К смыслам между строк

Дэниел Кан, родившийся в городе Детройт (США), уже несколько лет обитает в Берлине. Мультиинструменталист, вокалист и автор песен активно участвует в движении музыкантов, поддерживающих огонь идиш-культуры в Германии. В начале октября он выступил с сольным концертом в берлинском клубе PANDA в рамках цикла PANDAyiddish. Выступление началось с перформанса Евы Лапскер, супруги и творческого партнера Кана. Это был своеобразный краткий курс идиша для публики, настраивающий на вполне осознанное восприятие песенного материала. Дэниел представил фрагменты из своих разных проектов. В числе прочего он спел на английском несколько песен Булата Окуджавы из своего нового альбома «Bulat Blues», который вый­дет 1 ноября. В конце октября началось германское турне Кана с песнями из этого диска, которое продлится до 17 ноября. Часть концертов пройдет в еврейских общинах Германии (расписание: www.paintedbird.de). Мы поговорили с Каном о его увлечении творчеством Окуджавы.

 

– В буклете к CD описывается ваш первый контакт с песнями Булата Шалвовича: в вашем родном Детройте вы вместе с Псоем Короленко рылись в ящике со старыми виниловыми пластинками, из которой Короленко вдруг выудил изданный фирмой «Мелодия» альбом с записью песен барда. Это был диск из вашей коллекции?

– Да, я собираю пластинки – это моя страсть. В нашей берлинской квартире, быть может, две полки, заполненные дисками. Ну а в Детройте до сих пор стоят десятки ящиков с пластинками. Альбом с песнями Окуджавы я много лет назад купил просто наугад. Меня привлекла его обложка. Я думал, что на ней запечатлен Ленин и что это пластинка с записями его речей или что-то в этом роде. Но Паша (Псой Короленко. – С. Г.) поправил меня: «Нет, нет, нет, это Окуджава», – и немного позднее поставил мне песню «Молитва». Вместо того, чтобы перевести для меня текст на английский, Паша показал мне перевод песни на идиш, который сделал Велвл Чернин (живущий в Израиле поэт, этнограф, литературовед, переводчик. – С. Г.). И у меня была возможность проникнуться смыслом текста. Я стал думать, как бы сделать его английский вариант. Я работал над переводом с Пашей, затем с Мариной Френк и Сашей Лурье. И потом песни Окуджавы на английском стали появляться одна за другой. Этому способствовали уже вышеназванные друзья и Света Кундыш. Над второй половиной песен я работал вместе с Евой.

– Работа над переводами длилась несколько лет. Как помогали вам русскоязычные друзья?

– Они на самом деле не помогали мне, а работали со мной. Моя цель была такая: получить песню, которая функционировала бы на английском сама по себе, чтобы она не звучала просто как перевод. Но при этом я хотел, чтобы песня выражала то же самое, что и в оригинальной версии. И я работал с русскоязычными друзьями не только над точной передачей слов, но и над смыслами, которые содержатся между строк. Я не старался избегать совмещения текстов со своим внутренним голосом. Я пытался создать английский вариант песни, которая точно соответствовала бы моему стилю исполнения. Были моменты, когда Паша или кто-то иной говорил: «Мне не нравится этот вариант перевода. Это слишком отличается от оригинала». Или мне возражали: «Это воздействует иначе по сравнению с оригиналом». И временами я просил: «Просто попробуй спеть это». Так было с «Историческим романом». Паша говорил: «Этот перевод не работает, плохо рифмуется». А я предложил исполнить песню. У Паши был концерт, на котором он пел по-английски. Исполнив мою версию песни, он понял, как это работает на английском.

– Каким было первое впечатление после первого прослушивания песен Окуджавы? Что больше всего тронуло вашу душу?

– Думаю, прежде всего я должен сказать о его человечности. Еще одно из ощущений было такое: в этих песнях есть глубокая чувствительность, доля нежности и юмор. Это такая тихая интеллигентность.

– Вы чувствовали это, еще не понимая всех слов?

– Да, ощущение давали интонации Окуджавы, его отношение к музыке, то, как он играл и пел. В этом был некий пафос, но он не был сентиментальным. Я ощущал рапсодический характер, чувство преданности и в то же время чувство сомнения. Но я не хотел воспринимать эти песни только на эмоциональном уровне и потому взялся за переводы. Уверен, что если однажды научусь говорить по-русски до такой степени, что я буду понимать все, что слышу, быть может, у меня будет иное восприятие некоторых песен Окуджавы, но ничего страшного.

– В начале прослушивания альбома у меня возникло ощущение: вот что могло бы быть, если бы вдруг Боб Дилан взялся исполнять песни Окуджавы. Потом я услышал в «Грузинской песне» и «Старом пиджаке» подход, близкий Леонарду Коэну. В некоторых других песнях интонации близки Жоржу Брассансу. А в «Бумажном солдате» мне даже послышалась манера Тома Уэйтса. И тут я понял, что вам удалось подчеркнуть универсальность авторской песни, в которой поэтический текст играет очень важную роль. И уже не важно, в какой стране она была сочинена.

– Вы назвали всех моих любимых певцов, которых я считаю богами песни. Окуджава стал выступать на сцене с собственными песнями, которые пел под гитару, без серьезной музыкальной подготовки. И создал уникальный образ барда с гитарой. Это, конечно, старая традиция – вспомним трубадуров и менестрелей. Но на советской культурной сцене Окуджава был первым и уже за это заслуживает уважения. В мире американской фолк-музыки таким первопроходцем был Боб Дилан. Но по своему поэтическому жесту и своей особой поэтической вселенной Окуджава более близок к Леонарду Коэну. В его образности, в самой сущности того, что он делал, присутствует, как вы сказали, универсальность.

– Мне понравилось, что вы нашли свое индивидуальное прочтение каждой песни Окуджавы, а не представили этот материал как некий неприкосновенный музейный экспонат. И вот вы решились на турне по еврейским общинам Германии, во время которого основу аудитории, несомненно, будут составлять выходцы из бывшего Советского Союза, для которых песни Окуджавы – это воспоминания о молодости. Для некоторых из них это еще и нечто святое, незыблемое, не терпящее иных интонаций. Готовы ли вы к возможному консервативному восприятию ваших трактовок песен Окуджавы?

– Я с нетерпением жду встречи с этой публикой. Возможность исполнить этот материал для общин – это нечто особенное для меня. По мере того, как переводы совершенствовались, я исполнял их для англоязычных аудиторий, для тех, кто интересуется авторской песней, а также для друзей. Первый раз все песни сразу я исполнил с Ваней Жуком в 2017-м на фестивале JetLag в штате Нью-Йорк, где были русскоязычные зрители, в большинстве своем евреи. Это своего рода американская версия постсоветской диаспоры. И концерт прошел очень хорошо. Но ведь это была аудитория, которая говорит и по-английски, и по-русски. Настоящее испытание было, когда мы с Евой посетили Санкт-Петербург и Москву. С нами был Ваня. И мы дали концерты в каждом из этих городов. Впервые мы выступали перед русскоязычной аудиторией, среди которой были люди, не говорящие по-английски. Были и такие отклики: «Это не Окуджава. Просто этот парень так поет эти песни». Это нормально, я принимаю такое мнение. Прежде всего, я стараюсь относиться с уважением не только к оригиналам, но также к тому, что они значат для людей. И я не хочу осквернять и разрушать это впечатление. Но было бы неуважением с моей стороны, если бы я попытался точно копировать, что делал Окуджава. Это было бы актерство, но я не хочу притворяться кем-то, а хочу быть собой.

– Вашим партнером по записи диска был Ваня Жук. Это довольно опытный, универсальный музыкант. Был ли он важен для вас как медиум при вхождении в мелодический мир песен Окуджавы? Быть может, он стал неким якорем, который помогал вашей творческой лодке придерживаться бухты оригинальной музыки, чтобы не уйти полностью в западное прочтение этого материала?

– Была прекрасная симметрия и симбиоз между нами двумя, когда мы приступили к записи. Ваня вошел в этот проект, когда большинство песен уже были готовы. Я представлял, что когда пойду в студию записывать песни, то соберу для этого группу – с контрабасом, органом и сопровождающими вокалистами, которые пели бы на русском. Я хотел, чтобы получилось нечто похожее на ранние альбомы Леонарда Коэна. Я думал о записи фолк-рок-альбома. Затем появился Ваня и вместе со мной выступил на JetLag. И стало ясно, что в музыкальном плане это все, что мне нужно. Достаточно было просто иметь второй музыкальный голос. И когда мы приступили к записи, то она прошла очень легко. Мы записали «живьем» за два дня 11 песен – две гитары и вокал. На третий день Ваня записал необходимые партии бас-гитары. На четвертый день я дописал партии аккордеона. Затем мы отправились в Россию, где я вместе с Евой написал переводы еще двух песен. И я записал их сам – это «Сентиментальный марш», который я спел а капелла, и «Полночный троллейбус».

– И наконец, поговорим о названии диска – «Bulat Blues». С музыкальной точки зрения песни Окуджавы не имеют характерной блюзовой структуры. Но, видимо, их настроение вам показалось близким сущности блюза?

– Это точно. Я бы никогда не сказал, что это блюзовый альбом. Используя в этом случае слово «блюз», я не имел в виду музыкальный стиль. Мне интересен блюз как эмоциональный мир и как некий поэтический жест. Это своего рода поэтизированная жалоба. Это стремление в одной песне рассчитаться с персональными трудностями и трудностями всего мира. Когда Боб Дилан писал о блюзе, то напоминал, что величайшие блюзовые певцы использовали музыку, чтобы уйти от своих неприятностей. Они взирали на свои трудности со стороны и с определенным юмором. Есть некий блюз в том, как мы играли с Ваней. Идея быть сильной личностью с гитарой и петь от сердца о своей жизни – это тоже блюз. И к тому же фраза «Bulat Blues», как мне кажется, просто хорошо работает как заглавие.

 

Беседовал Сергей ГАВРИЛОВ