Печать эпохи

Марат Гринберг – американец еврейского происхождения, доктор наук, профессор русского языка и гуманитарных наук Рид-колледжа в Портленде, историк кино, автор культурологического исследования феномена «советской еврейской книжной полки». Марат родился в 1977 г. в Каменец-Подольском (Украина), до 16 лет жил в Хмельницком, затем семья эмигрировала в США. Окончив Колумбийский университет и Еврейскую теологическую семинарию в Нью-Йорке, он получил степени бакалавра по сравнительной литературе и современной иудаике, после чего поступил в аспирантуру Университета Чикаго.

 

– Марат, вы исследуете творчество советского поэта Бориса Слуцкого. Почему ваш выбор пал именно на него?

– Творчеством Слуцкого я заинтересовался еще 20 лет назад. Тогда я прочел несколько его стихотворений, где еврейская тема занимала центральное место, и это произвело на меня колоссальное впечатление. Диссертация, которую я писал в Чикагском университете, была посвящена еврейскому аспекту поэтики Мандельштама, Бродского и Слуцкого, причем последнему было уделено особое внимание. Позже я выпустил книгу о поэтике Слуцкого. Основной ее идеей является то, что в корне его поэзии лежит еврейское мировоззрение. Моя книга вышла на английском в 2011 г., была переиздана в 2013-м, а в 2020 г. увидит свет в русском переводе. Не хвастаясь, скажу, что мой труд является единственным полным исследованием поэтики Слуцкого – не в смысле биографии, а в смысле литературоведческого анализа.

– Еще одна область ваших исследований – книжная полка советского еврея. Недавно вы выступили с лекцией на эту тему в Еврейском музее и Центре толерантности в Москве...

– Верно. Цель этого проекта – по крупицам реконструировать советскую еврейскую культуру. Это ведь очень фрагментарная субстанция, состоявшая из каких-то бытовых элементов, из кухонных разговоров. Ведь в советские годы еврейская жизнь существовала в ограниченном виде, а базой для приобретения соответствующих знаний служило чтение. И все-таки мне кажется, что можно говорить о советской еврейской культуре, о советском еврейском самосознании. Наиболее полную его картину как раз дает книжная полка советского еврея: что он читал, как он это делал… Меня интересует сам процесс. Как раз об этом я и рассказывал на лекции, используя формулу Лео Штрауса – немецкого еврейского политолога, бежавшего из Германии после прихода к власти Гитлера. Штраус оказался в США, преподавал в Чикаго. В одной из своих главных работ он предлагает идею о способе чтения и письма между строк. В тоталитарных обществах мыслители, писатели, да и обычные люди осознают, что не могут говорить о каких-то вещах открыто, поэтому шифруют свои послания особым образом, а читатели пытаются их расшифровать. Аналогичная тенденция заложена и в основе советского еврейского опыта выживания. Понятно, что наша интеллигенция читала то же, что и другие, при этом не афишируя свою обособленность, но все-таки...

– Что в основном читали евреи в советское время?

– Кроме стандартного набора, как мне кажется, основным содержимым книжной полки советского еврея были переводы с идиша, иврита и немецкого. Большую роль, особенно в 1960–1970-е гг., играло творчество братьев Стругацких, вокруг произведений которых у евреев существовал определенный культ. Ведь еврейский аспект присутствует в их произведениях в очень интересном виде. Это начинается с первого серьезного произведения – «Попытка к бегству», в котором авторы в жанре фантастики пытались рассказать о советских лагерях, но им не разрешили. Поэтому они стали говорить о немецких лагерях, подразумевая Холокост, и эта тема «прошла», так как была связана с Великой Оте­чественной войной. Здесь мы говорим о памяти, текущей в разных направлениях, о произведениях, посвященных ГУЛАГу, Шоа, но все это – завуалировано, окрашено жанром фантастики. Чтобы разгадать там национальный подтекст, надо было разработать определенную стратегию чтения, что многие евреи и делали. Помимо братьев Стругацких, хочу отметить творчество Лиона Фейхтвангера, его исторические романы, такие как «Испанская баллада», «Иудейская война». Это также культовые книги для советских евреев. Любопытно не только содержание этих произведений, но и комментарии в конце томов собрания сочинений, посвященные различным аспектам еврейской истории. Все это невозможно было изучать открыто, это не включалось в учебники. Я взялся глубоко изучать литературу по иудаике и истории иудаизма, выходившую в 1960–1970-х. С одной стороны, эти книги создавались в ключе научного атеизма и марксизма-ленинизма. Но, несмотря на это, в них содержалось много ценного. Например, возьмем работы профессора религиоведения Ленинградского университета Михаила Шахновича, выпустившего в 1960-е гг. немало занятных трудов, например «Закат иудейской религии». Эта книга вписывается в рамки цензуры. Но и в самой книге, и между ее строк можно найти немало значимой информации об иудаизме, еврейской истории, Холокосте. Полка советского еврея состояла из разных уровней, из пестрых слоев, и среди всего этого литературного многообразия я, выражаясь образно, произвожу культурологические раскопки.

– Как давно вы этим занимаетесь?

– Последние пять лет. Надеюсь вскоре завершить книгу о литературной коллекции советского еврея. Много внимания уделяю кино. Три года назад у меня вышло исследование об Александре Аскольдове – авторе чудом сохранившегося и около 20 лет пролежавшего на полке фильма «Комиссар». Этот фильм, созданный по рассказу Василия Гроссмана «В городе Бердичеве», снимался в моем родном Каменец-Подольском и потому имеет для меня особое значение. Я занимался еврейской темой в творчестве французских и американских кинематографистов, исследованием старых фильмов на идише, и везде меня интересует вопрос о том, как еврейская тема конструируется в разных контекстах, какими способами выражена.

– Мне приходилось встречать у евреев такой феномен, когда в обложку, скажем, учебника по геометрии были вшиты страницы на идише или иврите. Сталкивались с таким?

– Конечно. Интересные находки обнаружил благодаря помощи библиотекаря Любы Лавровой в московском исследовательском центре Еврейского музея и Центра толерантности. Видел том «Советского уголовного процесса» 1951  г., в который были вшиты учебник по ивриту начала XX в. и «История евреев» Шимона Дубнова. Очень необычен декабрьский номер «Нового мира» за 1962 г., в котором оказалась книга «Шмот» на иврите. Это яркий пример пересечения различных контекстов, как раз то, что меня интересует: с одной стороны, Тора, с другой – номер «Нового мира». Месяцем раньше, в ноябре 1962-го, в «Новом мире» вышел «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына. В анонсах на обложке декабрьского номера обещают свежие произведения Солженицына (которые там так и не выйдут), а также «Чуму» Камю и мемуары И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь», занимавшие одно из центральных мест на книжной полке советского еврея. Пытаюсь представить, читал ли человек, вшивший в обложку «Нового мира» книгу «Шмот», того же Солженицына, Эренбурга, Камю? Как перекрещиваются все эти детали? Ведь еврейская идентичность существовала на границе этих контекстов. Нам также до сих пор ничего не известно ни о владельцах данных «трансформеров», ни о том, где и как они создавались.

– Каковы ваши впечатления от визита в Россию?

– Их масса, ведь я не был на постсоветском пространстве 27 лет. Поездка в Москву и Санкт-Петербург оказалась для меня весьма информативной и насыщенной, я нашел много важных материалов для своей работы, в который раз убедившись в существовании «касты» еврейских советских читателей. Например, как видно из отзывов читателей на романы Фейхтвангера в 1937 г., которые я нашел в РГАЛИ, «наши» люди были в восторге от них, в отличие от неевреев, не понимавших сути этих текстов. Невероятно трогательным фактом для меня стала открытая еврейская жизнь в Москве, в центре которой, около Еврейского музея и еврейской школы, носятся мальчишки с пейсами.

– Вы изучаете книжную полку советского еврея, но при этом живете и работаете за океаном. Переплетаются ли книги советских и американских евреев?

– Иногда. Исаак Бабель входит в канон советской и русской еврейской литературы, но при этом играет важную роль и для американского еврейского читателя. Его произведения регулярно переводят на английский язык, недавно вышел перевод моего коллеги Вэла Винокура. Еще одна важная фигура в контексте советской еврейской книжной полки – Василий Гроссман. Недавно в США вышел перевод Роберта Чэндлера первой части «Жизни и судьбы». А вот с поэзией дело обстоит сложнее, хотя стихи Слуцкого я перевожу лично...

– Ваши лекции в США о жизни советских евреев и их круге чтения посещают только еврейские студенты?

– Студенты ко мне приходят самые разные, в том числе и евреи. Большинство американских евреев – выходцы из Восточной Европы, Российской империи, СССР, хотя детей эмигрантов у нас занимается немного. Мне приятно, что их интересует история и культура предков. В колледже я читаю курс «Литература Катастрофы». Недавно на моих занятиях произошел трогательный случай. После прочтения написанного в Польше романа Исаака Башевиса-Зингера «Сатана в Горае» один студент сказал: «Никогда не представлял, что у меня такая интересная религия...» Если в его душе что-то загорелось, то меня как педагога это, безусловно, радует.

– Каковы ваши профессиональные планы?

– Планирую закончить книгу о книжной полке советского еврея, продолжу исследовать творчество Слуцкого и, конечно, мир кино. Все это переплетается с преподаванием в колледже, где я читаю курсы по русской литературе XIX и XX вв., лекции по русско-еврейской литературе, веду семинары о Холокосте в советском контексте, советской фантастике, еврейском и советском кино. К счастью, моя научная и преподавательская деятельность гармонично сочетаются.

 

Беседовала Яна ЛЮБАРСКАЯ