В плену у отечества

 

«Я тебя переживу…»

Бывший сотрудник специального отдела ОГПУ/НКВД Лев Разгон попал под «ежовский» каток, во­всю катившийся по стране, в апреле 1938-го. Пришли ночью, как это делалось в те времена, велели собираться, втолкнули в машину и отвезли на Лубянку. Очевидно, взяли по доносу. Об этом доносе Разгон рассказал в книге «Плен в своем отечестве» (1994). Через десятилетия, в годы перестройки, ему дали прочесть свое следственное дело. Он прочитал: «Говоря о кинокартине „Петр I“ и других, Разгон заявил: „Если дела так дальше пойдут, то скоро мы услышим „Боже, царя храни...“».

Жизнь переломилась на «до» и «после». «До» он был счастливым мужем и отцом, «после» стал арестантом.

Следствие длилось два месяца, он все подписал. Его не били – просто пообещали (следователи знали, на что давить), что дадут инсулин его молодой жене. Он поверил, а они, как всегда, обманули: лекарства не дали, и Оксана, которую арестовали с сестрой в ту же ночь, умерла от тяжелой формы диабета. На этапе. В 22 года. Маленькую Наташу забрала к себе бабушка.

«Дело» передали в так называемое ОСО – Особое совещание при НКВД. Обвинили в «контрреволюционной деятельности», впаяли пять лет и отправили по этапу в Устьвымлаг, в Республику Коми.

Там валили лес, затем сплавляли по Печоре. Зимой заключенные мерзли в бараках, летом страдали от мошкары. Люди болели цингой, умирали от непосильной работы. Хлипкому московскому интеллигенту повезло – его определили в нормировщики. В 1943-м его должны были освободить. Но за полтора месяца до окончания срока обвинили в «пораженческой агитации» и срок увеличили. Обвинение было абсурдным: еврей по определению не мог агитировать за победу фашистской Германии, которая поставила своей целью уничтожение евреев не только в Европе – в мире. Но кто в сталинском Союзе обращал внимание на такие мелочи. Он подал кассационную жалобу, приговор отменили – дали статус «закрепленного за лагерем до особого распоряжения». Статус позволял жить за пределами зоны в бараке для вольнонаемных. С освобождением не спешили, «особое распоряжение» последовало только в 1946-м – ему разрешили выехать в Ставрополь (осужденным по приговорам ОСО после отбытия срока запрещалось проживать в столице и ряде других городов).

В этот южный город он приехал со своей второй женой Рикой – дочерью видного лидера правых эсеров Ефрема Берга, с которой свела его судьба в одном из пересыльных лагерей. Образованного москвича взяли на работу в методический кабинет управления культпросветработы и… в 1950 г., на новом витке построения коммунизма, влепили новый срок – 10 лет исправительно-трудовых лагерей плюс пять лет поражения в правах, обвинив бывшего узника ГУЛАГа в «антисоветской агитации».

Он провел в лагерях 17 лет. Выжил потому, что поставил себе цель выжить.

Как вспоминала Наташа, отец, отбывая последний срок, говорил: «Я выжил, потому что у меня была железная цель: я тебя (Сталина) переживу». И пережил. На целых 46 лет: Сталин умер в 1953-м, Разгон – в 1999-м.

 

Родом из Горок

В 1995 г. Лев Разгон издал свою последнюю книгу «Позавчера и сегодня», которая вышла в издательстве «Перекресток» (Тель-Авив – Москва). Издательство, как и положено, предварило книгу аннотацией: «„Позавчера и сегодня“ – книга не столько о детстве, сколько о том, что из этого детства сохранилось на всю жизнь, несмотря на годы тяжких испытаний и потерь, и отозвалось сегодня. Размышления автора о своих национальных корнях, о своем еврействе созвучны многим нашим современникам. Книга написана в лагере, потом пропала и через 33 года чудом уцелевшая вернулась к автору».

Все так – о своем детстве в могилевских Горках он начал писать тайком в лагере специально для дочери, чтобы она могла прочесть воспоминания, когда ей исполнится 18 (когда Разгона забрали, Наташе было всего годик). Закончив рукопись, сумел переслать Рике, которая в это время отбывала ссылку в Красноярском крае. Ей удалось переправить рукопись в Москву Наташе, но она потерялась. Исписанная тетрадка вернулась к автору только через 33 года (!). Позвонила одна из читательниц и сказала, что в ее семье много лет хранится рукописная толстая тетрадь, где неизвестный им человек описывает свое детство. И вот сейчас, прочитав «Непридуманное» в журнале «Юность», где упоминается эта самая «толстая тетрадь» с воспоминаниями о детстве автора, они с мужем подумали…

Вы можете представить себе волнение и радость Льва Разгона? Бросив все дела, он кинулся в Чертаново, на окраину Москвы…

Лев Разгон родился в 1908 г. в небольшом белорусском городке Горки (в исторических источниках упоминаются с 1544 г.). В городке проживало около 8000 евреев, было семь синагог и пять церквей, базарная площадь, три школы и один кинотеатр «Иллюзион». Он вспоминал: «Наиболее многочисленный слой еврейского населения города составляли семьи, добившиеся известного жизненного достатка: хозяева мелких предприятий и лавчонок… приказчики, ремесленники… Мой отец был выходцем именно из этого полупролетарского, неустойчивого круга городского общества. Отец его – мой дед Абрам – был чужаком в городе… в пятидесятые годы прошлого века он в поисках работы приехал в Горки из Добромышля – маленького еврейского местечка в другом конце Белоруссии».

В семье идиш был родным языком – другого не знали. По вечерам мама читала Шолом-Алейхема, Переца, Менделе Мойхер-Сфорима. А еще были старые еврейские песни, любовь к которым он пронес через всю жизнь. И одну из них – о детях в хедере, которых раввин учит постигать тайный смысл, заключенный в еврейских буквах, – спел на одном из вечеров в Центральном доме литераторов.

Вскоре идиш (как это часто бывало) стал вытесняться русским, со временем ставшим тоже родным. Но любовь к своему первому родному языку не ушла, в огромной Москве, так не похожей на маленькие Горки, он старался не пропускать ни одного спектакля в Еврейском камерном театре, наслаждаясь игрой Михоэлса и Зускина, и с удовольствием вставлял в речь еврейские пословицы и поговорки. Но все вокруг говорили с ним только по-русски, и он тоже говорил, думал и писал на этом языке.

 

После лагеря

На свободу он вышел в 1955 г. На дворе стояла «оттепель», он без всяких препятствий вернулся в Москву и стал заниматься тем, чем занимался до ареста – редакторской работой. И в тоже время стал писать научно-популярные книги для детей о путешественниках и ученых – Пржевальском, Потанине и других. Но не они принесли ему известность и славу, а книга о пережитом «Непридуманное».

Рассказы о тюрьмах, лагерях и этапах, о людях, встречавшихся ему на этом пути, он стал писать в 1960-е, не питая никаких надежд на публикацию. И только через полвека первые из этих рассказов увидели свет в журналах «Огонек» и «Юность», а затем, в 1988-м, отдельное издание вышло в издательствах «Огонек» и «Книга». Сказать, что это был успех, – не сказать ничего. Как принято говорить в таких случаях, на следующее утро он проснулся знаменитым.

Казалось бы, после Солженицына и Шаламова что можно нового было рассказать о ГУЛАГе? Разгон рассказал. Ничего не придумывая – и о жене «всесоюзного старосты» Екатерине Лоорберг, отсидевшей в лагерях почти восемь лет; и о жене Горького Екатерине Пешковой, помогавшей политическим заключенным; и о военачальнике Красной армии комкоре Николае Лисовском, и о других встреченных им в неволе людях; и о своих семнадцатилетних лагерных мытарствах. Книга воспоминаний и размышлений о годах сталинского террора переиздавалось несколько раз. Последнее, дополненное издание под названием «Плен в своем отечестве» вышло в 1994 г. в издательстве «Книжный сад». Интерес к прозе Разгона был столь велик, что ее перевели на польский, немецкий, французский, норвежский, греческий, английский языки.

Многие откликнулись на эту книгу – в отечестве, у которого автор был в плену, и за рубежом. Может быть, самые точные слова нашел писатель Даниил Данин: «Книга обогащает наши представления о советском обществе эпохи сталинского всевластия. Все, что в ней написано, – без малейшего исключения! – идет в копилку исторической памяти народа. О немногих книгах можно, не обинуясь, высказать такое суждение. Оно, это похвальное суждение, тем более справедливо, что книга по праву носит название „Непридуманное“: в ней доподлинны все имена, все даты, вся топонимика, разумеется, все события».

 

Полемика с Ваксбергом

В 1990 г. известный публицист Аркадий Ваксберг опубликовал в «Литературной газете» статью «Масон, зять масона». В которой, главным образом, шла речь о старом большевике, комиссаре госбезопасности 3-го ранга, начальнике 9-го спецотдела Главного управления государственной безопасности Глебе Бокии. Только в годы перестройки стало возможным рассказать о всех делах этого видного чекиста: и о его роли в создании концлагеря на Соловках для недовольных новым режимом интеллигентов; и о его увлечении мистицизмом (Бокий и некоторые гражданские специалисты входили в ЕТБ – Единое трудовое братство, тайное общество, ставившее себе целью поставить мистику на службу социализму); и о том, что именно он создал секретную лабораторию по разработке препаратов и ядов, которые влияли на сознание арестованных и могли использоваться для устранения политических противников Сталина.

В книге «Плен в своем отечестве» Разгон вступил в полемику с Ваксбергом. Собственно говоря, полемикой это назвать трудно: автор рассказов о преступлениях 1930-х гг. хотел восстановить историческую справедливость (как он ее понимал), даже если речь шла о таком одиозном персонаже, как Глеб Бокий. Оговорившись, что пишет это не для оправдания тестя (читай – восстановления истины): «В очень для меня лестной статье „Масон, зять масона“… такой авторитетнейший публицист-исследователь, как Аркадий Ваксберг, написал, что Глеб Бокий командовал „не только соловецкими лагерями «особого назначения», но и всеми другими концлагерями, не «особыми» и не «специальными»“. На этот раз Аркадий Ваксберг допустил ошибку. Глеб Бокий не имел за всю свою многолетнюю работу в ОГПУ–НКВД никакого отношения к ГУЛАГу и к любым другим лагерям. Его имя оказалось связанным со знаменитым Соловецким лагерем не только благодаря названию парохода, курсировавшего между Кемью и Соловками, но и благодаря тому, что он был автором идеи создания концентрационного лагеря и первым его куратором.

Глеб Иванович Бокий принадлежал, конечно, к совершенно другой генерации чекистов, нежели Ягода. Идея создания на Соловках концентрационного лагеря для интеллигенции имела то же происхождение, что и массированная отправка за границу всего цвета русской философской мысли. Тех – за границу, а которые „пониже“, не так известны, не занимаются пока политической борьбой, но вполне к этому способны, – изолировать от всей страны. Именно – изолировать… И первые годы Соловков были своеобразными, о них сохранилось много воспоминаний, в том числе и Дмитрия Сергеевича Лихачева. Запертые на острове люди могли жить совершенно свободно, жениться, разводиться, писать стихи или романы… А затем туда стали привозить уголовников, и постепенно идиотски задуманный идиллический лагерный рай стал превращаться в лагерный ад. Бокий в последний раз был на Соловках в 1929 г. вместе с Максимом Горьким, когда для того, чтобы сманить Горького в Россию, ему устроили такой грандиозный балет-шоу, по сравнению с которым знаменитые мероприятия Потемкина во время путешествия Екатерины кажутся наивной детской игрой. А сам Бокий с 1921 г. и до самого своего конца был создателем и руководителем отдела, который даже не был отделом ОГПУ, а официально считался „при“…».

Автор упомянул, что за несколько лет работы в этом самом «при» о функциях отдела был информирован весьма скупо, но точно знал, что «в этом отделе никого и никогда не арестовывали и не допрашивали». Самого Бокия арестовали 16 мая 1937 г. – новый генеральный комиссар госбезопасности Ежов «чистил» кадры своего расстрелянного предшественника Ягоды. Обвинили в «предательстве» и в «контрреволюционной деятельности». Сталин не возражал. 15 ноября 1937 г. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к расстрелу. В тот же день приговор был приведен в исполнение. Его реабилитировали 27 июня 1956 г.

Вряд ли чекистов можно было делить на «плохих» и «хороших», но понять Льва Разгона можно.

 

«Полемика» с Соколовым

Во второй раз Разгон вступился не столько за тестя, сколько за честь своей жены после выхода в свет «Булгаковской энциклопедии» (1997 г.). Ее автором и составителем был критик и литературовед Борис Соколов, получивший скандальную известность своими сочинениями, выдержанными в жанре так называемого «исторического ревизионизма». Автора многочисленных работ о знаменитых советских писателях (от Есенина до Булгакова), о советских и нацистских вождях (от Сталина до Гитлера), о Гражданской и Второй мировой войнах не раз критиковали коллеги за вымыслы и домыслы, многочисленные ошибки и неточности, использование художественных произведений в качестве оригинального источника.

В «Булгаковской энциклопедии» Соколов утверждал, что Глеб Бокий, «видный чекист, палач, у которого руки были по локоть в крови», устраивал на своей даче в Кучино «пьяные оргии» и приходил к (весьма спорному) выводу, что кучинские «балы» стали прообразом бала у Сатаны в «Мастере и Маргарите».

Оргии «часто сопровождались драками, переходящими в общую свалку», мужья замечали разврат своих жен с присутствующими здесь же мужчинами, выполняющими «правила батьки Бокия». В эти вакханалии, утверждал Соколов, он втянул Оксану (позже ставшую женой Разгона) и ее сестру Елену, что было придумкой автора.

Автор «Непридуманного» решил разобраться с автором придуманного. Свидетелем встречи стал художник Борис Жутовский. В своем послесловии к книге Льва Разгона он вспоминал: «В дверь просунулся огромный человек в пуховой куртке и „жириновском“ картузе. В руке болталась мягкая пластиковая сумка с явной бутылкой на дне. Плоское серое лицо с беловатым глазом тупо уставилось на вставшего на пути Лёву.

– Вы – господин Соколов, Борис Вадимович? – спросил мой дуэлянт, склонив голову к плечу.

– Ну, – ответило лицо.

– Я Лев Эммануилович Разгон и хотел бы задать вам следующий вопрос, – едва переждав „ну“, продолжил Лёва. – Из каких источников вы почерпнули информацию, опубликованную в вашей книге, о том, что Глеб Иванович Бокий завел на своей даче бордель, куда втянул и двух своих юных дочерей?..

– Взял это в личном деле Бокия в КГБ на Лубянке, – ответил „Мартынов“, не соображая еще до конца, что его ждет.

– Вы – лжец, – сказал Лёва, – и негодяй. В личном деле Бокия на Лубянке, я сам видел, – всего четыре листочка: два протокола допросов, приговор о расстреле и справка о приведении приговора в исполнение.

– Ну тогда, наверное, я взял это из книги... – и пробормотал чью-то незнакомую фамилию и длинное название.

– А почему же вы в таком случае не закавычили этот текст? – и Лёва вынул правую руку из кармана курточки.

– А я никогда не кавычу, – ответил доктор филологических наук, забираясь дурным глазом в дальний коридор.

– Я лучше кого бы то ни было знаю цену деятельности и поступкам Глеба Ивановича Бокия, он был моим тестем, – продолжал без паузы Лёва. – И я сам был арестован вскоре после его расстрела. А одна из его дочерей, Оксана, оболганная вами, была моей женой, и в двадцать два года, через час после моего ареста, также была арестована. И после допросов и пыток на Лубянке была отправлена в пеший этап на Север. Она умерла от диабета на пересылке Вогвоздино, так и не дойдя до лагеря. Ее сестра, также арестованная по статье 58-10, провела в лагерях много лет и вернулась умирать изможденным полуживым человеком. А вы, негодяй и подлец, не даете себе труда даже закавычить чужую ложь. Или, скорее всего, изобретаете свою.

После чего Лёва потянулся на цыпочках, чтобы достать, и ляпнул амбалу по морде».

 

История учит…

…все знают, чему. В том же интервью «Известиям» «Общество забывает, что был 37-й год» (см. эпиграф), Разгон, ставший одним из основателей общества «Мемориал», говорил о нравственной ответственности государства, объявившего себя правопреемником сталинского государства, убившего около 20 млн человек. Тем самым взявшего на себя всю ответственность за его преступления. Но, замечал Разгон, «оно ни разу не извинилось, не попросило прощения и не покаялось».

Через 20 лет, 30 сентября 2017 г., в День памяти жертв политических репрессий, в Москве на пересечении проспектов Академика Сахарова и Садового кольца открылся мемориал «Стена скорби». Можно считать это извинением государства.

Через два года, 21–27 марта 2019 г., «Левада-центр» провел очередной опрос об отношении россиян к фигуре Иосифа Сталина. Согласно результатам опроса, суммарный уровень положительного отношения к советскому вождю достиг максимального показателя за все годы исследований: о своем восхищении Сталиным, уважении или симпатии к нему заявил каждый второй респондент (51%). Наиболее значительный рост (на 12 процентных пунктов) пришелся на «уважение» – такое отношение к Сталину у 41% респондентов, и оно самое распространенное. Доля тех, кто негативно относится к Сталину, испытывая раздражение, страх или отвращение, втрое ниже – 14%.

18 апреля на Первом канале в передаче «Время покажет» лицом к лицу сошлись либерал Леонид Гозман и государственник Сергей Кургинян. Гозман говорил о том, что Сталин – исчадие ада, садист и убийца, Кургинян (вместе с ведущим Шейниным) кричал, захлебываясь от праведного гнева, что это ложь – все цифры о миллионах жертв не подтвердились: «Никакого Большого террора не было… К высшей мере было приговорено всего 799 тыс. человек… Кровавые репрессии были, но такие же бывали и в других странах… Мы не будем и не можем судить Сталина, он же строил фабрики и заводы и выиграл войну».

Я не могу себе представить, чтобы на федеральных немецких каналах ведущий или кто-то из приглашенных гостей хотя бы заикнулся: да, Гитлер развязал Вторую мировую, уничтожал славян и евреев, но он же строил автобаны…

Можно, конечно, посоветовать 51% нынешних граждан РФ, которые восхищаются маньяком, людоедом и убийцей, почитать книги о ГУЛАГе. Может быть, что-то забрезжит в их поврежденном сознании. Хотя надежд маловато. Сегодня телевизор, в котором мозги россиянам промывают пропагандо… Извините, пропагандисты – шейнины, кургиняны, киселевы и соловьевы, – к сожалению, выигрывает у книг Разгона, Шаламова, Солженицына и Евгении Гинзбург.

 

Юрий КРАМЕР