Реальность – базис фантастики

Станислав Лем – выдающийся писатель, эссеист и мыслитель, всемирно известный классик научной фантастики. Казалось бы, его биография не должна состоять из загадок. Изданы два цикла пространных интервью с Лемом – «Мир на краю» и «Так говорит Лем», – в которых он помимо прочего подробно рассказывает о своем прошлом. Писатель сам написал автобиографическую книгу, опубликованы несколько томов его переписки и воспоминания его сына Томаша Лема «Авантюры на фоне всеобщей гравитации». Помимо этого есть масса других интервью и мемуаров.

Тем не менее выпущенная в 2016 г. научным издательством Университета им. Адама Мицкевича в Познани (Польша) книга Агнешки Гаевской «Zagłada i gwiazdy. Przeszłość w prozie Stanisława Lema» («Холокост и звезды. Прошлое в прозе Станислава Лема») позволила избавиться от многих белых пятен в биографии писателя. В этой монографии также уточнены многие факты жизни классика научной фантастики. И что очень важно – книга пролила свет на то, как Лем зашифровывал воспоминания в своих романах. Монография также заполняет некий пробел в информации о судьбе евреев в «Восточных Кресах».

 

Итоги скрупулезного поиска

Агнешка Гаевска добралась до многих ранее неизвестных документов, позволяющих решить многие биографические проблемы Лема, в том числе и хронологические. Простейший пример: во многих источниках указывают, что после вой­ны семья Лемов была репатриирована в Краков в 1946 г., да Лем и сам твердил об этом. Гаевска установила точную дату репатриации: 17 июля 1945 г. Агнешка также воссоздала генеалогическое древо родителей писателя. Теперь дяди и тети, упоминаемые Лемом, «обрели» точные имена, даты рождения и смерти. Уход из жизни многих его родственников чаще датируется 1941-м или 1942-м годами. Лем очень скупо делился сведениями о своей юности. Скорее всего, он не хотел лишний раз публично говорить о своем еврейском происхождении, а также о мученической смерти своих родственников во время Холокоста. Причины, по которым он не делал этого, к сожалению, очевидны. Лем на протяжении всей своей жизни (1921–2006) много раз наблюдал, что в Польше вопрос о чьем-либо еврейском происхождении редко задавали без злого умысла. За его долгую жизнь этот вопрос волновал довоенных националистов, шантажистов времен немецкой оккупации, коммунистов-мочаровцев, стоявших на позиции ортодоксального сталинизма, национализма и антисемитизма, а в нынешней Польше опять же националистов (в 2002 г. национально-консервативная партия Лига польских семей обрушилась на Лема с критикой за «пропаганду цивилизации смерти»).

Когда Томаш Фиалковски поднял тему оккупации, записывая с писателем цикл бесед «Мир на краю», писатель попросил больше не спрашивать об этом. Лем сказал, что обсуждение этих вопросов заканчивается для него бессонными ночами. Станислав Береш, в свою очередь, вспоминает, что, работая с писателем над циклом бесед «Так говорит Лем», натыкался на уклончивые ответы, а когда попытался нажать на собеседника, тот демонстративно убрал слуховой аппарат (у Лема были проблемы со слухом, поскольку в 1944 г. недалеко от него разорвался артиллерийский снаряд).

 

То ли евреи, то ли поляки

Родители писателя, Самуил Лем и Сабина Воллер, считали себя поляками еврейского происхождения, хотя они поженились в синагоге и участвовали в жизни еврейской общины Львова. Самуил вместе со своим братом Фридериком входил в общество, стимулировавшее еврейскую молодежь к получению высшего образования.

В польской гимназии Станислав Лем посещал занятия по иудейской религии. В его аттестате зрелости по этому предмету значится такая же оценка, как и по всем другим дисциплинам: «очень хорошо». Гаевска установила все эти факты на основании документов, найденных во львовском и краковском архивах (в том числе в архивах Львовской еврейской общины), где нашлись копия свидетельства об окончании гимназии Станислава Лема, биография его отца, приложенная к заявлению о приеме на работу, и многие другие документы.

История ассимилированных евреев, живших в «Восточных Кресах», на сегодняшний день остается практически мало изученной. Как точно отметил польский историк, публицист, дипломат, государственный деятель, удостоенный институтом «Яд ва-Шем» звания Праведник народов мира, Владислав Бартошевский (1922–2015), если бы Лем восполнил этот пробел и рассказал историю своей семьи при помощи конвенциональной прозы, то ему была бы гарантирована Нобелевская премия в области литературы.

Особенно досадно воспринимаются такие исторические белые пятна в случае Львова. Память поляков об этом городе чаше всего находится в двух крайностях. Одна из них – видение довоенного Львова как преимущественно польского города, в котором национальные меньшинства четко фигурируют где-то на втором плане. Второй и столь же ложной крайностью является миф о «счастливой Австрии» – мультикультурном рае, в котором представители разных наций счастливо жили под справедливым правлением Габсбургов, а затем во Второй Речи Посполитой (Львов был ее частью с 1919 по 1939 г.). Конечно, это был не тот ад, который Сталин и Гитлер устроили во Львове, но это был и не рай. Скорее, это было чистилище, полное постоянных конфликтов. В этих обеих ложных крайностях Лему и его родителям нет места. Для первого мифа они не были этническими поляками, а для второго – не столь каноническими евреями.

 

Травматическое прошлое

Агнешка Гаевска постаралась очень скрупулезно воссоздать историю Лема в период немецкой оккупации Львова. И после этого она заметила, сколько автобиографических тем зашифровано в его романах. Речь идет не только о реалистическом описании вой­ны в книге «Больница Преображения» и ее продолжении «Среди мертвых». Автобиографические темы присутствуют в, казалось бы, чисто фантастических романах, таких как «Эдем», «Возвращение со звезд», «Глас Господа». Например, в «Гласе Господа» есть яркие воспоминания профессора Раппопорта, который чудесным образом спасся от резни в руинах горящей тюрьмы в неназванном городе Восточной Европы. Благодаря Гаевской стало понятно, что это был так называемый тюремный погром, организованный во Львове накануне 30 июня 1941 г., когда в город вступили немцы. Во время отступления Красной Армии энкавэдэшники убивали политзаключенных во львовских тюрьмах, в том числе в «Бригидках» – недалеко от дома, в котором жили Лемы. Следом состоялся «стихийный» погром евреев, организованный остальными местными жителями, которые рассчитывали на благосклонность новых оккупантов, активно распространявших слухи о тесном сотрудничестве всех евреев с советским режимом. Прямо на улицах хватали людей, у которых, по мнению боевиков, была еврейская внешность. Среди них был и Станислав Лем.

Жертв погрома подвергли поспешному отбору. Некоторых из них сразу забивали палками – брызги крови достигали второго этажа. Молодых задержанных принудили выносить трупы из тюрем. Вечером 2 июля 1941 г. немцы внезапно прекратили бесчинства. Немногих выживших освободили, в том числе и Лема. Он никогда не писал напрямую об этом переживании, но в «Эдеме» и «Непобедимом» встречаем ужасные описания того, как частично разложившиеся трупы выносили с космического корабля. В «Эдеме» также встречается описание лагеря смерти на другой планете, напоминающего Яновский концлагерь во Львове. А в «Непобедимом» фигурируют жертвы нападения нанороботов, которые ведут себя как узники лагеря смерти в последние моменты своей жизни, если не обращать внимания на научно-фантастический антураж.

Главным героем «Возвращения со звезд» является Эл Брегг, астронавт, биологический возраст которого 39 лет. Он покинул Землю еще 18-летним. Это соответственно возраст Лема, пишущего этот роман, и Лема, наблюдавшего падение польского Львова. Пока Брегг изучал далекие звезды, на Земле минуло почти полтора столетия (это один из эффектов общей теории относительности Эйнштейна). Поэтому астронавт не понимает изменившееся общество, а общество не понимает его и его травматических воспоминаний о космосе, которые являются аллегорией воспоминаний самого Лема о немецкой оккупации. Доктор, которому Брегг сообщает о своих психологических проблемах, велит ему оставить эти воспоминания при себе. Дескать, рассказывая о них современным людям, он только усугубит свою изоляцию. В основном это воспоминания о смертях других астронавтов. Трагедии делятся на три типа. Связь с одними астронавтами просто оборвалась. Другие умерли на глазах Брегга. Наиболее болезненны воспоминания о тех случаях, когда кто-то перед смертью просил его о помощи, а он ничего не мог сделать для их спасения.

Похожие истории происходили с родственниками и друзьями Лема. От некоторых из них просто перестали приходить письма, как от брата его матери Марка Воллера. Вероятно, он умер в другом погроме – 26 июля 1941 г., в «дни Петлюры». Мать Лема до конца своей жизни надеялась, что ее брат все же найдется. Лем вспоминал, что ее настойчивое возвращение к этой теме огорчало его. Сам он ошибочно полагал, что дядя погиб 2июля 1941 г. во время начавшейся так называемой «резни львовских профессоров». Одни гибли на глазах Лема. Другие просили его о помощи, но он, как и Эл Брегг, ничего не мог предпринять. Лем не мог поставить под угрозу себя и своих родителей, для которых он был единственным шансом на спасение. Будучи блондином с «арийской внешностью», он мог довольно безопасно ходить по улицам с поддельными документам (в определенный момент он пользовался бумагами на имя Яна Донабидовича).

Такие переживания выпали на долю человека, который предвидел нанотехнологию, генную инженерию и трансгуманизм.

 

Сергей ГАВРИЛОВ