«Пусть пишет дальше и не совершает ошибок…»

Школьник и гимназист

Редактор Школьник вскрыл конверт от очередного гимназиста и недовольно поморщился: опять стихи (от местных гумилевых не было отбоя). Но взгляд зацепился за названия – «Бой», «К полякам». Что заставило стихи прочитать. В них были и неподдельная страсть, и ритм, и экспрессия. Он повертел в руках письмо, подумал, кое-что поправил и вместо корзины отправил стихи в печать.

После выхода газеты сын мелкого торговца пушниной Лейбы, внук кантониста гренадерского Фанагорийского полка Элиаху, гимназист евпаторийского 4-классного училища Илья Сельвинский проснулся знаменитым. В гимназии просвещенные гимназисты прозвали его Байроном. В 1920-м «Байрон», прошедший через Гражданскую войн­­у, приедет завоевывать столицу.

 

Сельвинский, чукчи и Политбюро

Завоюет, когда в 1927 г. в издательстве «Круг» выйдет поэма «Улялаевщина». От первой и до последней строки – экспериментальная. Не по сюжету – сколько коммунистов боролось с бандитами в прозе и поэзии тех лет, – а по языку и технике исполнения.

Затем он сочинит экспериментальную пьесу в стихах «Умка – белый медведь». Что вызвало неподдельное возмущение группы чукчей, побывавших на спектакле в Театре Революции. От увиденного чукчи огорчились, возмутились и поручили трем своим доверенным лицам написать в «Правду». Лица написали: «…Спектакль дает неправильное понятие о быте и нравах населения Советской Чукотки... Умка приказывает своей жене ложиться с гостем, а гость – партработник Кавалеридзе – принимает это угощение. Затем, когда Умка приезжает в гости к партработнику, он, в свою очередь, требует, чтобы жена Кавалеридзе спала с ним...» И поскольку «ни один чукча уже не придерживается этого дикого и оскорбительного обычая», следует «прекратить это безобразие и снять эту пьесу с репертуара» («Правда», 18 апреля 1937 г.)

Политбюро, прислушавшись к мнению возмущенных чукчей, постановило пьесу из репертуара театра изъять. Несмотря на то, что спектакль пользовался у зрителя успехом (на него водили даже иностранцев). К самому Сельвинскому меры не приняли, но через два года он пострадал за стихи, опубликованные в журнале «Октябрь».

 

«Я это видел…»

Для выходца из крымских евреев Ильи Сельвинского еврейская тема всегда была важной и актуальной. Стихи на еврейские темы он писал с 1920-х гг. («Бар-Кохба», «Мотька-Малхамовес», «Портрет моей матери» и др.). В 1930-е еврейская тема тесно связана с антифашистской: вернувшись из поездки в Германию в 1936-м, он создает цикл антифашистских стихов-памфлетов, среди которых два, «Антисемиты» и «Еврейский вопрос», напрямую касавшиеся политики Третьего рейха по отношению к евреям, впервые были опубликованы лишь в 1956 г. Никто из советских редакторов не посмел отдать в печать стихотворение «Фашизм – это войн­­а», в котором были такие провидческие строки:

Затонет в полях состав шестиосный,

И снова гаубицы ползут –

Одни помечены мелом: «Nach Osten»,

Другие углем: «Nach Süd».

В 1941-м Сельвинский пошел на фронт военным корреспондентом. Воевал в Керчи. В январе 1942-го записал в дневник: «О себе и о том, как жил, что видел – после. Важно то потрясающее впечатление, которое производит Керчь после немцев. Попал я в нее с десантом 2-го эшелона. Город полуразрушен. Бог с ним – восстановим. Но вот у с. Багерово в противотанковом рву – 7000 расстрелянных женщин, детей, стариков и др. И я их видел. Сейчас об этом писать в прозе не в силах. Нервы уже не реагируют. Что мог – выразил в стихах».

И написал «Я это видел»:

Можно не слушать народных сказаний,

Не верить газетным столбцам,

Но я это видел! Своими глазами!

Понимаете? Видел. Сам.

Для справки: до войн­­ы в Крыму жили более 65 тыс. евреев. В годы войн­­ы и оккупации были уничтожены от 30 до 40 тыс. Среди жертв геноцида были не только евреи Крыма, но и евреи, эвакуировавшиеся в Крым из Украины, а также еврейско-польские беженцы.

«Я это видел» – одно из самых известных стихотворений Сельвинского о Шоа. Но были еще и «Керчь», и «Иду с женою рядом где-то в Освенциме или Майданеке», и «Страшный суд», где тема гибели народа переживается поэтом как личная трагедия.

 

«Кого баюкала Россия»

В 1943-м в журнале «Знамя» Сельвинский опуб­ликовал стихотворение «Кого баюкала Россия», в котором были и такие строки:

Сама – как русская природа

Душа народа моего:

Она пригреет и урода,

Как птицу, выходит его.

Даже в страшном сне ни автору, ни главному редактору «Знамени» Вишневскому не могли привидеться последствия этой публикации, прошедшей цензуру. Не успела еще просохнуть типографская краска на страницах журнала, как Сельвинского с Южного фронта вызвали в Москву. Кто из управления пропаганды и агитации обратил внимание на эти строки – неизвестно. Но об «уроде», преодолевая страх (вождь был лицом ряб, левая рука не разгибалась, правая – работала плохо), доложили в Секретариат, Секретариат собрался на внеочередное заседание. В комнате, отделанной дубовыми панелями, за огромным столом сидели похожие на свои развешанные по всей стране портреты Маленков, Молотов, Жданов, Каганович и Берия.

Сельвинский думал, что его начнут хвалить за то, что хорошо воюет (такие случаи вызова даже средних командиров в Кремль бывали), но его с порога обвинили в клевете на русский народ. Вы можете представить себе состояние рядового коммуниста, когда, тряся своим бабьим лицом, на него кричит член Государственного комитета обороны Маленков, цыкает отвечающий за идеологию член Политбюро Жданов и сам генеральный комиссар государственной безопасности Берия, сверкая стеклами пенсне, тычет кулаком в лицо: «Враг!»?

Но здесь случилось то, что в античном театре называлось Deus ex machina (бог из машины. – лат.). Внезапно в зале материализовался Сталин. Он выслушал мнение «богов» поменьше, раскурил трубку, огладил жесткие усы и неожиданно для всех произнес, что товарищ Сельвинский хорошо воевал, но совершил ошибку, пусть пишет дальше и не совершает больше ошибок…

После чего Секретариат освободил «ошибшегося» поэта «от работы военного корреспондента до тех пор, пока т. Сельвинский не докажет своим творчеством способность правильно понимать жизнь и борьбу советского народа».

Когда в 1945-м «т. Сельвинский» своим творчеством доказал, что «жизнь и борьбу советского народа» понимает правильно, – стал писать о вожде много, страстно и пылко, – его просьбу об отправке на фронт удовлетворили.

 

Сельвинский и Пастернак

Каждый из нас совершает ошибки. Иногда непоправимые. Сельвинский такую ошибку совершил в истории с награждением Нобелевской премией Бориса Пастернака. Узнав 23 октября 1958 г. о решении Нобелевского комитета, он послал лауреату приветственную телеграмму. А 25-го, после появления в «Литературной газете» статьи «Провокационная вылазка международной реакции», прислал из Ялты письмо, в котором советовал (!) отказаться от премии, потому что это был бы «вызов» и «удар по стране». Коммунист Сельвинский был искренен в своем желании наставить беспартийного Пастернака на путь истинный – в политике (кто он в поэзии и кто Пастернак – понимал). Полагая, что в ней разбирается лучше, чем Пастернак. 31 октября решил свою позицию обнародовать, присоединился к хору осуждавших и заявил: «Пастернак всегда одним глазом смотрел на Запад, был далек от коллектива советских писателей и совершил подлое предательство» («Курортная газета», 31 октября 1958 г.).

Шел 1959 г. – третий год хрущевской «оттепели». Сельвинского никто не заставлял осуждать Пастернака. Но советский (я подчеркиваю – советский) поэт Илья Сельвинский поступить иначе не мог.

Сельвинскому общество ошибки не простило, как не простило и другим – тем, кто поднял руку. Но самое главное, что он не простил ее себе: как вспоминала дочь поэта Татьяна Сельвинская, «его мучила вся эта история со стихами в адрес Пастернака».

 

Невежды управляют Россией

Илья Сельвинский всю жизнь был партийным поэтом. И даже когда его «били» в сталинские годы, не изменял своим идеалам – все принимал как должное. Разочаровался в системе в годы хрущевские. В 1961-м запишет в дневник: «Невежды управляют Россией, и это надолго, как татарское иго. В нашей стране вырос господствующий класс: класс крупной бюрократии. Объединенный в список номенклатурных работников, этот класс владеет всеми средствами производства – индустрией и землей, т. е. тем, чем владели аристократы и буржуа. Власть этой бюрократии, пока она еще молода, юридически не переходит по наследству, но фактически наследуется. Если сын Сталина, мальчишка, был генералом и командовал авиацией Москвы, если зять Хрущева Аджубей уже редактор „Известий“ etc, etc, etc – то это такие связи, которые недалеки от закона наследования. И этот класс строит коммунизм? Зачем он ему? Строит потому, что надо что-нибудь делать, потому что сам строй строит этот коммунизм, но бюрократия и в коммунизме не откажется от власти над людьми. И подобно тому, как оказался возможным социализм сталинской монархии, так станет возможным и бюрократический коммунизм. По форме все будет правильно, а по существу…»

 

«Завещание»

Через три года, в 1964-м, подвел итог своей литературной работы: в стихотворении, так и названном – «Завещание», завещал «не лезть» в его «интимный сад» и не «осквернять» линий его жизни.

Не «лезу» и не «оскверняю». Пытаюсь разобраться.

Получилось, как получилось.

 

Геннадий ЕВГРАФОВ