Здравствуйте, Лев Швамбраныч!

Я хочу заранее сказать для потомства, как счастлив я нашей испытанной дружбой. И я хочу сказать, как в самые черные дни моей жизни, когда я был одинок и несчастлив, Вы дружески утешали и ободряли меня, и мне открылась тогда вся Ваша душевная щедрость, за которую я перед Вами в неоплатном долгу.

Корней Чуковский

 

Дверь в литературу

За свою первую книгу, как писал Кассиль в автобиографии, он взялся в 1928 г. Он писал: «Во мне еще свежа обида за детство, втиснутое в графы гимназического штрафного журнала, „кондуита“, на зловещие страницы которого заносились все наши провинности». Так – «Кондуитом» – он и назвал ее и с рукописью пришел не куда-нибудь, а к самому Маяковскому – агитатору, горлану-главарю, перед талантом которого преклонялся с юности. Понять бывшего студента математического отделения физмата Московского университета было можно: миллионы молодых советских любителей поэзии разделяли его восторги перед автором громокипящих революционных стихов. Уже будучи известным детским писателем, Кассиль вспоминал, как шел по Гендрикову переулку за Таганкой, где жил кумир, как с бьющимся от волнения сердцем взбежал по лестнице, как, преодолев волнение, позвонил в дверь, на которой была прибита медная дощечка «В. В. Маяковский».

Ему открыли…

Через много лет автор одной из самых знаменитых советских детских книг скажет: «Через эту дверь я и вошел в литературу».

 

«Кое-кто» есть и «кое-что» делается

Маяковскому настолько понравилась рукопись молодого неизвестного автора, что несколько главок из «Кондуита» он напечатал в своем «Новом Лефе» – журнале Левого фронта искусств, журнале литературно-художественном, но большее внимание уделявшем теоретическим проблемам. Появление отрывков повести для детей в недетском журнале нарушало общепринятые – негласные – нормы, но Маяковский, когда хотел, шел против течения. Публикация не прошла мимо внимания его литературных противников – ее резко раскритиковали в журнале марксисткой критики «На литературном посту».

Били в Кассиля – метили в Маяковского.

Через много-много лет Кассиль вспоминал, как, сочувственно и хмуро усмехаясь, Маяковский спрашивал: «Что, бьют?» – и добавлял: «Пока не поздно, одумайтесь. Будете со мной, бить будут обязательно. Может быть, приискать вам место поуютнее?..»

Он не хотел, даже мысли бежать от своего кумира не допускал, считал это слабостью и трусостью.

На опубликованные главы обратили внимание не только недоброжелатели поэта, но и его друзья. Завредакцией детского журнала «Пионер» Беньямин Ивантер талант чуял за версту. Вскоре Кассиль получил письмо с просьбой зайти в редакцию. Главный «лефовец» сказал: «Идите! Там очень хорошие люди работают и интересное дело делают» (для журнала писали Паустовский, Фраерман и др.), и он пошел. Главный «пионер» встретил с распростертыми объятиями и убедил писать для детей. Гость сомневался, но хозяин пошел на хитрость: похвастался им перед приехавшим из Ленинграда Маршаком. В те времена вся детская литература делалась на берегах Невы, там жили и работали Чуковский, Житков, Бианки. Но столица не желала плестись в хвосте, вспоминал Кассиль, Ивантеру «хотелось показать, что и в Москве есть кое-кто и делается кое-что», и поскольку он считал Кассиля уже «кое-кем», то предложил Маршаку прочесть главы из «Кондуита». «Генерал детской литературы» прочел, «новобранца» одобрил. И все сомнения молодого автора – он к этому времени был спецкором «Известий», сочинял очерки и фельетоны и детским писателем становиться не собирался – разрешил.

«Кондуит» полностью был опуб­ликован в «Пионере».

«Так, – писал Кассиль, – к немалому огорчению некоторых моих родственников и приятелей, считавших, что мне была определена „более высокая участь“, я стал детским писателем».

 

За «чертой оседлости»

Наделенный изрядным чувством юмора, автор «Кондуита» шутил, что к своему существованию он приступил в слободе Покровской 27 июня (10 июля) 1905 г., в год первой русской революции. В скором времени в семье еврейских интеллигентов Абрама и Анны Кассиль на свет появился и второй сын.

Поселение располагалось на левом берегу Волги и славилось так называемыми чумаками, которые в старину на волах перевозили соль и рыбу. Разумеется, после второй русской революции Покровское переименовали в честь соратника Карла Маркса и тоже большого ученого Фридриха Энгельса.

Дед будущего писателя Гершон Кассиль был раввином Казанской иудейской общины, прихожане вели с ним беседы на возвышенные темы и просили житейских советов. Отец – земский врач – выстроил в слободе первый родильный приют и принимал рожениц в округе, благодарные отцы семейств прозвали его «главной местной повитухой». И дед, и отец Лёльки и Оськи, как любовно называли братьев в семье, были людьми известными и уважаемыми – в слободе они были на виду. Покровск был городком многонациональным, в нем жили и русские крестьяне, и украинцы-хлеборобы, и немцы-колонисты, и евреи – Поволжье в «черту оседлости» не входило, особых ограничений местные евреи на себе не испытывали.

 

«Заткни фонтан!»

Может быть, впервые дала Льву почувствовать, кто он есть на самом деле, взятая в дом для обучения хорошим манерам бонна Августа Карловна. Иногда «обучение» проходило в таком духе. Обращаясь к старшему, она дразнила: «Ну-с, вот я и к евреям попала. Так, так, хорошее племя… А знаешь, что ваши древние… Христа к кресту прикнопили? Ваше племя Бог проклял… И тебе на том свете крыса живот выест. Вот… А знаешь, как вас зовут? Жиды вас зовут… Вот как». Он огрызался: «Юдофобка и дура».

Когда пришло время, Льва отдали в гимназию, где он тоже столкнулся с «проклятыми» вопросами. На одном из уроков изучали «Тараса Бульбу» Гоголя. В классе было принято читать текст вслух. Льву достался отрывок, где запорожцы кидают в Днепр ни в чем не повинных евреев. Деваться было некуда, он открыл книгу, но читать было невмоготу: «Мне до слез было жалко несчастных. Мне было тошно читать. А весь класс, обернувшись ко мне, слушал, кто просто с жестоким любопытством, кто с нахальной усмешкой, кто с открытым злорадством. Ведь я, я тоже был из тех, кого топили веселые казаки… Меня осматривали как наглядное пособие. А Гоголь, Гоголь, такой хороший, смешной писатель, сам гадко издевался вместе с казаками над мелькавшими в воздухе еврейскими ногами. Класс хохотал. И я почувствовал, что тону в собственных слезах, как евреи в Днепре».

Он нашел в себе мужество восстать и против класса, и против учителя, и даже против Гоголя. «Я… не буду читать больше, – сказал я учителю Озерникову, – не буду. И всё!.. Гадость! Довольно стыдно Гоголю так писать». Однако учитель победил ученика. «Ну, ну! – заорал грубый Озерников. – Критику будем проходить в четвертом классе. А сейчас заткни фонтан».

«Фонтан» пришлось заткнуть. Унижение запомнил на всю жизнь.

 

Обрезание «Швамбрании»

В 1931 г. в том же самом журнале «Пионер» появилось продолжение «Кондуита» – повесть «Швамбрания», а в 1933 г. Кассиль объединил две части в единое произведение «Кондуит и Швамбрания», которое вышло отдельной книгой в 1935 г.

Про «обучение» Августы Карловны и обучение в гимназии было только в первых изданиях 1930-х гг., в переизданиях 1950-х этих фрагментов не было. Как не было и главки «Дух времени», в которой рассказывалось и о германофобии, охватившей страну в годы Первой мировой вой­ны. Изъяли почти все, что напоминало о проживавших в конце XIX – начале XX в. в Покровской слободе немцах. Вырезали страницы, где говорилось и о традиционном антисемитизме, которым были заражены многие среднеобразовательные заведения в России. Главку «Дух времени» стоит привести целиком – чтобы почувствовать этот самый «дух».

«На уроке истории учитель говорит:

– Турки, как и все мусульмане, отличаются бесчеловечной жестокостью, кровожадностью и зверством. Их священная книга Коран учит убивать христиан без всякой жалости, ибо чем больше „неверных“ христиан убьет турок, тем больше грехов ему простится. Но в сегодняшней вой­не турок перещеголяли в зверствах куль-тур-ные немцы. Они, немцы, варварски разрушили…

Класс оборачивается и укоризненно смотрит на Куфельда: Куфельд – немец. Класс возмущенно смотрит на Реклинга. Реклинг – тоже немец. Класс грозно смотрит на Крейберга, на Виркеля, на Фрицлера… Крейберг, Виркель, Фрицлер – все немцы. Враги! – неприятель в классе!

– А евреи? – спрашивает вдруг хитрый Гешка Крейберг. – А евреи? Правда, говорят, тоже кровожадны, Кирилл Михалыч? И продают Россию…

Теперь весь класс смотрит на меня. Я краснею так мучительно, что мне кажется, будто хлынувшая в лицо кровь уже прорвалась сквозь кожу щек наружу.

– Это не относится к уроку, – отвечает учитель. – Сегодня мы говорим не о них.

Во время перемены классная доска – эта черная трибуна и вечевой колокол класса – покрывается крупными надписями: „Бей немчуру!“, „Фрейберг – немец, перец, колбаса…“, „Все жиды – изменники“».

 

Изгнание нечестивых из храма

Но на «бей немчуру» и «все жиды – изменники» эта весьма характерная и выразительная главка не заканчивается. За уроком истории следует другой урок – закон Божий. Автор «Кондуита» продолжает:

«После звонка приходит, как всегда перед этим предметом, инспектор. Он подходит к моей парте.

– Язычники, изыдите! – кричит инспектор. – Дежурный, изгони нечестивых из храма!

Я с немцами покидаю класс.

Немцев не приняли в нашу вой­ну. Их не допустили в гимназическую армию. Гимназия воюет с лютеранской школой. У нас своя армия, у них – своя. Бои происходят три раза в неделю на Сапсаевом пустыре. Обе стороны располагают земляными укреплениями, фортами, траншеями, флотом, свободно плавающим по Сапсаевой луже, бабками, начиненными порохом, рогатками и деревянными мечами. Мартыненко-Биндюг – наш главнокомандующий. У немцев есть даже настоящий Вильгельм. Вилька Фертель – сын шапочника. На озере происходят ожесточенные сражения. Мы яростно играем в великое кровопролитие. Впрочем, вражда настоящая и кровь тоже. Начальство знает об этой вой­не, но проявляет тактичное попустительство.

– Дети, знаете, очень чутко улавливают дух времени, – глубокомысленно твердят взрослые.

Дух времени, очень тяжелый дух, пропитывает всю гимназию».

 

«А наша кошка тоже еврей?»

Младший Кассиль слова «жид» не знал, а вот о таинственных евреях слышал. И эти таинственные евреи не давали ему покоя. Однажды в детской, когда родители ушли в гости, после рассказов старшего брата о революции, о вой­не, о рабочих, о царе, о погромах Ося приходит к осознанию того, кто он. Во время разговора неожиданно спрашивает:

«– Лёля, а Лёля! А что такое еврей?

– Ну, народ такой... Бывают разные: русские, например, американцы, китайцы. Немцы еще, французы. А есть евреи.

– Мы разве евреи? – удивляется Оська. – Как будто или взаправду? Скажи честное слово, что мы евреи.

– Честное слово, что мы – евреи.

Оська поражен открытием. Он долго ворочается, и уже сквозь сон я слышу, как он шепотом, чтобы не разбудить меня, спрашивает:

– Лёля!

– Ну?

– И мама – еврей?

– Да. Спи».

Но Оська настолько потрясен открывшейся истиной, что, проснувшись, когда родители возвращаются из гостей, спрашивает: «Мама, мама, а наша кошка – тоже еврей?»

Между прочим, глава, в которой младший брат с помощью старшего открывает для себя, что он еврей, в издании 1935 г. называлась «Самоопределение национальностей», в переиздании 1955 г. – «Самоопределение Оськи». Почувствуйте разницу, как говорится в Одессе! Кассиль забирал широко – издательская редактура (читай – внутренняя цензура) все свела к частному случаю. Деваться было некуда: он был советским (подчеркиваю – советским) писателем, хорошо знал правила игры – пришлось согласиться со всеми изъятиями и правками.

 

Судьба Оськи

Оська вырос и в конце концов разобрался, была ли их кошка «евреем». Он увлекся литературной работой – писал статьи, рецензии, биографические очерки и даже стал руководителем саратовской писательской организации. А еще Иосиф Кассиль преподавал марксизм в Институте механизации и электрификации сельского хозяйства им. М. И Калинина.

В 1937-м он опубликовал повесть «Крутые ступени», которую местная газета «Коммунист» заклеймила: «Антисоветская повесть» («автор позволил себе ряд контрреволюционных выпадов»). Дальше – больше: оказывается, некоторые саратовские писатели около года назад «сигнализировали о вредительской деятельности Кассиля». В том же году за «вредителем» при­шли. Следователи долго не церемонились: обвинили по самой страшной статье УК РСФСР тех лет – 58-й («контрреволюционная деятельность»).

К тому времени Лев Кассиль был уже известным советским писателем. Он пытался спасти своего любимого Оську – встречался с генеральным прокурором СССР Вышинским, писал народному комиссару внутренних дел Ежову и самому «человечному человеку на земле» товарищу Сталину, – но вмешательство в судьбу брата ни к чему не привело, все его усилия оставались гласом вопиющего в пустыне.

В 1938-м Иосифа Кассиля расстреляли.

А propos: эпиграфом к повести «Крутые ступени» автор взял слова друга всех советских детей, физкультурников, врачей, учителей, механизаторов, колхозников и прочее, гения всех времен и народов и вождя мирового пролетариата: «Людей надо заботливо и внимательно выращивать, как садовник выращивает облюбованное плодовое дерево». Обычно в таких случаях добавляют: вот такая ирония истории. Я не буду.

 

«Это не нужно детям»

Кампания борьбы с космополитами, окопавшимися в науке, театре, литературе – где эти «безродные» только не окопались, – задела его, но не сильно. Завистники и недоброжелатели Кассиля в Союзе писателей искали, к чему придраться, – придрались к повести «Кондуит и Швамбрания». Ну кто бы из разоблачителей «космополитов» посмел ругать повесть «Улица младшего сына», за которую ему вручили Сталинскую премию третьей степени (Кассиль написал повесть в соавторстве с Максом Поляновским), о пионере – герое Великой Отечественной вой­ны Володе Дубинине? Так же трудно было придраться и к другим его патриотическим произведениям – «Буденышам», «Вратарю республики» или «Черемышу – брату героя». Вспомнили о «Кондуите» и стали критиковать повесть, изданную 20 лет назад, которую Маршак хвалил на Первом съезде советских писателей. Нужен был повод – повод нашли. 27 июля 1949 г. в «Литературной газете» появилось письмо некой учительницы Н. Костаревой «Это не нужно детям!». Такие письма «из народа» в центральных газетах просто так не появлялись. После чего, как вспоминал друг Кассиля детский писатель Анатолий Алексин (Гоберман; в 1993 г. репатриировался в Израиль), тему подхватили на одном из совещаний по детской литературе. Докладчик заявил, что сочиненные Львом Кассилем страны (Швамбрания, Синегория в «Дорогих моих мальчишках») не нужны нашим детям: «Разве у них нет любимой Советской Родины?» Затем в печати появился неподписанный памфлет, разоблачавший так называемую «обойму» известных детских писателей, в которую входили писатели с сомнительным «пятым пунктом»:

А входил в обойму кто?

Лев Кассиль, Маршак, Барто.

Шел в издательство косяк:

А. Барто, Кассиль, Маршак.

Создавали этот стиль:

А. Барто, Маршак, Кассиль.

Дальше – больше. 14 августа «Правда» напечатала фельетон «Гастроли писателя Л. Кассиля», в котором утверждалось, что знаменитый детский писатель, находясь в служебной командировке от журнала «Огонек», пользовался переоборудованным по его вкусу катером, возил за государственный счет жену, проводил личные творческие вечера, за которые брал непомерные – до 1500 руб. за встречу – гонорары. Как было принято в советские времена, сразу же организовали «гнев народа». Возмущенные граждане засыпали ЦК гневными письмами. Все как один – от рабочих до военнослужащих – требовали пригвоздить его к позорному столбу, лишить звания писателя и, разумеется, конфисковать его сбережения: «это космополит, прикрывающийся громким именем советского писателя», «пусть поработает, поживет на зарплату и тогда поймет, как можно драть деньги с рабочих, со студентов и даже детей», «поступки-то его не советские», а еще считается «воспитателем и инженером человеческих душ, как говорил о писателях тов. Сталин».

Но кто-то наверху дал отмашку, и комиссия, созданная в Союзе писателей, выяснила, что катер не переоборудовали, жена приезжала за свой счет, гонорар составил 770 руб., а не 1500 (хотя «и это превышение»). История закончилась малой кровью: секретариат Союза писателей объявил Кассилю выговор и лишил на год права публично выступать где-либо вне зависимости от аудитории.

 

«Здравствуйте, Лев Швамбраныч Кондуит»

Он писал рассказы («Цеппелин» и др.), повести («Человек, шагнувший к звездам» и др.), романы («Вратарь республики» и др.), и за свою жизнь издал не один десяток книг, в том числе и книги о творчестве («Дело вкуса»), о писателях-современниках («Маяковский – сам», «Сергей Михалков»). Его перу принадлежат очерки о выдающихся людях советской эпохи – Циолковском, Чкалове, Шмидте, литературно-критические – о детских писателях Гайдаре, Ильине (брате Маршака), Ал. Алтаеве. В наше время все эти сочинения устарели, они были интересны читателям того – советского – времени. И если и представляют интерес, то исторический – и только.

Из художественных произведений писателя проверку временем прошла лишь «Кондуит и Швамбрания» – автобиографическая повесть о жизни двух еврейских мальчиков, детство и взросление которых совпало с Первой мировой вой­ной и двумя революциями – Февральской и Октябрьской. В которой Кассиль с юмором, иронией и остроумием нарисовал эту жизнь – и в семье, и вне дома, рассказал о ломке старой гимназии и первых годах становления советской «единой трудовой» школы. Долгие годы эта повесть была любимым чтением миллионов советских детей. Может быть, поэтому при многочисленных встречах писателя со своими читателями в школах и домах культуры (он никогда не отказывался выступать перед детьми) они говорили: «Здравствуйте, мы вас знаем. Вы этот… Лев Швамбраныч Кондуит».

 

Не получилось

В своих воспоминаниях Анатолий Алексин рассказывал, что, когда у его друга разорвалась аорта, в Переделкино, на дачу к отцу, примчался сын Володя – врач-хирург, в течение многих лет бывший главным реаниматологом Москвы. Старший Кассиль, даже в последние свои минуты не утративший чувства юмора, с улыбкой сказал младшему: «Володенька, ты стольких людей вернул с того света обратно на этот… Попробуй проделать это со своим папой…»

Не получилось...

 

Геннадий ЕВГРАФОВ

 

P. S. Кассиль говорил: «Истинный художник таит накопленную мудрость про себя, не лезет с назиданиями, не козыряет житейским опытом, но ведет уверенно большую игру, зная все ходы наперед и лукаво-великодушно расчисляя ставки так, чтобы читатель и не заметил, как он обогатился за счет щедрого автора, ставящего на карту, но не бряцающего своим капиталом под столом».