, что происходит. Говорят, когда его уводили на смерть, он крикнул: «Йидн, шрайбт ун фаршрайбт!» («Евреи, пишите и записывайте!»). Может, это легенда. Но мы привыкли, что евреям надо знать свою историю. И вот в этой миссии – писать историю – важна любая деталь. Ведь никому не известно, какой величины она потом окажется. Не только большое, но и малое на расстоянии видится иначе. И не только жертвы не должны быть забыты, но и палачи. Поэтому я говорю, что и за это евреи ответственны перед историей. Кто не знает, откуда он пришел, говорили еврейские мудрецы, не будет знать, куда ему идти. Кто не знает в лицо палачей, не будет знать, как сохранить жизнь.

 

Беседовал Илья ИТКИН (moscow-jerusalem.ru)