Вечно светит лишь сердце поэта

Генриха Вениаминовича Сапгира не стало на излете ХХ столетия. Произнесу банальную, но истинную мысль: жизнь всех людей, знавших его, а друживших с ним – тем более, опустошилась… Человек, так бесконечно влюбленный в жизнь, как Сапгир, казалось, будет жить 120 лет. «У меня вечный роман с жизнью», – не раз говорил он. Но, как известно, и «самый длинный роман когда-нибудь кончается». Сапгир не отличался богатырским здоровьем. Шалило сердце. Он перенес инфаркт в начале 1990-х, врачи, друзья не раз предупреждали его: «Пора подумать о себе». Но он воспринимал это как шутку…

Мое знакомство с Сапгиром состоялось по телефону, осенью 1991 г. он позвонил мне. Поблагодарил за книгу «Соломон Михоэлс». Запомнился его голос, акцент – в особенности. Мне он показался несколько местечково-еврейским. Но это – по телефону. В жизни и голос, и акцент были другими. Почему он позвонил? Был рад, что в своей книге я не только упомянул имя любимого им поэта и друга Овсея Дриза, но и воспроизвел автограф стихотворения Дриза «Фиолетовый день», посвященного памяти Михоэлса… Потом он рассказывал мне то ли о спектаклях в ГОСЕТе, то ли о похоронах Михоэлса… Уже не помню. В ту пору я не знал его лично, да и с его творчеством, кроме переводов из Дриза, знаком не был.

В последние годы мы встречались часто, подолгу беседовали. Вспоминается встреча в декабре 1995 г. на юбилее Евгения Рейна. Пока собирались гости, мы оказались одни в комнате. Говорили о том, о сем… Почему-то Генрих Вениаминович прочел стихи, первые строки которых запомнились: «Убегая от ревнивой депрессии и тоскуя, как Фауст по молодости…» Я сразу понял, что стихи эти имеют какое-то отношение к юбиляру, впрочем, как и к большинству истинных поэтов… Знакомство наше становилось всё более дружеским, хотя в близкую дружбу не перешло.

Сапгир – потрясающий рассказчик… Помню, я пожаловался на свой склероз. Он тут же мне рассказал историю о своей забывчивости. Однажды Генрих в такси забыл папку с чужими рукописями. Поднявшись домой, вспомнил и помчался вниз в надежде вернуть. Разумеется, того такси уже не было, но он сел в другое и догнал рукописи. Не рассчитавшись с «новым» водителем, он щедро отблагодарил первого, а придя домой, вспомнил, что обидел своего спасителя. К счастью, он запомнил номер машины и разыскал водителя через таксопарк. Позже я нашел что-то похожее в рассказе Сапгира «Забывчивый».

Пришел в гости, журнал принести обещал – дома забыл. Неудобно. Вернулся домой, провел по голове рукой: «голая». В гостях кепку оставил. Досадно. Но у кого кепку оставил? Кому журнал обещал? Не помню, и всё. И ведь не в первый раз такое. Листал, листал телефонную книгу – нашел, вспомнил, кому журнал обещал. Позвонил.

– Как хорошо, – говорят, – что вы позвонили. Вы у нас свою кепку оставили.

– А я думал, я вам журнал принести обещал, – и трубку положил.

Звонят вскоре:

– Это нам вы журнал принести обещали. И позабыли.

– Извините, – говорю, – я думал, я у вас кепку забыл.

– И кепку, – говорят, – тоже у нас.

– И журнал, и кепку у вас забыл? Быть этого не может.

Однако пришел туда снова.

– Спасибо, – говорю, – за кепку. А журнала я что-то не вижу.

– Какой журнал? – говорят.

– А который я у вас в прошлый раз забыл.

– Наоборот, вы нам только пообещали журнал принести.

– Неужто? – говорю. – Это я такой забывчивый. В следующий раз обязательно принесу.

Иду домой и думаю: «Хорошо, что кепку мою вернули. Бог с ним, с журналом, пусть пользуются».

В одной из наших бесед Генрих сказал: «Задавай мне какие хочешь вопросы. Ответы на любые свои вопросы ты найдешь в моих книгах. Последнюю свою книгу я тебе, кажется, подарил. А сейчас давай поднимем еще одну койсю (рюмку. – идиш)».

Если бы Сапгир перевел только «Хеломских мудрецов» Дриза, уже этого было бы достаточно, чтобы отнести его к писателям русско-еврейским. Но он написал еще и замечательные стихи на библейские сюжеты, в частности «Псалмы Давида» и «Три урока иврита». Прав был литературовед Андрей Ранчин: «Вероятно, основное свойство поэтического дара Генриха Сапгира – свобода от любых канонов и рамок. Сапгир часто пишет так, будто до него не было ни одного поэта, ни одного стихотворного текста. Он остается самим собой в „подражаниях“ поэтам разных эпох».

«Стихи Овсея Дриза из длинного цикла „Хеломские мудрецы“ мне довелось услышать в исполнении переводчика на последнем, кажется, прижизненном вечере поэта. Вел вечер Вильгельм Левик, а Овсей свои стихи… пел на языке оригинала. Впечатление и теперь, четверть века спустя, осталось огромное… Дриза переводил не один Сапгир, но перечитывать нынче можно и дóлжно только эти переводы – шедевры, достойные Шолом-Алейхема», – это написано в «Антологии мировой поэзии в русских переводах ХХ в.» одним из самых заметных современных литературоведов, составителем этой антологии Евгением Витковским. Вот отрывок из блистательного «хеломского» поэтического дуэта Сапгир–Дриз:

Трудно поверить, не спорю я с вами,

Но в городе Хеломе не было бани.

От самых бедных до самых богатых

Все мылись в корытах, тазах и ушатах.

Пока не дошла до Хелома весть,

Что за морем бани турецкие есть.

Турецкие бани из чистого мрамора…

Хочешь помыться – езжай себе за море…

И как-то пришли к мудрецам горожане:

Пора нам построить турецкие бани,

Турецкие бани из чистого мрамора,

Чтобы не ездить по пятницам за море…

И дальше семь дней и ночей рассуждали мудрецы и из-за отсутствия мрамора решили построить бани «из чистого дерева»…

Сапгир перевел несколько десятков стихотворений Дриза. Их творческое содружество было продолжением личной дружбы. Далекие по возрасту (Генрих был на 20 лет моложе), получившие различное воспитание (Овсей, выросший в местечке на Подолии, знавший еврейские традиции с детства, и Генрих, выросший в Москве), они любили и поддерживали друг друга и в плохие, и в хорошие времена.

Стихи Дриза не издавались на родном языке долго, с 1934 г. Но в 1959 г. вышел на русском языке его сборник «Веселый пекарь». В нем было много переводов Сапгира, впрочем, как и в следующих сборниках «Вершина лета» (1961 г.), «Дерево приехало» (1966 г.). Что более всего объединяло этих двух разных людей? Любовь к детям, к их воображению; вера в реальность фантазии и, конечно же, юмор. Сапгир называл Дриза «главным пионером страны», потому что день рождения Овсея – 19 мая – совпадал с днем рождения пионерской организации. Всё это так, но более всего их роднило уважение к Талмуду…

Думаю, что вершиной горы, имя которой «Сапгир–Дриз» стало стихотворение «Фиолетовый день». О похоронах Михоэлса написано множество воспоминаний, стихов. Незабываемые строки Переца Маркиша из его поэмы «Михоэлсу – неугасимый светильник» и сегодня не могут оставить равнодушными. И даже на фоне этой величественной поэмы «Фиолетовый день» Дриза в переводе Сапгира остается симфонией памяти и скорби, вошедшей в вечность:

День был фиолетовый.

Облачное небо – рыбья чешуя,

Где-то шумели трамваи, машины,

А здесь, на Малой Бронной,

Стояла тишина.

И процессией странной

Желто-красно-зеленой

В тишине шли шуты.

Было хмуро и сыро.

Шуты несли на своих плечах

Прах Короля Лира.

Шли осторожно,

Как на краю пропасти,

В своей торжественной нелепости

Великолепные шуты

Молчанием его оплакивали.

Лишь позвякивали бубенчики,

Нашитые на шутовские колпаки:

Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь…

День был фиолетовый.

Плыло небо, как большая рыба.

Не рыдали трубы.

И не взвизгивали флейты.

Лишь бубенчики плакали,

Звякали: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь…

День был как ночь.

Исказила мука маску комика.

Глядите, там на крыше домика

Появился седой скрипач.

…И взвилось синее пламя волос!

И запела скрипка –

Золотая рыбка!

Плачь, рыбка, плачь.

Над лицом короля – тайной тайн…

Этот старый скрипач

Был великий Эйнштейн.

Но шуты не ведали этого.

Шуты несли на своих плечах

Прах Короля Лира.

А день был фиолетовый,

Было сыро.

Сапгир родился в Бийске, на Алтае. Он шутя говорил: «Есть евреи бухарские, сибирские, а вот алтайский – я, наверное, один». В 1928 г. родители Сапгира, до того жившие в Витебске, оказались в длительной командировке в Бийске. Там и родился Генрих. Вскоре после этого мама вместе с ним уехала в Москву, и вся остальная жизнь его прошла там. Но и в Витебске, и в Москве родители Генриха разговаривали на идише, и язык этот всегда оставался в его памяти.

Впервые шумок вокруг имени Сапгира возник, когда появился знаменитый литературный альманах «Метрополь» (1979 г.). В нем наряду со стихами Евтушенко и Вознесенского были опубликованы стихи Сапгира и Рейна. Тогда, на фоне знаменитостей, их имена не были удостоены внимания. Но, вместе с тем, «Метрополь» ознаменовал собой первую публикацию «взрослых» стихов Сапгира в СССР.

Первая книга детских стихов Сапгира вышла в 1960 г., вторая – уже солидная, «Избранное», в 1993 г. Книга эта стала свидетельством тому, что в русскую литературу вошел мастер. Кто он? Поэт? Прозаик? Экспериментатор, пишущий для подготовленного читателя? Ясно было одно: в русскую словесность имя Генриха Сапгира ворвалось прочно и надолго.

«…Войдя в „странную страну Сапгира“, вскоре чувствуешь себя естественно, как в реальности. Сам мир подсунул ему лекало для изгиба собственной идеи устройства мира… Но истина сверкает в этой поэзии не только от столкновений несоединимых понятий и сдвигов смысла, но и от самого построения стиха. Сапгир мастеровит во всех областях поэтического формотворчества» – так сказал о нем Андрей Битов.

Одна из лучших книг Сапгирa «Летящий и спящий» вышла в 1997 г. Читая ее, я вспоминал картины раннего Шагала. Что-то роднит этих двух художников. Думаю, желание доставить своими творениями радость самим себе… Полагаю, что и Шагал, и Сапгир, созидая свои творения, меньше всего думали о почитателях. Хотя понимали, что они есть и будут. Созданные ими фантазии будут жить всегда. Как cказал Эйнштейн: «Тому, кто творит, плоды собственной фантазии кажутся настолько необходимыми и естественными, что он сам их считает не образами мышления, но заданными реальностями, и хочет, чтобы все так считали».

 

Матвей ГЕЙЗЕР

 

Благодарим дочь Матвея Гейзера за предоставленные архивы известного писателя и журналиста. Публикуется в сокращении.