Женщина-память

Мы все реже говорим о памяти, потому что удобнее заслониться от нее сиюминутными впечатлениями. К счастью, есть такие люди, как Голда Тенцер – польская актриса, режиссер, певица. Женщина-институция. Именно благодаря ей память о еврейской культуре в Польше еще жива, несмотря на то, что сама она вместе с труппой возглавляемого ею еврейского театра выброшена на улицу. В нынешнем году Голда Тенцер празднует 70-летие и полувековой юбилей своей творческой деятельности. А еще в этом году она удостоена премии Польской секции Международного общества театральных критиков.

 

– Каково это – быть памятью во времена быстрых эмоций, когда молодежь живет без собственной идентичности?

– Сложный вопрос... Память – это родина евреев, это моя родина. Пока я жива, я буду стараться сохранять эту память и передавать ее молодым людям. Без памяти нет будущего. Мы не можем жить только настоящим или думать только о том, что нас ждет в будущем. Мы должны знать и помнить о том, что произошло. Все это формирует нас как людей.

Конечно, в молодости я тоже недостаточно расспрашивала родителей об истории. Но наш дом был переполнен Холокостом, и они не очень хотели говорить об этом. Мой отец, Шмуль Тенцер, вместе с семьей был отправлен в Варшавское гетто, а оттуда через Майданек и Освенцим попал в Матхаузен, где и был освобожден. Во время войны погибла почти вся его семья. В детстве у меня не было бабушек и дедушек, дядей и тетей. Сегодня молодые люди должны предпринимать определенные усилия, чтобы соприкоснуться с этой памятью, поскольку школа им в этом не помогает. Если бы к годовщине событий марта 1968 г. (фактическое изгнание евреев из Польши коммунистическим правительством, см. «ЕП», 2018, № 3. – Ред.) был проведен опрос среди молодежи, то я думаю, что почти никто бы не ответил, с чем связана эта дата. Вот почему я изо всех сил стараюсь сохранить эти воспоминания.

– Эта память уходит корнями в Лодзь, в Белжский поселок?

– Я всегда говорю, что Лодзь для меня черно-белый город. Но это положительные цвета, полные сантиментов. Я жила там, выросла там, и там у меня были друзья. Теперь, когда я приезжаю туда, мне очень больно, потому что мне некуда идти. Нет никого, в чью дверь я бы могла постучаться. Они все уехали, были изгнаны или покинули этот мир. Дом, в котором я жила, до сих пор цел. Даже та же краска на лестничной клетке и туалете на заднем дворе. Все выглядит хуже, чем 50 лет назад. Но теперь я уже не в состоянии подняться выше первого этажа, туда, где был мой дом. Когда мы в детстве уходили из дома, папа всегда спрашивал: «Дети, газ закрыли? Щеколду заперли?» Однажды я встретила человека, который нынче живет в нашей квартире. Я спросила, есть ли там еще газовый котел и щеколда на двери, но он сказал, что нет. Я больше туда не войду.

– Но, может быть, все же хорошо, что это воспоминание, этот дом не были разрушены?

– Не знаю... Запущенная рана тоже болит. Мой дом плачет, и я, когда приближаюсь к нему, тоже плачу из сентиментальности. Все то же, что и прежде… Мне нравится Лодзь, но город делают люди, а мне там некуда идти. Хотя это прекрасно, что мой предстоящий 50-летний творческий юбилей будет отмечаться в Лодзи в Новом театре. Этот город – моя нереализованная любовь.

– Путь к этому юбилею начался в 1969 г., когда на сцене Еврейского театра появилась женщина, ставшая памятью…

– Еврейский театр всегда был моей мечтой. С самого детства я играла в пьесах на идише. Я знала, что это мое место, хотя, когда я пришла сюда после событий марта 1968 г. и впервые стояла на сцене, в зале было 15 человек. Слезы текли у меня по щекам, я думала: что я здесь делаю, уже никого не осталось. Но я быстро поняла, что мне нужно остаться здесь, что Еврейский театр – мой дом. Мы вместе с Шимоном Шурмеем, который 45 лет был директором театра (а позже также мужем Голды Тенцер. – Ред.), перестроили его. Я стараюсь идти по пути, проложенному им, а еще ранее – Идой Камински (польская актриса и театральный режиссер, номинантка на «Оскар» в 1966 г. – Ред.)

– Этот юбилей как бы замыкает собой трагический круг. Вы начинали сразу после марта 1968-го, когда евреи были изгнаны из Польши. 50-летие своего творчества вы празднуете в то время, когда евреев изгнали из Еврейского театра...

– Я все еще верю в это место, хотя нас и вышвырнули на улицу, а наше здание снесли. Общественно-культурная ассоциация евреев в Польше даже не спрашивала, может ли она нам помочь. Более того, когда я встала на защиту здания, они меня исключили. Их ничего не интересовало. Нам даже не позволили снять мой любимый занавес, впитавший в себя историю театра. Это была ужасная травма для всех нас, и мы думали, что не оправимся от нее. К счастью, мы не сломались, хотя нынче и вынуждены играть спектакли на десятке различных театральных площадок Варшавы. У нас отличный театр и великолепная труппа. Когда нам не разрешили больше играть «Скрипача на крыше» в нашем здании, мы играли на площади Гжибовского. Это была демонстрация того, что мы можем и должны существовать. Культура не может быть уничтожена. Раньше я всегда думала, что театру требуется здание. Сегодня я знаю, что ему нужны только люди.

– Вы верите в людей?

– Было бы плохо, если бы не верила. Но люди бывают разные. Я не хочу называть имена, но то, что нас уже нет в этом театре, – дело рук президента, которого мы как объединение себе выбрали. Оказалось, что для него есть нечто более важное, чем еврейская культура. Но я верю в людей, в ту публику, которая постоянно идет за нами, и у меня складывается впечатление, что этих людей становится все больше.

– Ныне бездомному Еврейскому театру за годы вашего пребывания на посту удалось нечто очень важное: вы позволили говорить новому поколению творцов, многие из которых сегодня составляют костяк театра. В начале своей карьеры режиссера вы сказали, что хотите проветрить помещение, но при этом избежать сквозняка. Удалось?

– Я люблю рисковать. Я много думала о репертуаре и о том, что театр должен немного измениться. Эта была линия, которая подразумевала сохранение театра Шимона Шурмея и Иды Камински, но в то же время и своего рода проветривание. Думаю, мне это удалось. В прошлом сезоне у нас было 11 премьер, хотя мы и не имеем постоянного места. И этот сезон обещает быть особенным.

– В этом году, в годовщину восстания в гетто, вы посадили дерево, дерево польской еврейской матери. Не кажется ли вам, что сегодня вы – та самая мать, под опекой которой находятся самые младшие и самые старшие?

– Я рада, если это так. К моему 50-летнему творческому юбилею друзья готовят альбом, в котором пишут разные тексты обо мне, используя примерно те же выражения, что и вы сейчас. То, что я сделала для еврейской культуры, для них своего рода материнский жест. Тридцать лет назад я основала фонд «Шалом», призванный сохранять память о еврейской традиции в Польше. Среди его инициатив – Центр идишской культуры, Еврейский университет, еврейский детский сад. Мы также проводим фестиваль «Варшава Зингера», на который приезжают люди со всего мира и мои друзья из не существующей ныне еврейской школы имени Ицхока Переца в Лодзи. Все, что я делаю, я делаю в память о 6 миллионах убитых евреев. Они сегодня уже не могут творить историю и поведать о богатстве нашей культуры.

– Вы ведь не только «память», которая собирает воспоминания и историю, но на протяжении многих лет через ваши руки проходили и многочисленные материальные объекты. Если бы вы как польская еврейская мать могли дать всем людям в мире всего один предмет, что это был бы за предмет?

– Великолепный вопрос... Да, у меня есть повадки хомяка: я собираю все, что попадает в мои руки. Для меня, безусловно, самыми важными являются предметы, которые сохранились из моего родительского дома... И все же я хотела бы подарить людям именно память. Я бы хотела, чтобы они не забывали о том, что произошло, откуда они пришли, какова их история, кто они такие. Я бы хотела, чтобы с этой памятью они обращались как с драгоценным предметом.

 

Беседовал Яцек ГУРЕЦКИ

Перевод с польского

 

Ликбез для депутата

Недавно в Польше бурную дискуссию вызвали слова депутата Сейма Марека Якубяка, который в радиоинтервью заявил: «Почему Польша платит несколько миллионов злотых за еврейский театр? Разве в Израиле есть польский театр?» Среди множества ответов на это заявление было и открытое письмо Голды Тенцер, которая, в частности, писала: «Я не думала, что после Холокоста и событий марта 1968-го я вновь услышу что-то подобное. Тем более от депутата, избранного в Сейм и представляющего нацию. Я и подумать не могла, что мне придется снова доказывать, что я полька, что польские евреи – такие же граждане этой страны, как и Вы… До Второй мировой войны 10% польского населения составляли евреи: 3,5 млн человек... В результате немецкой оккупации и Холокоста большинство из них погибло. Те немногие, кто выжил, пытались восстановить свою жизнь на своей единственной родине. После войны они создали еврейские театры во Вроцлаве и Лодзи (в 1950 г. они объединились, а в 1955 г. театр переехал в Варшаву. – Ред.), чтобы сохранить наследие тех, кто был убит… Но потом был погром в Кельце в 1946-м и март 1968-го. Немногие оставшиеся в живых после Холокоста вынуждены были снова бежать со своей родины. Лишь горстка из них осталась, решив вопреки всему продолжить историю польских евреев… Я одновременно полька и еврейка, дочь Шмуля Тенцера, пережившего Варшавское гетто и Освенцим. В театре, которым я руковожу, часть сотрудников имеют еврейские корни, но таковых меньшинство. Мы все поляки и чувствуем себя таковыми. Мы относимся к еврейской культуре и традициям как к части польского наследия. Мы храним память о тех, кто был сначала лишен права на жизнь, а затем права быть поляком. Вы решили изгнать нас из общества или лишить права чувствовать себя поляками?.. Приглашаю Вас посетить музей Polin, бывшие концлагеря и, конечно же, наши спектакли. Надеюсь, это позволит вам скорректировать мнение о том, кого считать поляком».