Вольный ветер

Ровно в полдень 14 октября 1970 г. в одну из одесских библиотек вошли двое мужчин в одинаковых серых плащах и до блеска начищенных черных туфлях. Они проследовали в зал абонемента и обратились к сидящей за столом выдачи книг молодой женщине:

– Гражданка Палатник?

– Да.

Мужчины вынули свои удостоверения сотрудников уголовного розыска:

– Пройдемте с нами!

33-летняя Рейза Палатник поднялась из-за стола так, будто уже давно ожидала прихода незваных гостей. Все вместе они сели в машину и поехали домой к задержанной. Там их ожидали еще четверо. Палатник был предъявлен ордер на обыск квартиры – «с целью обнаружения и конфискации имущества, похищенного из школы № 56».

Поиски «похищенного» заняли пять часов. В итоге были изъяты пишущая машинка и хранившиеся у хозяйки квартиры газетные вырезки о Государстве Израиль. Палатник отказалась поставить свою подпись под протоколом обыска, заявив, что все изъятое является ее личной собственностью и не имеет никакого отношения к «краже из школы № 56».

На следующий день Палатник была препровождена в местное управление КГБ, где почти шесть часов длился перекрестный допрос. Молодая женщина проявила поразительное мужество, не убоявшись молчать перед следователями. Ее поместили в камеру предварительного заключения и продолжали вызывать на допросы еще три дня, но безрезультатно. «Если вы хотите получить от меня ответы, то в соответствии с советским законодательством должны сообщить, какое преступление мне инкриминируется, и предоставить переводчика с идиша – моего родного языка», – сказала Палатник следователям.

С первого захода запугать молодую женщину гэбистам не удалось. Едва оказавшись на воле, Палатник шлет генеральному секретарю ЦК КПСС Л. Брежневу жалобу на незаконное задержание, поводом для которого стало ее желание уехать в Израиль. Вместо ответа сотрудники КГБ производят обыск в доме родителей Палатник, живущих в Балте, но, как и следовало ожидать, уходят оттуда с пустыми руками. А через десять дней последовал арест самой Рейзы, на этот раз – окончательный.

Усилия близких и родных добиться справедливости ни к чему не привели. Палатник была объявлена государственным преступником, который предстанет вскоре перед судом.

•

Незадолго до этих событий Рейза, предчувствуя свою судьбу, написала друзьям письмо, которое назвала открытым, то есть доступным для чтения любому, кто изъявит такое желание. В нем говорилось:

«После последнего допроса в КГБ, где мне снова угрожали арестом, я решилась написать это письмо, потому что боюсь, что не будет другой возможности рассказать моим друзьям и близким о том, как я прожила 35 лет моей жизни.

Я родилась в маленьком городке в еврейской семье. Я обучалась еврейскому языку и традициям дома. Поскольку еврейских школ не было, я была вынуждена пойти в русскую школу. С детства я всегда ощущала свое еврейство и бессознательно рассматривала возможность своей национальной самоиндентификации. В восьмом классе я отказалась учить украинский язык, утверждая, что моим родным языком является еврейский, чем доставила дирекции школы большие неприятности.

Мне было 14 лет, когда началась разнузданная антисемитская кампания, известная как борьба с космополитами без роду и племени. Я помню атмосферу страха и тревоги дома в ожидании чего-то ужасного и неизбежного.

В это время я вела дневник. Сейчас, просматривая его снова перед тем, как уничтожить, чтобы он не попал в руки КГБ, я живу опять болями того времени, испытывая горечь, негодование и гнев. Даже тогда я не могла понять, почему еврей обязательно должен быть отщепенцем.

И вот умер Сталин. Врачи были реабилитированы. Берию расстреляли. С детской наивностью я радовалась и верила, что справедливость восторжествует. Я поступила в Московский библиотечный институт. Помню, с каким энтузиазмом я восприняла осуждение культа Сталина на XX съезде КПСС. Но почему ни слова не было сказано о физическом уничтожении лучших представителей еврейской интеллигенции в послевоенные годы? Почему антисемитизм, поднявшийся до уровня внутренней государственной политики, не был осужден? Почему они не открыли еврейские школы, театры, газеты и магазины? Эти и другие вопросы не давали мне покоя.

Я поняла, как иллюзорна моя вера в искоренение антисемитизма, когда закончила институт и стала искать себе работу. Никто не был заинтересован в моих знаниях и профессиональных качествах. Моя принадлежность к еврейской нации плотно закрыла передо мной возможность работать в крупной библиотеке. С большими трудностями я устроилась на работу в Одессе, в библиотеке более низкого разряда, где тружусь до сих пор.

Множество вопросов встает передо мной с новой силой, и ответы на них дает сама жизнь – жизнь, полная горечи и разочарования. Не найдя ответов в официально разрешенной литературе, я начала читать Самиздат. Судебное насилие над Иосифом Бродским я расценила как новую фазу советского антисемитизма. Поэт был осужден на основе явно антисемитских показаний свидетелей, которые даже не были знакомы с ним…

В моих поисках выхода я стала думать об Израиле все чаще и чаще. Начало Шестидневной вой­ны ужаснуло меня. Мне казалось, что целый мир с безразличием наблюдает, как миллионы солдат хорошо вооруженных армий готовятся завершить дело Гитлера – уничтожить еврейский народ и стереть с лица земли Государство Израиль, воскресшее после двух тысяч лет… Я помню ощущение безграничной гордости и радости, когда Давид вновь поверг Голиафа. Мне было почти физически больно от того, что нет возможности обратиться ко всем, что в эти тяжелые дни: „Я с тобой, мой Народ, моя Родина, мой Израиль!“».

(Письмо приведено в обратном переводе с английского и с сокращениями).

Шесть долгих месяцев Палатник находилась в тюрьме в полной изоляции. Другую женщину это, наверное, сломило бы на всю жизнь. Рейза же проявляла стойкость, которая поражала даже ее мучителей.

Приговором Одесского областного суда от 24 июня 1971 г. она была осуждена на два года лагерей по ст. 181 (1) Уголовного кодекса Украинской ССР. Кассационный суд (23 сентября 1971 г.) оставил приговор в силе.

«Я сидела не в политическом, а в уголовном лагере, причем меня послали в венерическую зону, – вспоминала Палатник на Международном слушании Сахарова в Копенгагене в 1977 г. – На Украине существует пять женских лагерей. Только женских: два строгого режима и три общего, в каждом – от полутора до двух тысяч женщин. Одна зона из них – венерическая. Нашли, что она для меня подходит… Этого мало: там были люди с открытым туберкулезным процессом, они жили в той же комнате, что и я. А жили мы по 60–70 человек вместе, в одной комнате. Работали на фабрике. Работа была двенадцатичасовая, хотя законом предусмотрен восьмичасовый рабочий день… Я отказалась так работать – меня попытались избить: была устроена провокация на третий день моего приезда в лагерь.

Воспитывают там людей голодом, карцером, непосильным трудом и натравливанием одних заключенных на других. Меня посадили в карцер на семь суток. За что? Я не вышла на ленинский субботник. Я отказалась носить бирку, на которой было бы написано мое имя, фамилия и отчество. Я „оскорбляла“ уголовников, которым было поручено меня терроризировать».

А за пределами зоны шла борьба за освобождение Рейзы. Члены сионистского движения постоянно передавали западным корреспондентам сведения о ее жизни в лагере. В Англии был даже создан «Комитет 35 женщин за освобождение Рейзы Палатник».

Наконец в конце 1973 г. она была освобождена и 19 декабря вместе с родителями покинула советский «рай».

•

После приезда в Израиль, поселившись в Иерусалиме, Палатник отнюдь не требовала для себя каких-то особых привилегий в качестве узницы Сиона. Более того, на людях она редко упоминала об этих страницах своей биографии, и только если требовались беспристрастные свидетельские показания о положении евреев при советском режиме, обращалась к фактам своего недавнего прошлого.

Более 20 лет Палатник работала библиографом Еврейской библиотеки в Иерусалиме, где нашли свое применение ее высокая профессиональная квалификация и просто любовь к книге. Катя Гинзбург, одна из коллег Рейзы и ее близкая знакомая, вспоминает, как она относилась к новоприбывшим репатриантам. Катины родители по приезде в Израиль получили жилье в Беэр-Шеве, хотя она уже обосновалась в Иерусалиме. Длительные хождения по инстанциям в попытках добиться совместного проживания в столице ни к чему не привели, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы об этом не узнала Палатник.

– Рейза буквально взяла меня за руку, и мы пошли к какому-то высокопоставленному чиновнику. Надо сказать, что никаких секретарских преград для Палатник никогда не существовало, и она всегда каким-то непостижимым образом оказывалась в кабинете того человека, с которым ей необходимо было встретиться. Так и на этот раз. Сидя в коридоре, я слышала из-за неплотно прикрытой двери громкий спор на повышенных тонах, который все разрастался. Но вдруг наступила пауза и зазвучал какой-то очень домашний голос Рейзы: «Слушай, ты – еврей из Могилева, я – еврейка из Одессы, так неужели два еврея не договорятся между собой, чтобы помочь третьему?» Через несколько минут мое дело было решено.

Палатник жила в Катамонах – иерусалимском районе со смешанным, как сейчас бы сказали, населением, но всегда чувствовала себя здесь своей. Самые разные люди были ее родней, которая может беспричинно пошуметь и даже накричать, но в беде не оставит – это уж точно. Наверное, потому она так любила Иерусалим, что не только евреи, но даже ветер здесь – вольный. Ничего дороже воли, обретенной на еврейской земле, для нее не существовало.

 

Бина СМЕХОВА, Алекс РЕЗНИКОВ