Загадка поэта

Гражданам антисемитам очень не повезло с Лермонтовым. Есть ведь немало любителей выискивать у российских писателей и поэтов негативные высказывания о евреях. Но Лермонтова не только нельзя показать юдофобом, но более того: он – пример удивительно теплого для своего времени отношения к евреям. Заметно больше оснований «обвинять» его в юдофильстве, чем в юдофобии.

 

«Час придет, когда и мы восстанем!..»

Уже в 16 лет, работая над драмой «Испанцы», Лермонтов пишет эти строки о разрушении Храма, затем ставшие самостоятельным стихотворением:

Плачь! плачь! Израиля народ,

Ты потерял звезду свою;

Она вторично не взойдет –

И будет мрак в земном краю;

По крайней мере есть один,

Который всё с ней потерял;

Без дум, без чувств среди долин

Он тень следов ее искал!..

Потом последовала сама пьеса о средневековой Испании времен инквизиции. Она называется «Испанцы», но наполнена образами благородных, гордых, готовых прийти на помощь, способных на самопожертвование евреев: главный герой Фернандо, Моисей, Ноэми, Сара.

И все это – на фоне жестокости, коварства и алчности служителей «святой инквизиции», почти всех присутствующих в произведении испанцев.

Весьма показательны мысли, высказываемые героями. Так, например, Ноэми говорит об инквизиторах:

Как будто бы евреи уж не люди!

Наш род древней испанского – и их

Пророк рожден в Ерусалиме!

Смешно! Они хотят, чтоб мы

Их приняли закон – но для чего?

Чтоб в гибель повергать друг друга, как они?

Звучит в произведении и «Еврейская мелодия»:

Плачь, Израиль! о, плачь! – Твой Солим опустел!..

Начуже в раздолье печально житье;

Но сыны твои взяты не в пышный предел:

В пустынях рассеяно племя твое.

Или вот Ноэми о судьбе еврейского народа:

Гонимый всеми, всеми презираем,

Наш род скитается по свету: родина,

Спокойствие, жилище наше – все не наше.

Но час придет, когда и мы восстанем!..

Так говорит Писанье, так я верю…

 

Проститутка и шпион

Не все образы евреев у Лермонтова положительны, но правы исследователи, отмечающие, что почти все лермонтовские евреи явно выделяются своей нетипичностью для русской литературы.

В нравственной поэме «Сашка» два достопримечательных персонажа: Тирза и ее отец. Вот как преподносит автор полуеврейку, проститутку Тирзу:

О, мы таких видали лишь во сне,

И то заснув – о небесах мечтая!..

Она была затейливо мила,

Как польская затейливая панна;

Но вместе с этим гордый вид чела

Казался ей приличен. Как Сусанна,

Она б на суд неправедный пошла

С лицом холодным и спокойным взором;

Такая смесь не может быть укором.

В том вы должны поверить мне в кредит,

Тем боле, что отец ее был жид,

А мать (как помню) полька из-под Праги…

А еще знаменательно, о чем Тирза просит мужчину:

Послушай, прочь все шутки!

Какая мысль мне странная пришла:

Что если б ты, откинув предрассудки…

Хотел меня утешить совершенно,

То завтра, или даже в день иной

Меня в театр повез бы ты с собой.

Известно мне, все для тебя возможно,

А отказать в безделице безбожно.

А так отзывается поэт об отце девушки:

Когда Суворов Прагу осаждал,

Ее отец служил у нас шпионом,

И раз, как он украдкою гулял

В мундире польском вдоль по бастионам,

Неловкий выстрел в лоб ему попал.

И многие, вздохнув, сказали: «Жалкой,

Несчастный жид, – он умер не под палкой!»

Кто в те годы в русской словесности писал о евреях, гуляющих по бастионам, рискуя получить пулю в лоб?!

 

Любовь и вера

Тема стихотворения «Куда так проворно, жидовка младая?» – любовь еврейки и русского. Зная, что ее отец против этого союза и угрожает убить парня, девушка бежит к дому любимого, чтобы предупредить:

Она говорила: «Мой ангел прекрасный!

Взгляни еще раз на меня…

Избавь свою Сару от пытки напрасной,

Избавь от ножа и огня…

Отец мой сказал, что закон Моисея

Любить запрещает тебя…

И мне обещал он страданья, мученья,

И нож наточил роковой;

И вышел… Мой друг, берегись его мщенья…

Беги же отсюда скорей!»

Но убежать уже не удалось.

Поутру, толпяся, народ изумленный

Кричал и шептал об одном:

Там в доме был русский, кинжалом пронзенный,

И женщины труп под окном.

Видим два мощно противостоящих друг другу образа. Девушка, готовая жертвовать собой ради любви. И ее отец, способный даже на убийство, если нарушается святой для него закон веры.

 

«Мне тягостны веселья звуки!»

Писатель Андрей Муравьев вспоминал, что привез из Иерусалима палестинские пальмы. Лермонтов был у него в гостях, увидел их, и экспромтом родились строки стихотворения «Ветка Палестины»:

Скажи мне, ветка Палестины:

Где ты росла, где ты цвела,

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была?..

Создал Лермонтов и вольные переводы стихов Джорджа Байрона из цикла «Еврейские мелодии»:

Я видал иногда, как ночная звезда

В зеркальном заливе блестит…

Но поймать ты не льстись и ловить не берись:

Обманчивы луч и волна.

(«Я видал иногда, как ночная звезда…»)

 

Мне тягостны веселья звуки!

Я говорю тебе: я слез хочу, певец,

Иль разорвется грудь от муки…

(«Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!»)

Еврейские темы присутствуют в ряде других стихотворений Михаила Юрьевича. А в черновиках можно встретить по разным причинам не реализованные идеи сюжетов. Например, в «Демоне», как показывают черновые записи, изначально также планировалось упоминание о евреях.

 

Учился думать

Что подвигло поэта обратиться к еврейской теме и создать такие позитивные или неоднозначные сложные персонажи? Почему он заинтересовался испанскими событиями XV в. – преследованием евреев инквизицией?

И не будем забывать, что Лермонтов жил в наводненном антисемитскими предрассудками российском обществе первой половины XIX в., где евреи в основном представлялись второсортным, непонятным, чужеродным, враждебным элементом. В регионах за «чертой оседлости» их и видели-то редко, и в рисовании портретов больше пользовались рассказами «со стороны» и собственными фантазиями. В русской литературе николаевского времени о евреях в основном либо вовсе не писали, либо отзывались о них плохо.

Очевидно, истоки такого отношения к евреям следует искать в истории жизни поэта, в его сложившемся мировоззрении. Лермонтов воспитывался бабушкой, состоятельной помещицей. Мать умерла от чахотки, когда Мише было два года. Отец, не нашедший общего языка с тещей, жил отдельно. Она не хотела, чтобы он забрал сына. Угрожала: если это произойдет, то лишит ребенка наследства. Опасаясь принести неприятности сыну, небогатый отец вынужден был лишь изредка навещать его, и Лермонтов, по сути, рос сиротой.

А еще он был болезненным, страдал в детстве золотухой и корью. Ограниченный в возможностях играть с другими детьми, ребенок быстро развивался умственно, учился думать, много читал, изучал с учителями иностранные языки, европейскую культуру, историю, литературу, рано повзрослел. Потом Михаил учился в пансионе при Московском университете, около двух лет в самом университете, затем в Школе гвардейских подпрапорщиков.

Ему очень хотелось встретить родственную душу, но взаимопонимание с окружающими он находил редко, чувствовал себя одиноким и несчастным. Это рождало чувство враждебности к окружающей среде, обществу. Зато чужое одиночество, отверженность, вызванные людским бессердечием, равнодушием, становились ему понятными и близкими.

Пересекался ли он где-то с евреями? Точно известно лишь об одном еврее, с которым тесно общался Лермонтов. Это приехавший из Франции Ансельм Леви, обладатель докторской степени по медицине, полученной в Гёттингенском университете. Он работал у них в семье домашним врачом. Сведения об их отношениях дошли до нас противоречивые: от «общего языка не нашли» до «сыграл большую роль». В любом случае, когда с детства видишь в семье примеры уважения к евреям, то обычно и вырастаешь с нормальным толерантным мировоззрением без антисемитской примеси и деления людей на лучшие и худшие «национальные сорты».

Размышляя над тяготением поэта к еврейской тематике, некоторые лермонтоведы обращают внимание на влияние, оказанное двумя произведениями: «Айвенго» Вальтера Скотта и «Натаном Мудрым» Готхольда Эфраима Лессинга. В обоих в качестве героев с привлекательными чертами присутствуют евреи. Также известно об интересе Лермонтова к творчеству Гейне и лорда Байрона.

Возможно, сыграло свою роль и хорошо известное Лермонтову «Велижское дело». В 1823 г. несколько десятков евреев города Велижа стали жертвами обвинения в ритуальном убийстве. Дело растянулось на 12 лет. Обвиняемые были оправданы, но несколько человек до этого момента не дожили.

 

Еврейский отец?

Американо-еврейский писатель Моше Надир, писавший на идише, выдвинул версию о том, что отец Лермонтова был не шотландского происхождения, а еврейского. «Если мы положим перед собою портреты 26-летнего Юрия Петровича Лермантова и его 18-летней жены, Марии Михайловны, а затем сопоставим их с портретом 24-летнего Михаила Юрьевича Лермонтова, то при всем желании не обнаружим ни малейшего сходства между ними, ни в общем облике, ни в отдельных чертах, ни в окраске волос и кожи. Более того, мы неизбежно придем к заключению, что на последнем портрете изображен человек другой национальности. В частности, это мог бы быть испанец, итальянец, француз, наконец, еврей, но никак не русский и не представитель северных стран».

Говоря о том, что Лермонтов неоднократно посвящал свои строки еврейской тематике, Надир отмечает: «…это тем более удивительно, если учесть, что на протяжении всей своей жизни поэт не имел никаких контактов с людьми еврейской национальности… Невольно возникает вопрос: какими корнями питалось это внутреннее тяготение поэта к еврейским мотивам? „Что он Гекубе, что она ему?!“»

Вывод исследования: Юрий Петрович Лермонтов был лишь юридическим отцом поэта Михаила Лермонтова. К моменту женитьбы он не был избранником сердца Марии Михайловны (сердце ее, вероятно, принадлежало в то время другому), а являлся кандидатурой, подысканной и навязанной ей столыпинской родней – «во имя спасения чести семьи».

Надир полагает, что «в основе тайны Лермонтова» и проистекающего из нее тяготения поэта к еврейской тематике лежит семейная тайна его родителей. Просочившись наружу, указанная тайна наложила бы клеймо позора не только на семью поэта, но и на связанную с ней узами родства очень влиятельную в царской России семью Столыпиных…

После революции все архивы царской охранки перешли «по наследству» к советскому КГБ. В течение столетия со дня гибели Лермонтова его популярность и слава непрерывно росли, а при существовавшем в Советском Союзе разгуле великорусского шовинизма невозможно допустить даже мысль о том, что лучший поэт России не «чистокровный» русский. Поэтому на всю эту тему было наложено строгое вето.

Версию о еврейском отце также рассматривает израильский филолог и историк Савелий Дудаков в книге «Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России». Он отмечает, что отцом Михаила Юрьевича якобы был Ансельм Леви. Подобными сведениями с ним поделился пушкинист Виктор Гроссман, заявивший, что знал об этом и лермонтовед Ираклий Андроников. Дудаков добавляет, что Лермонтов и еврейство – это одна из малоисследованных областей русской литературы, где еще не поставлена последняя точка.

Израильский ученый также рассказывает, что в одной нацистской книге, которая вышла в Германии еще до прихода к власти Гитлера, обнаружил портрет Лермонтова среди других портретов, иллюстрирующих еврейский тип внешности.

Если версия Надира и Дудакова о еврейском отце отражает истину, то, конечно, знание о своей «еврейской половине» могло стимулировать интерес поэта к еврейской теме и появление положительных персонажей – иудеев.

В то же время частичное (а порой и полное) еврейское происхождение отнюдь не гарантирует положительных эмоций по отношению к еврейству. А нередко евреи, живущие в антисемитской окружающей среде, наоборот, стремятся максимально дистанцироваться, «забыть» о своей еврейской составляющей, скрыть ее от социума. В худших случаях вообще откровенно переходят на антисемитские позиции, заглаживая «вину» и стремясь понравиться инонациональному окружению. Примеров тому – и среди «достопримечательных людей», и среди «простых людей» – история, как известно, знает множество.

Кстати, в российской литературе озвучено еще два предположения о национальном происхождении Лермонтова. Одно со ссылкой на старожилов усадьбы Тарханы, где прошло детство поэта, говорит, что на самом деле отцом был крепостной кучер бабушки. Другое – что отец был чеченцем, известным военно-политическим деятелем, «грозой Кавказа» Бейбулатом Таймиевым.

 

«Печально я гляжу на наше поколенье!»

Кто бы ни был отцом поэта, несомненным, как известно, является явное и открытое неприятие Лермонтовым российской действительности. В стихотворении «Дума» он с горечью размышляет над судьбой своего поколения в условиях николаевской реакции. «Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее – иль пусто, иль темно… в бездействии состарится оно». Помните такие строки? Или вот: «К добру и злу постыдно равнодушны, в начале поприща мы вянем без борьбы; перед опасностью позорно-малодушны, и перед властию – презренные рабы». А это? «Толпой угрюмою и скоро позабытой, над миром мы пройдем без шума и следа».

С «Думой» перекликается «Монолог»: «Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете. К чему глубокие познанья, жажда славы, талант и пылкая любовь свободы, когда мы их употребить не можем?»

Лермонтову еще нет и 16, но он уже делает свое «Предсказание»: «Настанет год, России черный год, когда царей корона упадет». Не прошло и ста лет, как пророчество сбылось. «Чернь» забыла «прежнюю любовь» к монархам, а пищей многих стала «смерть и кровь».

Михаил Юрьевич настолько мощно отзывается на смерть Пушкина («Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи!»), что строки эти были восприняты в верхах как призыв к революции и сделали Николая I врагом Лермонтова. В итоге – арест, судебное разбирательство, отправка в армию на Кавказ.

И, конечно, сложно не вспомнить:

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов,

Страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

Бунтарский протестный лермонтовский дух восставал против доминирующих устоев и проявлял искреннюю симпатию к тому, что многими не воспринималось. Очевидно, главным образом в этом и заключается причина того, что поэту-изгнаннику были так близки евреи – народ-изгнанник. Думаю, он ощущал родство душ.

Белеет парус одинокой

В тумане моря голубом!..

Что ищет он в стране далекой?

Что кинул он в краю родном?..

 

Николай Соломонович

Любителей искать негативный «еврейский след» в российской истории очень вдохновляет убийца Лермонтова – Николай Мартынов. Точнее, не он, а его отчество – Соломонович. Как же пройти мимо такого благоприятного момента и не сделать акцент, что убил еврей, не нащупать какой-то большой еврейский заговор и не добавить в качестве очередного кирпича в общую теорию о кознях злых евреев, которые денно и нощно только о том и помышляют, как бы побольше России навредить.

Когда, например, Леонид Каннегиссер убивает Моисея Урицкого – это совсем неинтересно. Мартынов – другое дело.

Публицист Лев Бердников проанализировал родословную майора в отставке Мартынова и, ссылаясь на «Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи», отмечает, что был он дворянином, православным и к евреям никакого отношения не имел. А имя Соломон у его отца полковника Соломона Михайловича могло быть связано с православной Неделей святых праотцев в декабре. Родившимся в этот период иногда давали иудейские имена. Показательно и то, что после дуэли Мартынов несколько лет отбывал в Киеве епитимию.

Однако ура-патриоты упорно глаголют, что Лермонтова убил еврей. Более того, на закате СССР (в 1986 г.) даже вышел фильм «Лермонтов» с явным указанием на еврейское происхождение Мартынова и на стоящие за ним некие еврейские круги во главе с канцлером империи Карлом Нессельроде (евреем по матери).

Хотя известно: на самом деле все гораздо проще. Лермонтов и Мартынов были хорошо знакомы. Они вместе учились в Школе подпрапорщиков, до какого-то момента вполне нормально общались, Михаил бывал в доме родителей Николая. Но в какой-то момент между ними «пробежала черная кошка», пошел обмен колкостями, появились насмешливые эпиграммы, усилились взаимные обиды… и дуэль (кстати, вторая в жизни Лермонтова; на первой, с сыном французского посла, обошлось без жертв).

А Николаю I и властной вертикали не могли импонировать явная оппозиционность Лермонтова к действующей власти, проводимой имперской политике, его свободолюбие, независимость. Понятно, что живой поэт царю мешал. И отправили его на Кавказ, в армию, на передовую в тайной надежде на пулю горца. А после смерти Лермонтова Николай распорядился ничего не писать о нем в течение трех десятилетий.

Но уж точно не шла речь о каких-то антиеврейских действиях Лермонтова или о действиях конкретно против Нессельроде, которых не было. Наоборот, как видим, Михаил Юрьевич выделялся явным сочувствием и благожелательностью к евреям.

 

«Выхожу один я на дорогу…»

«Певцу печали и любви….» – написано на памятнике поэту в подмосковном Середникове, где он одно время жил. Поэт-загадка. От рождения и до смерти. Не зря его называют самым загадочным поэтом в русской литературе. Его мудрость, прозорливость, нестандартное для своего времени мышление, удивительное для российского общества того времени отношение к евреям…

В пантеоне русских поэтов Лермонтову обычно неофициально отводится второе место. Естественно, после Александра Сергеевича. А после смерти 26-летнего Михаила Юрьевича немало говорилось о том, что поэт мог бы пойти еще дальше Пушкина. Он явно опережал свое время.

«Боюсь не смерти я. О нет! Боюсь исчезнуть совершенно. Хочу, чтоб труд мой вдохновенный когда-нибудь увидел свет», – писал Лермонтов. Напрасно он об этом беспокоился. Его читают и сегодня. Он потрясающе актуален. За 200 лет Россия во многом не сильно-то и изменилась.

И далеко не только в России его знают. Израильская исследовательница Зоя Копельман, например, поднимает тему присутствия лермонтовских моделей в ивритской поэзии, обилие переводов, цитирования и т. д.

Лермонтовский духовный мир близок многим людям, а умение поэтически выразить глубокие мысли восхищает. Его можно бесконечно перечитывать и не уставать поражаться, как можно было так писать и мыслить, да еще и в столь юном возрасте.

Анатолий Алексин вспоминал, что для Константина Паустовского самой великой строчкой в мировой поэзии была лермонтовская «Выхожу один я на дорогу…»: «В этом ничего нет, и в этом есть все. Дорога, мироздание, одиночество, надежда… Волшебная расстановка слов доступна лишь гениям».

 

Александр КУМБАРГ