Когда еще ничего не случилось

Эта медаль вручается Еврейской общиной Вены отдельным персонам и коллективам, которые активно выступают против антисемитизма, расизма и возрождения национал-социализма. Она посвящается, говорится в сопровождающем награду документе, памяти Фридриха Торберга – писателя, гуманиста, борца против нацизма и коммунизма, против любой тоталитарной идеологии. Медаль также является знаком отличия для тех, кто следует завету Торберга – сохранять воспоминание о тех погибших представителях еврейского народа, которые так значительно повлияли на облик Вены.

Так кто же такой Фридрих Торберг, как сложилась его судьба? Его настоящая фамилия Кантор – Фридрих Эфраим Кантор, и родился он в 1908 г. в Вене. Отец его был одним из руководителей венской «шнапсфабрик», мать – музыкантом.

В юношескую футбольную секцию венского еврейского клуба «А-Коах», который в те годы блистал на стадионах Австрии, его не приняли: желающих было слишком много. Пришлось довольствоваться водным поло. В этом виде спорта он достиг многого. Несколько позже, в составе команды водного поло, но уже в Чехии, он стал чемпионом страны.

Занятия спортом привели его в ряды репортеров. Оттуда было уже недалеко и до занятий литературой. С 1921-го семья жила в Праге. После окончания гимназии – некоторое время учеба на юридическом факультете, не завершившаяся защитой диплома. Еще в гимназии начинается его сотрудничество с «Пражской ежедневной газетой»: он спортивный обозреватель и затем, в силу любви к театру, еще и театральный критик. В круге его знакомств оказываются известные литераторы: Альфред Польгар, Эгон Эрвин Киш, Йозеф Рот, Макс Брод.

Первый его роман «Школьник Гербер» вышел в 1930 г. на немецком языке скромным тиражом. Но вскоре роман удостоился перевода на семь иностранных языков, и 22-летний Торберг становится состоятельным человеком.

В эти годы он живет попеременно в Праге, Лейпциге и Вене. Участвует в сионистском движении. Последовательно издаются его романы: «...и думали, что это могло бы быть любовью», «Команда», «Прощание» и другие, а также поэтические сборники.

После захвата Австрии Германией Торберг в 1938 г. бежит в Швейцарию. Нейтральная Швейцария не очень охотно принимала евреев, даже если они довольно известные писатели. Визу ему не продлили, и он, через Францию, Испанию, Португалию, с помощью португальского ПЕН-клуба добирается осенью 1940 г. до США. Здесь вместе с Альфредом Польгаром, Леонгардом Франком, Генрихом Манном Торберг оказался в числе десяти писателей-беженцев, которых приютили голливудские киностудии. Затем он переезжает в Нью-Йорк, занимается привычной для него деятельностью репортера и театрального критика. В 1951 г. возвращается в Вену, работает на радио. Он постоянный участник радиодискуссий, как он выразился, в качестве «штатного еврея». Работает и для газет Германии, в течение 12 лет издает журнал «Форум».

Продолжают выходить его романы: в 1968 г. – «Возвращение Голема», в 1975-м – «Тетушка Иолеш», в 1978-м – «Наследники тетушки Иолеш» и др. В них, кроме описания многоцветной жизни литературного бомонда, затронуты и вопросы психологии подростка, описаны тяготы эмиграции, даны портреты известных немецкоязычных литераторов.

Занимается он и переводами. Переводит на немецкий израильских писателей, в частности в его переводе вышли произведения Эфраима Кишона. Его считают весьма высокой инстанцией в вопросах театральной критики и культурной жизни Австрии. Многие его романы послужили сценариями фильмов. Австрия и Германия наградили Торберга многочисленными орденами, премиями и почетными званиями. Фридрих Торберг умер 10 ноября 1979 г. Похоронен в Вене на Центральном кладбище.

Интересно восприятие одной из книг Торберга – «Тетушка Иолеш, или Закат Запада в анекдотах» – израильским интеллектуалом Ариэлем Бульштейном. Как замечает сам Торберг, пишет Бульштейн, его персонажам выпало жить в хорошие времена. К концу XIX в. ничто не угрожало евреям Австро-Венгерской империи, и их положению в обществе можно было позавидовать. Процветали еврейские газеты, адвокатские конторы, рестораны, кафе и даже еврейские спортивные команды. На материальное положение евреи тоже, в общем, не жаловались (стоит, правда, отметить, что Торберг говорит в основном о «немецких» евреях, жителях Австрии, Чехии, Венгрии и Словакии, и не касается обитателей бедных местечек на востоке). Антисемитизм, конечно, был, но пугал не слишком, и еврейское население относилось к нему даже с юмором. Этому юмору и посвящена книга Торберга. По его мнению, анекдоты и афоризмы, родившиеся в эти 30–40 вольготных лет, как нельзя лучше отражают неповторимый дух эпохи, которая завершилась Катастрофой. Как часто бывает, успех породил и ассимиляцию, в результате чего главными апологетами немецкой культуры в Праге, Будапеште, Братиславе и Брно оказались именно евреи. Они гордились принадлежностью к немецкой культуре и считали (или хотели считать) себя не меньше немцами, чем сами немцы. Ну, а в конце концов наступил Холокост…

М. Р.

Чудаки и оригиналы

Фрагменты из книги

В современном обществе потребления чудаки и оригиналы обречены на исчезновение. В этой книге речь идет о них. Это и люди, знакомые только узкому кругу родственников и друзей, как, например, тетушка Иолеш, и широко известные Альфред Польгар или Эгон Эрвин Киш. До начала Второй мировой войны все они обитали в пределах бывшей Австро-Венгрии. Впоследствии, в силу известных причин, оказались в эмиграции, где еще какое-то время сохраняли присущие им привычки. Но в целом со временем привычная для них и для меня духовная атмосфера резко изменилась. Иссяк родник. Поэтому книга эта носит несколько ностальгический оттенок. Правда, сквозь печаль все же проглядывает и улыбка. Известно, что способность иронизировать и улыбаться вопреки обстоятельствам унаследована моим племенем от предков.

•

Знакомство с тетушкой Иолеш состоялось у меня в Праге благодаря моему приятелю, а ее племяннику Францу. Франц – отпрыск богатой еврейской семьи из Моравии, красавец с заметной наклонностью к постоянному безделью, если не считать бридж и охоту. В прошлом он был лейтенантом кайзеровской армии, участником Первой мировой войны. Гитлеровцы, захватившие Чехословакию, не посчитались с прошлыми военными подвигами Франца, совершенными им в союзной немцам австрийской армии, и отправили его в концлагерь. Для еврея никакие прошлые заслуги обычно не в счет.

Тетя Иолеш в нем души не чаяла. Обычно она в любом событии находила тот «счастливый случай», который помог избежать печальных последствий. Так, она заявляла, что «благодаря счастливому случаю Франц ускользнул из-под венца», поскольку, по ее мнению, невеста была «не вполне». Особенно интересным оказалось высказывание тетушки Иолеш, когда она узнала, что Франц избежал серьезных последствий, когда попал в страшную автокатастрофу. Она тогда сказала: «Да хранит его Бог заранее от всего, что можно впоследствии считать счастливым случаем».

И все же пресловутый «счастливый случай» ему понадобился для того, чтобы выжить в концлагере.

Тетя Иолеш славилась своим гостеприимством, что не мешало ей после ухода гостей, разглядывая пятна на скатерти и выковыривая окурки сигар и сигарет из самых неожиданных щелей, поносить их последними словами.

В сердцах изъяснялась она на языке, который в ее представлении считался «хохдойч», а на самом деле представлял какую-то фантастическую смесь идиша с одним из южнонемецких диалектов с солидной примесью чешского. Тетушка Иолеш прекрасно готовила, но когда ее спросили, какое из блюд она сама предпочитает, тетя Иолеш затруднилась ответить. Тогда ее собеседник решил поставить вопрос несколько иначе: «Представьте себе, что вы сидите в шикарном ресторане и до конца света осталось всего полчаса. Чтобы вы заказали?» «Что-то готовенькое», – последовал ответ.

•

Вену называют городом легенд. Одна из ярких венских легенд – о венских кафе и их завсегдатаях. Кафе в Вене много, и они разные, в них разные посетители, и кофе в них разный. Вопрос: «Какой кофе будете пить?» – может загнать дилетанта в тупик. Сортов кофе и способов его приготовления невероятное множество. Невероятно и разнообразие посуды, в котором его подают. Венские кафе были местом зарождения литературных, художественных и музыкальных школ и стилей. Каждое из них имело свою узнаваемую и ревниво оберегаемую атмосферу, которая создавалась по особому рецепту, и в него обязательно входили мягкость и неназойливость персонала. Завсегдатай кафе «Централь» или «Господского двора», попав случайно в «Музеум», где, как правило, собирались художники, чувствовал себя чужим и заброшенным, точно так же, как постоянный посетитель кафе музыкантов «Парсифаль», попав в богемную журналистскую «Куропатку». Теперь эти границы уже не столь заметны.

Прежде для многих персонажей, упомянутых в этой книге, постоянной средой обитания были именно венские кафе, и в меньшей степени – редакционные коридоры, где они курили, попутно обсуждая мировые проблемы и редакционные сплетни. Где в те годы кончалось кафе и начиналась редакция газеты? Эти два феномена явно совмещались, и порядочная редакция чем-то напоминала кафе – хотя бы стойким запахом хорошего кофе. С другой стороны, любой уважающий себя журналист проводил больше времени в кафе, чем в редакции. Официанты были прекрасно осведомлены не только о кулинарных пристрастиях журналистов, но и о том, какие газеты кто из них привык перелистывать. Нужная всегда вовремя оказывалась на соответствующем столике.

Газеты перелистывались не только в поисках свежей информации, но и с целью сориентироваться, куда бы еще можно пристроить свои материалы. В поисках заработка венские журналисты посылали свои статьи в самые различные немецкоязычные издания во многих странах.

Неотъемлемым признаком завсегдатая кафе было то, что свою принадлежность к завсегдатаям он решительно отрицал. Эрнст Поляк, родом из Праги, первым браком женатый на Милене (той, в которую был влюблен Кафка), известный как литературный критик с неоспоримым авторитетом, не пропускал возможности ежедневно в послеобеденные часы заглянуть в «Господский двор». Свое посещение он обычно начинал с заявления, что в порядке исключения забежал сюда на минутку и вовсе не собирается тратить свое драгоценное время на здешние пустые разговоры, а потом оставался обычно до закрытия под утро, когда последние посетители сами ставили стулья в перевернутом виде на столы.

За столиком кафе завсегдатаи писали романы и сочиняли стихи, сюда приходила их почта. Сюда им звонили по телефону, и, если кто-то в данный момент отсутствовал, сообщение принимал официант. Здесь они встречались с друзьями и с врагами тоже. Здесь они читали газеты, здесь дискутировали. Квартирой пользовались лишь только для сна.

•

Это случилось в бурные дни после Первой мировой войны. Отряд недавно созданной в Вене Красной гвардии под командованием будущего знаменитого писателя Эгона Эрвина Киша попытался занять помещение редакции газеты «Новая свободная пресса». На пороге их встретил сотрудник редакции, родной брат Эгона Пауль. «Что тебе нужно здесь, Эгон?» – «Видишь ли, мы решили занять помещение редакции». – «Это еще почему?» – «Потому что редакция эта – одна из крепостей капитализма». – «Не будь смешным, Эгон, и подумай о последствиях». – «Пауль, ты не осознаешь серьезности положения. Я требую, чтобы ты освободил вход в редакцию». – «Я уступаю силе, но должен тебя предупредить, что об этом еще сегодня напишу маме в Прагу». После этого заявления последовал приказ Эгона к отступлению.

Эгон по праву слыл добрейшим человеком. Его доброта граничила с наивностью. В то же время он был откровенно тщеславен, но его тщеславие было трогательным и не вызывало раздражения у окружающих. Хотя он (во всяком случае, так казалось его друзьям) не претендовал на высокое место в литературе или делал вид, что считает звание «журналист» и «репортер» весьма почетным. Репортерское чутье у Эгона Эрвина Киша было рафинированным, и в то же время многие его рассказы уже в самом начале его творчества представляли собою замечательную смесь тонкого юмора и возвышенной поэзии в прозе. От его дружественной без претензий манеры поведения веяло особым теплом.

В «золотые 20-е годы» Киш переместился в Берлин и очень быстро полностью акклиматизировался, правда, если не считать устойчивого пражского акцента. Я всегда подозревал, что его коммунизм – это не совсем серьезно. Вероятно, он считал приличным придерживаться изначально избранной идеологии и действительно верил в коммунистические обещания лучшего будущего. А вот коммунистические вожди в Праге после его возвращения из эмиграции вовсе не спешили открыть ему свои объятья и уготовили ему безвестное скудное существование на склоне лет.

Как-то в годы эмиграции зашел разговор о том, что положение эмигранта – всегда шаткое. Киш возразил: «Ко мне это не относится: я чешский еврей, говорящий по-немецки, с австрийским паспортом, коммунист из богатой семьи. Что-то из этого всего в любом случае должно же меня выручить».

Однажды его кровно обидел Альфред Польгар, сделав следующую дарственную надпись на подаренной книге: «Кишу – безоглядно отважному стилисту и весьма осторожному революционеру».

•

Альфред Польгар был известен как человек, умеющий всегда находить краткие и изящные формулировки. На вопрос: «Как вы ощущаете себя в эмиграции?» – он ответил: «Благодарным и несчастным».

•

Карл Шупик был не только блестящим венским журналистом, он прославился также своими трудами по истории. Им были опубликованы книги о кайзере Франце Йозефе и императрице Елизавете. Особый интерес читающей публики выпал на долю его книги о маршале Людендорфе. Заглавие этого труда гласило: «Людендорф, или Трагедия профессионала». Готовя этот труд, Карл Шупик много беседовал с престарелым воякой. Общение с маршалом вызывало у него двоякие чувства. С одной стороны, Карл Шупик поражался сохранности памяти этого пожилого человека, его эрудиции, с другой – в нем вызывали протест самоувереннось, прусская гордыня и отсутствие скромности. Карл Шупик заинтересованно выслушал рассказ о новых тактических разработках маршала, которые тот излагал ему, стоя с указкой у огромной штабной карты, а потом сказал: «Великолепно: эти маневры на окружение, эти клинья, направленные против флангов, – все это просто гениально! А скажите, следующую войну вы тоже проиграете?»

•

Любимцем завсегдатаев кафе «Гос­подский двор» был дружный со многими литераторами адвокат Шпербер. Свои нешуточные гонорары он просаживал за ломберным столом, так что порой, кроме свежей колоды карт, ничего не заказывал.

О его удачных выступлениях в суде рассказывали много забавного. Так, однажды во время суда над квартирным вором прокурор с пафосом заявил, что подсудимый нагло, средь бела дня проник в чужую квартиру, а в следующем эпизоде преступно воспользовался для этой цели ночной темнотой. «Так какое все же время рекомендует в будущем подсудимому для его деяний господин прокурор?» – прозвучала реплика адвоката.

Во время защитительной речи Шпербера на процессе другого квартирного вора подзащитный постоянно мешал адвокату своими репликами. Возмущенный защитник воскликнул: «Я не мешал вам при взломе квартиры, не мешайте вы мне при вашей защите».

Однажды, защищая перед судом присяжных еврея Иону Тейтельбаума и чувствуя, что процесс клонится к его осуждению по весьма недоказанному обвинению, Шпербер, обращаясь к присяжным, попросил их «не использовать имя и фамилию подсудимого в качестве одного из доказательств вины».

Но с юмором в австрийском суде становилось все хуже, и в 1938 г. д-р Гуго Шпербер покончил жизнь самоубийством.

•

Большинство моих венских довоенных друзей различными путями оказались в эмиграции в Америке. Люди из привычного мне круга искусства и культуры не пытались избавиться от всего европейского в себе и боялись потерять хотя бы его часть. Некоторые из них целиком европейцами и оставались. Те, кто ставил перед собой задачу стать обязательно стопроцентным американцем, выглядели довольно жалко.

Эмиграция подарила мне знакомство с замечательным венгерским драматургом и писателем Ференцем Мольнаром. Было время, когда на сценах крупных городов Европы одновременно шли по три его вещи, а в Нью-Йорке играли одну из его пьес на трех языках. Ференц Мольнар был единственным неанглоязычным автором, удостоившимся прижизненного издания полного собрания сочинений на английском языке; единственным, кого французы назвали самым доступным их пониманию иноязычным писателем. Он был венгерским писателем, которого легко и охотно переводили на любые, порой экзотические языки.

Жизненный материал, который Ференц Мольнар использовал для своих произведений, обрабатывался им с точностью знатока и умельца и с осторожностью, свойственной движениям лунатика при его прогулках. Мольнар препарировал тончайшие движения души, не опасаясь проникать в ее глубины. В то же время при надобности он умел прикрывать действительность романтической вуалью, порой вмонтировав в нее элементы игры, сделав эту игру многослойной. Он умел сочетать действительность с мечтой.

В Америке Мольнар чувствовал себя не очень комфортно, хотя был там знаменит и вполне успешен, но долго не решался возвратиться после войны в Европу. Наконец решился пожить в Париже. Говорил, что этот город хорош хотя бы тем, что, если в кафе попросишь авторучку, тебя тут же назовут «мэтром». Однако вскоре переехал в один из итальянских портовых городов. Говорил, что уже немолод, и нервы у него расшатаны, и жить в Европе после всего, что случилось, он может только в портовом городе, в гостинице с видом на гавань, где стоит хотя бы один американский военный корабль. Правда, в этом случае приходится несколько раз за ночь вставать и босиком бежать к окну, чтобы убедиться, что корабль не ушел. Так и простудиться недолго.

•

Еще из довоенного времени вспоминается назойливая деятельность американской «Армии спасения». Ее члены появлялись обычно в кафе и ресторанах. Небольшая группа, включающая музыкантов, переходила от столика к столику, собирая подаяния на благотворительные цели и распевая при этом несколько заунывные песни, призывающие к добрым делам, к борьбе со всем непотребным в человеке и обществе. Они ненавязчиво предлагали и свою газету, которая называлась «Призыв к борьбе». Один экземпляр приобрел и я. Оказалось, что в том предвоенном 1938 г. эта газета печатала Ветхий Завет в виде романа с продолжением, естественно, осовременив его язык. Экземпляр, который приобрел я, содержал отрывок, повествующий о выходе евреев из Египта. Для меня, которому предстоял побег из гитлеровского Рейха, это звучало пророчески. Конец отрывка выглядел следующим образом: «Воды Красного моря грозно пенились навстречу. Сзади приближались колесницы воинов фараона. Гибель народа Израиля казалась неизбежной. (Продолжение следует)».

Оно и последовало!

Фридрих ТОРБЕРГ

Перевод с нем. Марка Шейнбаума