Яшка-жид

Яшка-жид – таково было зэковское прозвище Якова Исааковича Шепетинского, которым он озаглавил свое мемуарное повествование – один из ярчайших и драматичных документов еврейской жизни второй половины XX столетия. Он родился в 1920 г. в белорусском городке Слоним и дожил до наших времен, побывав за свой долгий век в разных ипостасях: гимназиста еврейской гимназии, бухгалтера, узника гетто в Слониме, партизана, солдата Великой Отечественной войн­ы, заключенного ГУЛАГа, гражданского служащего израильской армии и, наконец, автора потрясающих по своему трагизму воспоминаний, отрывки из которых мы представляем читателю «ЕП».

 

Гетто

В августе брат мне сказал:

– Завтра пойдешь на биржу труда и запишешься как слесарь.

– Но я не слесарь.

– Неважно, будешь.

На следующее утро я стою с группой людей в одном ряду на бирже труда. Немец, младший офицер, с нагайкой в руках идет вдоль шеренги, останавливается около каждого, спрашивает что-то. Кого ткнет – выходи. Приближается ко мне. Я вытянулся, грудь вперед, стою смирно.

– Специальность?

– Слесарь, господин офицер.

Ткнул нагайкой в грудь – принят!

В тот же день около 40 мужчин и 60 женщин под конвоем повели к месту работы, рядом с железнодорожной станцией, где были армейские и зерновые склады. Нас, ребят, завели в открытое место, где лежали навалом привезенные из разных мест трофеи. После сортировки Муц, так называли младшего офицера, который меня принял, направил меня на большой склад, где я должен работать слесарем, а именно – оружейным слесарем.

Вошел в большое и длинное помещение. За огромным столом сидели девушки и чистили разобранные детали винтовок и пулеметов. В углу за рабочим столом стоял Вовка Абрамсон. Я его узнал. Ленинградский студент, приехал навестить родственников, и войн­а застала его в нашем городе.

– Ты слесарь? – спросил Вова меня.

– Такой, как ты, – ответил я.

Начал меня учить, показал, как следует разбирать и собирать оружие. Через недолгое время я стал специалистом, изучил каждую деталь, ее функции и т. д. О принадлежности к подполью, конечно, ни слова.

В октябре 1941 г. мой брат Герц приказывает:

– Завтра ты принесешь запал к гранате Ф-1.

С этого дня мы регулярно приносили домой боеприпасы, гранаты и в разобранном виде части станкового пулемета Дегтярева. Под конец октября Муц отобрал около сорока человек, в том числе и меня.

– С завтрашнего дня работать будете в две смены, ночевать в лагере.

Домой идти запрещено. Что-то недоброе в воздухе. Напряжение усилилось.

 

Акция

Начало ноября 1941 г. В три часа ночи вдруг меня разбудили плач и ужасные крики людей. Среди этого шума дошли до моих ушей немецкие слова: «Юден раус!» Вчера, в четверг, 13 ноября 1941 г., немец-часовой позвал меня и незаметно передал несколько банок консервов. Это было большое богатство. Я обязан сразу отнести это домой и вернуться, потому что оставить у себя на ночь – украдут.

Обращаюсь к часовому:

– Разрешите мне сбегать домой, я быстро вернусь.

В ответ он вошел в будку. Мол, ничего не вижу. Я побежал домой. Незаметно передал маме.

На обратном пути, при переходе моста, был задержан незнакомыми солдатами. Оказались латыши.

– Ты куда?

– Я здесь работаю в оружейном лагере, обязан возвратиться.

– Ступай назад, уже комендантский час. Завтра утром пойдешь куда хочешь.

И вот сижу в группе около 600 человек. Все семьями, а я – один. Наш дом далеко, в другом конце гетто. Моя семья, наверное, в другой группе. Вдруг к нам приближается группа немцев. Подошли почти вплотную. Незнакомый офицер поднял руку:

– Прошу тишины!

Сразу все замолкли, и он начал спокойно объяснять:

– Слушайте, евреи. Наше командование постановило перевести вас в другое место, где условия будут намного лучше. К сожалению, мы здесь не в состоянии в это военное время облегчить ваше положение. Там, конечно, нужно всем работать, но будут приемлемые условия.

В этот пятничный день, 14 ноября 1941 г., говорил он спокойным голосом, объясняя и вразумляя. Все верили. Когда закончил, обвел всех взглядом. Команда:

– Встать! Построиться по пятеркам, направо – марш!

Так мы прошли около 800 метров, и вдруг группа, наступая друг на друга, остановилась. Перед нами, на середине улицы, стена солдат со штыками наперевес. С ужасными криками они поворачивают колонну еще раз направо, на улочку, которая ведет за город, в поле. И тут все поняли! Люди начали плакать, собираться семьями.

Невозможно это выразить словами. Живые люди идут, молясь, плача, проклинают. В этой общей симфонии плача и стона ясно слышны крики:

– Быстрей, быстрей, не останавливаться, не разговаривать! – подталкивают отстающих прикладом. Кто падает – выстрел. Остановили на большой поляне.

Все уплотнились ближе друг к другу. Одна человеческая масса, один непрерывный стон – нельзя понять отдельных слов. Ничто не поможет, прощаются, целуются, ободряют друг друга. Я один, без семьи, направо, со всеми мужчинами. Женщины с детьми – налево, минутка-две, и они исчезли из виду. Только слышен плач, рыдания детей, матерей и бабушек. И у нас тоже не тихо. И тут громко:

– Одежду снять, раздеваться, быстро, быстро!

Одного за другим нас гонят по утоптанной тропинке. Выстрелы близки. Инстинктивно руками обнимаю голову. Бежим гуськом вверх, и вдруг перед нами два рва, мне казалось, нет им конца. Один уже заполнен телами. Второй, наш, почти полный. Слева – наша могила, справа горка выброшенного песка. Гром выстрелов глушил все, не могу дышать, не могу крикнуть, онемел. До ушей доходит: «Шма Исраэль!» Наткнулся на бегущего впереди. Еще шаг и – все...

Когда пришел в себя, не понял, где нахожусь. Что-то давит, стараюсь пошевелиться, как-то освободил правый локоть, а следом и всю руку. Пальцы в какой-то теплой жидкости. Понял, вспомнил. Не хватает воздуха. Всем телом помогаю – ногами, руками.

Я потом был партизаном, фронтовиком, заключенным, но такого страха не переживал никогда.

Быстрее, как змея, извиваюсь, выкручиваюсь, и вдруг мысль: «Может, не в том направлении?»

Прошло несколько секунд. Почувствовал прилив холодного воздуха. Я в том направлении! Еще усилие, поднял голову. Звезды... Холодный воздух объял мою голову, остальное тело в тепле. Разбросал вытянутые руки и подтянулся наверх. Слева зарево, доходят голоса, громкий смех. Наверное, около костра конвоиры-каратели, после тяжелого «труда» гуляют, забавляются.

Ползком взобрался на песочную горку, скатился с другой стороны и бегом прочь. Босиком. Я не человек, я птица. Ногами не касаюсь земли. Взгляд назад, еще зарево видно, голоса уже не слышны, продолжаю лететь...

Упал. Лежу на сырой холодной земле.

Осталось немного до рассвета. Решил идти обратно в гетто. Во-первых, узнать судьбу родных, во-вторых – некуда больше.

Бегом. Босый. Полуголый. Домой.

Мокрый, грязный, добрался. Боже, зачем жив остался! Зашел в коридор, оперся о стену. Громко, истерически всхлипываю...

Все окна и двери открыты. Домашние вещи беспорядочно разбросаны. Дом пустой. Ни живой души.

Не владея собой, опустился на пол. Вдруг слышу голос мамы, думаю, что я в бреду, потом голоса отца и брата присоединились. Не могу поверить, не может быть!

Протянутые руки подняли меня, открыл глаза. Нет, это не сон! Вижу, вижу всех – Маму, Отца, Брата.

Наверное, потерял сознание. Когда очнулся, брат около меня, держит крепко за руки:

– Яша, успокойся, я все понял. Слушай! Ты там не был, – сжимает руки сильней и еще раз: – Ты там не был! Рабочих трофейного лагеря отпустили на один день домой узнать о судьбе родных. Завтра возвращаются на работу. Ты тоже. Никому, никому ни слова. Забудь, забудь! Ты там не был!

Оказывается, в этой акции было уничтожено 8000 евреев, только десятерым удалось вернуться, выбраться из могил.

Знакомство с гебитскомиссаром

С наступлением декабря 1941 г. мы продолжаем работать, но уже ночуем дома. Муц хвалит и гордится своими рабочими. Как-то раз предупредил нас, что завтра придут высокие гости. Спокойно работать, не разговаривать между собой и чтобы все желтые звезды были чистые и на своем месте пришитые. С утра рабочее помещение, как никогда, прибрано. У всех чистые желтые звезды на груди и спине. На нашем рабочем столе части ручных пулеметов, смазочные материалы – все лежит в полном порядке. Один ручной пулемет почти собран. Ждем. И вот ровно в 10 утра пришли. Тишина абсолютная в рабочем помещении, слышен только шум от чистки деталей и металлические звуки нашей работы – слесарей-оружейников.

Первым вошел дежурный сержант. «Встать!» Мы все по стойке «смирно». За ним появились «гости». Муц и начальник лагеря их сопровождают. Особенно выделялся один высокий чин в коричневом мундире.

– Продолжать работу! – произнес Муц и начал объяснять важной персоне: – Все собранное трофейное оружие чистим, ремонтируем, собираем и передаем армии для использования. Этим самым мы вносим большой вклад в победу над врагом. У нас работают отобранные специалисты высокой квалификации.

Вдруг «важный гость» (гебитскомиссар Эррен) подошел к нам, поднялся на подставку и стал рядом со мной. Тут я инстинктивно обернулся лицом к нему. Наши взгляды встретились. Испугался. Сразу отвернул лицо.

В 1969 г., когда я был приглашен в Гамбург на опознание, эта встреча мне очень помогла.

За все время визита услышал только одну реплику, обращенную к Муцу: «Хорошая работа». С уходом «гостей» все вздохнули. Обошлось. Слава Богу!

В городе появились новые армейские части, особенно опасались литовцев из литовского полицейского батальона. Мы по домам в гетто. Притаились. Решено не выходить. Убежища под землей готовы, хорошо замаскированы. Запасаемся водой и сколько есть – продуктами. Мы с братом Герцем решили, что в подземное убежище не войдем.

Возле большого пустого сарая была пристройка, заполненная дровами для топки. Середина оставалась пустой, и через подвижную доску можно было зайти и выйти. Маскировка была хорошая и снаружи незаметная. Мы вооруженные туда войдем, и в случае необходимости – бой. Оружие подготовлено. Гранаты и два пистолета, ручной пулемет с дисками. И вот понедельник, 29 июня 1942 г., тревога. Гетто окружено немцами, литовцами. Господин Квинт, председатель юденрата, вызван к воротам и расстрелян на месте.

Началась акция.

Почти все жители нашего дома в убежище. Места для всех не хватает. Семья Гарнковских поднялась на чердак. Бабушка Бейля-Рохл никак не хочет прятаться.

– Это мой дом, и я его не оставлю.

Надела все лучшее и в этот жаркий день набросила на себя шубу. Герц, я и Абрам спрятались, как решено, в пристройке.

Входит группа карателей в наш двор. Узнаю уже знакомого мне гебитскомиссара Эррена, слева на животе у него висит парабеллум, наблюдает, смотрит на дом. Солдаты начинают бросать зажигательные гранаты. Дом загорается, дымит. Мой двоюродный брат Гарнковский соскочил с чердака вниз. Выстрел литовца, и убитым наповал брат падает на землю. Слышны аплодисменты.

– Браво, литовец! – это Эррен, явно доволен.

И вдруг из объятого пламенем дома выходит бабушка Бейля-Рохл, вся в огне, и движется прямо на немцев. Крики и смех:

– Смотрите на горящую ведьму!

А она медленно, шаг за шагом, приближается к ним. Никто не стреляет. И тут господин гебитскомиссар Эррен правой рукой решительно вытащил из открытой кобуры пистолет и выстрелил. Бабушка не падает, еще шаг, и слышатся еще два выстрела. Медленно, на наших глазах, горящий клубок сваливается на землю...

 

Побег из гетто

Ночь. Двигались быстро, подальше от города. Оказывается, мы не одни.

В группе семьи Мукасей – трагедия. К ним присоединились молодые с годовалым ребенком. Не были в состоянии остановить его плач. Люди затыкали уши, предлагая им уйти и оставить группу. Не хотели, боялись. Итак, после одной такой стрельбы молодой отец взял из рук жены орущего ребенка и удалился. Несколько шагов – и исчез с поля зрения. Все знали, что произойдет, все молчали, никто не пытался его остановить. Когда вернулся в объятия супруги, тесно прижался, рыдая. А у остальных – мертвая тишина, не смотрят друг на друга, каждый думает, что он виновен. И вдруг из-под земли плач. Отец оставил мать и вернулся. Опять все молчат. Никто не пытается помешать. Абсолютная тишина. Вернулся повторно в объятия жены.

Ужас и боль объяли всех. Сразу поднялись и удалились с этого места. Все почувствовали стыд и позор, не знали, как это выразить. Для попытки спасения наших жизней мы казнили собственных детей. Боже! Где в истории войн­ найдете пример, когда, чтобы остаться живым, необходимо удушить своего ребенка?

Но вот мы всей семьей у партизан. У нас оружие в руках. Командование отряда имени Щорса решило: молодых вооруженных – в отряд, всех остальных – в семейный лагерь. Началась партизанская жизнь.

Отряд имени Щорса разделялся на четыре группы: 51-я – самая малочисленная во главе с Мишкой-поваром.

Из нашего нового пополнения отобрали свыше ста молодых вооруженных ребят и назначили в 51-ю группу. Но Мишка-повар и все остальные партизаны категорически отказались быть вместе с нами, евреями. Это был первый удар. Ведь мы все с такой верой, желанием, мечтой воевать и мстить вместе хотели, а тут...

В личных беседах нам открыто говорили:

– Ну какие вояки! Вас тысячами гонят на убой, никакого сопротивления, никакой борьбы.

Когда мы были в городе, помогали партизанам, доставали с угрозой для собственной жизни все заказанное – то были «молодцы». Другое дело – мы появились в лесу, рядом, готовые вместе воевать.

Итак, в отряде имени Щорса под командованием Пронягина Павла Васильевича была организована еврейская партизанская группа под номером 51.

 

Настенька, прости!

Конец августа 1942 г. Рафаловские леса Западной Белоруссии. Мы уже два месяца партизаны. Успели принять участие в диверсионных вылазках, разведке, засадах, заготовительных операциях. С каждым днем мы становились все более уверенными в своих силах.

Командир группы старший лейтенант Федорович Ефим Борисович по приказу командира отряда Павла Васильевича Пронягина присоединил меня – пулеметчика – и второго номера Люстика Метека к диверсионному отделению Павла Кочерганова.

Получен приказ спустить под откос вражеский эшелон, идущий на восток. На исходе второго дня заняли позицию в ожидании сумерек, чтобы незаметно подойти к железнодорожному полотну. Я с моим другом на посту. Вдруг замечаем, что кто-то приближается к опушке леса, входит в него и через некоторое время снова появляется на опушке. Движется в нашем направлении. Сразу вызвали командира. Продолжая наблюдение, мы с уверенностью определили, что это бродит молодая пастушка. «Дай Бог, чтобы не наткнулась на нас», – процедил сквозь зубы Павлик.

Мы хорошо замаскировались, притаились в надежде, что пастушка пройдет мимо. Но не тут-то было. Она наткнулась на нас!

– Ой! Как вы меня напугали! – громко и в тревоге сказала девушка. – Кто вы? Неужели партизаны?

После короткой паузы завязалась беседа. Павел спросил, есть ли в деревне немцы или полицаи и что она ищет в лесу. Настя, так она себя назвала, успокоилась и объяснила, что в деревню заходят немцы и есть местные полицаи, а она ищет корову, которая не вернулась с пастбища.

С лица Насти совсем исчезли следы волнения и напряженности, она даже обрадовалась и с живостью сказала, что слышала о партизанах, но впервые видит, какие они.

– Ой, – воскликнула она, – девки в деревне не поверят!

Наша беседа становилась все более непринужденной, и Настя покоряла своей искренностью и доверчивостью. Командир, почти не принимавший участия в беседе, неожиданно приказал ребятам углубиться в лес, а мне остаться с ним на месте.

Я продолжал беседовать с Настей и чувствовал приятное влечение к ее простоте, доверчивости и излучаемому ею женскому теплу. Командир стоял в нескольких метрах от нас, и я заметил, как он надел штык на свою десятизарядку.

Ужас свершившегося описать невозможно, даже сейчас, десятилетия спустя. Еще продолжал звучать ее голос, еще в глазах оставался ее облик, а передо мной – ее труп, заколотый штыком.

– За что?! – в отчаянии вырвалось из меня.

– Разговорчики! – надрывно огрызнулся командир. Прибежавшие ребята затянули тело глубже в лес, кое-как замаскировали и – бегом выполнять задание.

На подходе к железнодорожному полотну Павел, не глядя в мою сторону, но явно обращаясь ко мне, буркнул:

– Мы получили приказ, нужно во что бы то ни стало выполнить задание. Понятно?!

С той поры минуло 60 лет.

Прости, Настенька, я так и не могу забыть тебя. Твое доброе лицо с мягкой, женственной улыбкой часто видится мне.

Недавно здесь, в Израиле, эту печальную историю я рассказал своему другу Шимону. Выслушав мой рассказ, он долго и задумчиво молчал. По его немолодому лицу было видно, что он погружается в нелегкие воспоминания.

– Сейчас послушай мой рассказ.

В 1948 г. нас направили на помощь защитникам Гуш-Эциона, окруженного Арабским легионом. Спустя несколько часов я в походе неудачно оступился и вывихнул ногу. Не мог дальше шагать. Командир выделил из группы двух бойцов, которые помогли мне вернуться на базу. Остальные 35 продолжали движение. Во время перехода отряд наткнулся на молодого невооруженного араба-пастуха. Его не тронули, отпустили. А на рассвете отряд был окружен, и в бою погибли все 35 моих товарищей по оружию.

Мы помолчали.

У войн­ы свои законы. Будь она проклята!

 

Опознание

K концу 1967 г. получил повестку явиться в полицию. Начальник отделения, капитан полиции, держа в руках запечатанный пакет, объясняет:

– Германское правосудие просит предъявить вам снимки для опо­знания гебитскомиссара Эррена. На каждом есть порядковый номер.

Тут же при мне раскрыл пакет и разложил фотографии на столе. Я бросил взгляд на фото. Как распознать?! Все в военной форме. С ума сойти! Уже прошло более 26 лет, и видел я его лично только два раза. Первый, рядом со мной, когда наши взгляды на несколько секунд встретились. Второй раз – во время акции 29 июня 1942 г., когда он застрелил мою бабушку – «горящую ведьму».

Быстро беру одну за другой фотографии, всматриваюсь – не узнаю. Понял, какая ответственность легла на мои плечи. Значит, арестован. Если не будет свидетелей и если ошибусь – пойдет на волю. И вдруг мелькнула мысль: брось смотреть на лица, смотри на окружающую среду, ведь снимок сделан в твоем городе, где тебе знаком каждый уголок, парк, улицы, дом, крыльцо. И начал медленно перебирать. Есть – узнал! Ведь это крыльцо дома на улице Замковой, где жила еврейская семья, и там поселился немецкий гебитскомиссар. Еще один снимок нашел на фоне этого крыльца. Ошибки быть не могло! А теперь – где он? Ну, конечно, он самый важный, на переднем плане. Досмотрел все. На остальных его не оказалось. Вызвал офицера и предъявил снимки, на которых он был под номерами такими-то. Составили акт и прикрепили к нему отобранные снимки. Подписал.

Как малый ребенок радовался, когда через некоторое время из полиции мне позвонили и сообщили: попал в самую точку. Правильно опознал из 42 снимков.

Март 1969 г. Офицер полиции лично пришел домой. Принес приглашение на поездку в Германию с целью опознания личности. Объяснил, что это очень важно. Если там его опо­знаешь – от суда не уйдет.

После завтрака входим в помещение прокуратуры. Проверка паспорта – я или не я. Спрашивают, нуждаюсь ли в переводчике. Отвечаю, что да. Пришла симпатичная молодая женщина. Объясняют: сейчас введут меня в зал, передо мной будет стоять ряд мужчин. Задавать вопросы нельзя. Только смотреть. Когда узнаю кто – указать на него, что это – Эррен, гебитскомиссар города Слоним.

Передо мной девять немцев. Все смотрят на меня нагло, как будто хотят сказать – это я. Смотрю. В отчаянии я. Ведь люди меняются, правда, видел его на снимке и лично встретил на какое-то мгновение, но прошло почти 28 лет. За такой промежуток времени люди полнеют, худеют, лысеют, и, если ты с ним не в контакте, как можно узнать? Но я обязан, стараюсь вспомнить его глаза, но вдруг меня осенило: ведь он стоял рядом со мной и был немного ниже меня ростом. Значит, кто выше, вровень со мной или намного ниже – не он. Ведь, наверное, его рост за это время не изменился. Прошу разрешения подойти ближе и к каждому отдельно. Разрешили. Подхожу, сопровождающий со мной. Присматриваюсь, но на самом деле сравниваю рост. Из девяти остались трое, которые подходят по росту. Прошу, чтобы смотрели мне прямо в глаза, мол, помню цвет глаз. От одного к другому, третьему – жду. Дай мне сигнал, что это ты, – прошу мысленно. В зале тишина, чувствуется напряжение всех. А я подхожу и прошу повторно:

– Посмотрите мне прямо в глаза.

Одна пара глаз на долю секунды отвела взгляд. Всем своим нутром чувствую – он! Мысленно одел его в форму. Нет сомнений. Еще раз подошел к нему вплотную. Указал и захлопал в ладони: «Браво, литовец!»

Это были те самые слова, которые он сказал, аплодируя литовцу за точный выстрел, убивший моего двоюродного брата во время акции в гетто 29 июня 1942 г.

Мои спутники, подхватив меня под руки, отвели назад. Ко мне официально обратился прокурор:

– Господин Шепетинский, прошу еще раз указать на подозреваемое вами лицо, которое, по вашему мнению, является гебитскомиссаром города Слонима.

Указал. Все, кончилась пытка.

Четыре года спустя, когда мне пришлось снова побывать в Гамбурге уже как свидетелю на судебном процессе, я узнал, что Эррен получил пожизненное заключение.

 

Яков ШЕПЕТИНСКИЙ