«Как путешествие по Италии без GPS»

Марк Рибо, родившийся в Ньюарке (США) в еврейской семье, давно стал культовой фигурой среди тех, кто рассматривает музыку не как гладенькую и пресную модель жизни, а как саму жизнь со всей ее шероховатостью и остротой. Самобытную гитарную эстетику Рибо охотно внедряли в свои музыкальные миры Том Уэйтс, Джон Зорн, Роберт Плант, Элвис Костелло и многие другие ярчайшие музыканты. Но не одной лишь музыкой живет Марк. Он активно выступает против лживого политиканства, поддерживает борцов за гражданские права, называет себя антифашистом и агитирует посещать сайт Swingleft.org, чтобы не ошибиться на очередных выборах американского президента. Недавний диск Рибо «Songs of Resistance 1942–2018» («Песни сопротивления 1942–2018») стал реакцией музыканта на актуальные политические явления в нынешних Соединенных Штатах и других странах. Некоторые из этих песен Марк включил в программу своего нового квартета (саксофонист и флейтист Джей Родригес, контрабасист Ник Данстон, барабанщик Чед Смит), с которым выступил 3 ноября, завершая очередной Jazzfest Berlin. Накануне этого концерта я поговорил с Рибо о важных вехах его творчества.

 

– В 1992 г. вы вместе с Джоном Зорном написали манифест «Радикальная новая еврейская культура», в котором поставили много вопросов, на то время провокационных. Один и них звучал так: «Должны ли в еврейской музыке использоваться присущие ей лады и должна ли она соответствовать конкретным еврейским темам или же достаточно того, чтобы еврейская музыка просто создавалась евреями?» Как бы вы ответили на этот вопрос сейчас, после многолетнего участия в проекте Зорна «Масада»?

– Должен внести ясность: Джон необыкновенно хороший композитор, аранжировщик и саксофонист. Он мой личный друг, и я очень счастлив, что принял участие в проекте «Масада», потому что играл сочинения превосходного композитора вместе с превосходными музыкантами. Да, этот манифест был написан в сотрудничестве с Джоном. Но моя исходная предпосылка для сочинения этого документа несколько отличалась от позиции Зорна. Манифест был приурочен к мюнхенскому фестивалю Art Projekt, на котором многие его участники не использовали лады клезмерской музыки или древнееврейские лады. Никто и не знает, что такое наиболее древние еврейские лады, потому что не сохранилась система записи музыки, применявшаяся до разрушения Второго храма. Мы хорошо знаем, что собой представляет клезмерская и канторская музыка. Но мне нравилось в том фестивале, что лишь немногие его участники использовали лады клезмерской музыки. Этого не делали ни Джон Лури, ни Лу Рид, ни моя группа. Многие играли то, что они играют обычно, но при этом музыка представлялась в определенном контексте. Моя основная причина поступать так была связана с политикой. Фестиваль проходил в 1992 г. Незадолго перед этим пала Берлинская стена, в мире появилось много новых политических сил, возникли беспорядки в Ростоке, когда бутылки с зажигательной смесью бросали в дома иммигрантов. Люди не знали, какое воздействие на всемирную политику окажут перемены. Я хотел связать свое выступление именно с этими обстоятельствами. Лу Рид тоже пел довольно острые песни, как обычно. И вот это для меня выглядело радикально. Для меня радикальной была сама идея представления уже созданных произведений культуры в еврейском контексте, признание его для демонстрации своего творчества. Почти никто из нас, участников того фестиваля, не рос в окружении ладов клезмерской музыки. Нельзя говорить, что она была главной культурой центра Нью-Йорка. Я вырос на рок-н-ролле, джазе и ритм-энд-блюзе – это моя музыкальная культура. Просто так сложилось. Мне наскучивает музыкальное движение, как только его участники, вместо того чтобы соответствовать тому, кто они есть на самом деле, начинают говорить о том, кем они могли бы быть, и утверждают такую позицию как собственную культуру. Например, они говорят: «Вот это первоклассная еврейская культура», и начинают играть, используя лады клезмерской музыки. Такая позиция меня лично вовсе не устраивает. Меня также не увлекало глубоко движение с привкусом националистского имиджа. Я играл как сайдмен в проекте «Масада», многие годы выходили диски с моим участием под этим флагом, и я был счастлив просто потому, что музыка была великолепна.

– По поводу своего альбома «Silent Movies» («Немые фильмы») вы сказали: «Когда я писал музыку для кино, то чувствовал, что мне можно быть более лирическим. Я позволил себе такую свободу, чего у меня обычно не было». Летом во Львове во время фестиваля Leopolis Jazz Fest я был свидетелем того, как вы снова позволили себе быть лирическим, когда выступали с Дайаной Кролл. Вам совсем несвойственна лиричность? Или, может быть, ваши друзья смеются, когда кто-нибудь из вашего круга выглядит не крутым парнем, а сентиментальным?

– Тут вопрос не заключается в том, чтобы выглядеть крутым парнем. Например, минимализм, как и формализм в целом – лирическое движение. Вернемся к музыке проекта «Масада». Многие из вошедших в него композиций звучат очень лирически, правда? Они ведь мелодичны. Но это тоже формальный эксперимент: Джон Зорн написал примерно 700 мелодий, каждая из которых занимает полторы страницы нотного текста, используя знакомые лады клезмерской музыки. И когда такие сочинения звучат лирически, то фактически это формальный эксперимент. Музыка минималистов Стива Райха или Филиппа Гласса может звучать лирически, но повторение самой темы – это очень формальный процесс. Я давно заметил, что многие люди моего поколения не свободны быть просто лиричными. Они могут быть такими, но только при использовании цитат в каком-нибудь жанре. Или они могут быть лиричными в подлинно формалистских композициях. Или могут позволить себе немного лирики в нойз-панк-роке, а это как раз музыка для крутых парней. Вот что я имел в виду, когда говорил по поводу альбома «Silent Movies».

– У меня огромная музыкальная коллекция. И среди тех дисков, которые я ценю больше всего, ваш первый альбом c группой Los Cubanos Postizos. Это пример того, как вам удается увидеть нечто очень важное, но представить не банальный оттенок, а самую глубинную суть. Это интуитивный путь, результат большого опыта?

– Думаю, тут и то и другое. В любом случае я не заинтересован в штамповании простых кавер-версий известных тем. Меня интересует их новое и индивидуальное прочтение. Проект с Los Cubanos Postizos основан на музыке Арсенио Родригеса. С одной стороны, я занимался тем, что кто-то может назвать апроприацией. Но с другой стороны, я занимался исследовательской работой. Если вы жили в Нью-Йорке в 1980-х, то могли слышать много сальсы и другой латиноамериканской музыки. Одно время я обитал в здании, которое расположено в Вест-Сайде, но там жило много семей выходцев из Пуэрто-Рико и Эквадора. Я все время слышал доносившуюся от них музыку. Латиноамериканская музыка была очень близка истокам джаза. Она также вошла в рок-н-ролл в целом ряде различных временных точек его развития через музыку Нового Орлеана. В раннем рок-н-ролле часто использовали болеро. Латиноамериканские вкрапления присутствовали и в музыке ранних панк-групп, связанных с нью-йоркским клубом CBGB. Например, группа Mink DeVille вдохновлялась музыкой бугалу Джо Батаана, а это была ритм-энд-блюзовая версия сальсы. Латиноамериканская музыка влилась в поп-музыку через Брюса Спрингстина. Люди теперь даже не задумываются о том, что это латиноамериканская музыка, но она оказывает большое влияние. Я стал проверять, что я делал в прошлом и что продолжаю делать. В моей личной истории, вероятно, одна из наиболее известных тем – трек «Jockey Full of Bourbon» из альбома Тома Уэйтса «Rain Dogs». И если прислушаться к этой песне, то можно заметить, что это форма карибской музыки, которая называется «бомба и пленья». Это такая музыка для вечеринок. В итоге я добрался до кубинских корней в своей музыке и стал слушать Арсенио Родригеса, потому что это был парень, подобный Дюку Эллингтону и Джими Хендриксу вместе взятым. И многие англоамериканцы чувствуют огромное его влияние, но мало кто из них ранее слышал Родригеса. Вот почему я заинтересовался этой темой. И повторю, я не пытался сделать каверы музыки Арсенио Родригеса, а стал заниматься ее разработкой.

– Обладать индивидуальным почерком весьма почетно. Но музыкант становится в некотором роде его заложником. И впечатление такое, что вы охотно беретесь за очень разные по характеру проекты, поскольку инстинктивно стараетесь не увязнуть в болоте предсказуемости. Но вас именно и приглашают во множество проектов, потому что рассчитывают на привнесение яркой индивидуальности. Вот где дуализм – убежать от себя хорошо известного, но остаться самим собой!

– Для меня эта проблема решается очень просто. Многие говорят: «Ты должен иметь стиль – нечто вроде корпоративного брендинга». Меня это не интересует. Многие пытаются играть так, как это звучит хорошо для них самих. Для меня на первом месте всегда не я, а песня. Если я работаю с песенной формой, то стараюсь сделать нечто такое, в чем песня нуждается. И это могут быть совершенно противоречивые находки. Это может быть полное сражение с песней. Я делаю ее такой, какой бы сам хотел ее услышать. И это не единственная вещь, к которой мы стремимся на концертах. Если это не песенная форма, то, когда мы играем импровизационные части, все идет само по себе, и я не пытаюсь навязать стиль.

– Я вспоминаю забавную историю о том, как вы путешествовали по Италии без GPS, руководствуясь лишь картой. Это напоминает ваши концерты, когда в них полно импровизации.

– Да, точно. Это похоже на путешествие по Италии без GPS.

 

Беседовал Сергей ГАВРИЛОВ