Исцеляющий железом

«Что не исцеляет лекарство, то исцеляет железо», – раскрывал секреты своего мастерства знаменитый эскулап Гиппократ. И я знаю, что он был прав, потому что среди моих друзей есть человек, не раз подтверждавший это утверждение. Скальпель (железо) в его руках творит чудеса, он вернул здоровье и спас жизни многим людям.

7 июня Юрию Зиновьевичу Лифшицу исполнилось 70 лет. Но «пенсионер» – это не о нем. Лифшиц по-прежнему борется за жизни своих пациентов, среди которых немало бойцов, раненных на жестокой вой­не, которую Украина ведет против напавшего на нее агрессора.

При нынешнем ритме его работы, да и из-за того, что обитаем мы сейчас в разных городах, встретиться не получается. А хотелось бы рассказать нашим читателям о нем как можно больше. Поэтому я возвращаюсь к фрагментам нашей большой беседы, состоявшейся несколько лет назад.

 

– Юра, ты ведь не киевлянин?

– Нет, я родился в Геленджике.

– О, только на свет появился и сразу же на курорт попал.

– Я там родился, потому что произошла такая история. После вой­ны мой отец Зиновий Лифшиц – он тоже был хирургом – вернулся в Краснодар. Не мог найти работу и уехал в «закрытый» город Челябинск-47. Был начальником медсанчасти в городе, где разрабатывали атомную бомбу. Работал там пять лет, а в 1952-мпоехал в Москву в отпуск. Решил – надо куда-нибудь выбираться из закрытого города, а то так вся жизнь пройдет и людей не увижу. В медсанчасти МВД встретил однополчанина и рассказал ему всё. Тот ответил: я узнаю про твои дела и встретимся в ресторане. Пришел отец в ресторан, а приятель ему говорит: «Начинается „дело врачей“». И у тебя есть три варианта. Или мы тебе меняем фамилию и имя и ты получаешь хорошую должность в Москве, или ты остаешься у Курчатова и тебя, скорее всего, никто трогать не будет. А может быть, лучше спрятаться где-то в глуши». Отец ответил, что род свой не предаст, менять фамилию и имя не будет. И «спрятался» в Геленд­жике. В том же году он познакомился с моей мамой Розой Марковной. Я родился в 1954-м. После смерти Сталина отец смог вернуться работать в Краснодар. Мама тоже была врачом-терапевтом, специализировалась на гастроэнтерологии.

– Значит, ты из медицинской династии. Сразу хотел стать врачом?

– Тогда в моде были физики. Почти все мои друзья отправились учиться в Москву, в МФТИ.

– С пятой графой в МФТИ трудно было поступить.

– Меня это всё миновало, не соприкасался с этим явно. Знаешь, давай сразу об антисемитизме. Ты ведь всё равно спросишь, ощущал ли я его.

– Спрошу.

– Что сказать, наверное, я из тех редких евреев, которым испить сию горькую чашу, по большому счету, не довелось. В юности ничего похожего со мной не было. Во дворе драк по «нацповодам» не случaлось. В Краснодарский мединститут поступил легко. Здесь, вероятно, сказался высокий авторитет моего отца и то, что он был другом ректора. Наверное, единственное мое столкновение с юдофобией, да и то немного абстрактное, случилось, когда отец попросил своего старого друга Александра Алексеевича Шалимова взять меня к себе.

– Шалимов был выдающимся хирургом.

– Да, великим. Горжусь, что могу назвать себя его учеником.

– Причем, как мне говорили, любимым.

– Да, он ко мне относился очень хорошо. Я прошел его высокую школу. Учился, смотрел, начал оперировать под его чутким присмотром. Всякое бывало. Помню, прихожу за полночь после операции, а руки в синяках. Жена взволнованно спрашивает: что это? А это Шалимов во время операции меня своей тяжелой дланью хлопал по рукам – учил. Мы не обижались, даже гордились, поскольку все знали, что так он учил только того, про кого считал, что из него выйдет умелый специалист.

– Мы немного уходим от темы. Хочу спросить о твоей жене Оле. Насколько я знаю, вы познакомились в ситуации, которая часто обыгрывалась в кинофильмах.

– Ну да. Оля сломала руку. А для пианистки сам понимаешь, что это такое. Пришла к нам в институт делать физиотерапию. Я случайно зашел в кабинет, тут мы и познакомились. Встречались где-то года полтора, а в 1980-м поженились. Марина у нас родилась через два года. К слову, ты ведь знаешь, что моя красавица жена – украинка. У меня никогда и в мыслях не было, что жениться надо не по любви, а по национальному признаку.

А чтобы завершить еврейскую тему, расскажу, что, когда отец попросил Александра Алексеевича взять меня к себе «чтобы подучился», Шалимов честно ответил: «Возьму. Научить – научу. Но карьеру он в Киеве не сделает, потому что здесь есть определенное негативное отношение к евреям». Вот, собственно, и всё, что могу сказать о личном опыте столкновения с антисемитизмом.

– Много лет назад я брал интервью у Кравчука. Тогда прошло всего несколько месяцев, как он проиграл президентские выборы Кучме. И, должно быть, поэтому всё еще был не очень весел. В разговоре затронули тему государственного антисемитизма в советские времена. Он сказал: «Это всё задумали в Москве. Мы только выполняли указания». Тогда я его спросил: «Но почему же исполняли их с гораздо большим рвением, чем в Грузии или Прибалтике?» Леонид Макарович посмотрел на меня отстраненным взором и, не отвечая на вопрос, заговорил на другую тему… Я всё же думаю, что тебе с профессией повезло. Ну какой идиот начнет говорить лечащему врачу что-то плохое о его национальности? Я знаю только один случай, когда пациент отказался от услуг хорошего врача по национальному признаку, и произошло это в Германии. В 1930 г. штурмовик Хорст Вессель, в честь которого впоследствии был назван нацистский гимн, получил ранение во время бытового конфликта. К нему привели умелого врача, но тот оказался евреем, и поэтому Вессель отказался от его услуг. Он лег в больницу, где «истинные арийцы» в белых халатах долечили его до заражения крови, от которого он и помер. Вот такой «задвиг» медицины случился. И всё же тебе удалось сделать себе имя в Киеве.

– Этому способствовало несколько факторов. Когда я попал к Шалимову, институт только становился на ноги. Я пришел в отделение хирургии печени и поджелудочной железы. Александр Алексеевич оперировал всё – сосуды, грудную клетку, желудок и т. д. Но любимое дело у него было хирургия поджелудочной железы, поэтому нашему отделу он уделял большое внимание. Второй момент – он очень любил новое и всегда замечал тех, кто генерирует идеи. А я ему всё время вбрасывал новые идеи. Третье – непосредственный мой руководитель профессор Земсков, знаменитый хирург-онколог. Он был генератором идей, направлял нас на поиск новых технологий. У нас всё бурлило, кипело. Очень много дал мне Владимир Сергеевич Земсков. А потом я уже взял всё – и какие-то хирургические навыки, и умение находить новые технологии. Шалимов всё время был сильно занят, всё время спешил, поэтому иногда выпадала удача заканчивать начатые им операции. Но он позволял делать это только тем, в ком был абсолютно уверен.

– А за счет чего Шалимов получил институт? Был случай с профессором Шеверевым, известным офтальмологом, который спас жену Щербицкого от слепоты, и поэтому клинику ему построили.

– Шалимов был класснейшим хирургом. Он спас множество людей, в том числе кое-кого из начальства – вот его и выдвинули. И в данном случае весьма по заслугам. Шалимов создал одну из самых сильных хирургических клиник в СССР. А я, стоя рядом, проработал с ним 21 год.

– А про что была твоя кандидатская?

– У меня была особая техника – как сшить, соединить оставшиеся части поджелудочной железы, чтобы меньше получить осложнений.

– Какой у тебя самый запомнившийся случай из практики?

– Шалимов «горел» трансплантацией, он первый в Союзе хотел сделать трансплантацию печени. Тогда в мире уже трансплантировали печень, поджелудочную железу, сердце. У нас же было послабее, но он хотел это сделать. Появилась технология трансплантации поджелудочной железы для лечения диабета – пересаживали часть поджелудочной железы, и чужая поджелудочная начинала вырабатывать инсулин. То есть тогда появилась новая технология трансплантации поджелудочной железы. Она имеет две функции – пищеварительную и диабетовую, когда вырабатывается инсулин. Пищеварительная – по трубке идет сок и попадает в кишку, а инсулин попадает прямо в кровь, он минует желудочно-кишечный тракт. Так вот, французы придумали, что если запломбировать проток специальным полимером, то железа через стадию воспаления превращается в эдакую «подошву», и тогда не опасно ее пересаживать, а инсулярные клетки остаются. Для этого нужен был этот полимер. Его в Союзе производил только один завод. Купить его было невозможно, он стоил 30 тыс. долл. за 100 г. Мне дали первую тему – пересадка поджелудочной железы, и я узнал, что в Ереване есть такой завод. А папина сестра была женой замминистра тяжелой промышленности Армении. Там сказали – пусть приезжает. Полимер этот был особенный, очень летучий. Рассказывали, что кто-то вез его, не с медицинской целью, дело было летом, что-то загорелось, остановили поезд. Поэтому я взял два холодильника, взял бутылки от шампанского. Думаю, ну как-то же надо привезти – мне тему дают. Я приехал туда, приходим на завод к директору. Там стоят вагоны-канистры. Он говорит: «Бери сколько надо». Я говорю: «Мне в бутылочку отлейте», он говорит: «Нет, в бутылочку мы не отольем». В итоге отлили мне эту бутылочку, я с ней приехал. Но не идет эксперимент. А тут оказалось, что в Киеве производят полимер – полиуретан. Я этот полиуретан использовал в своей диссертации. И тогда что запомнилось: приходит один парень, у него травма, и после этого желудочный сок тек на живот со свищом. Его надо было оперировать, сложная операция. И Земсков говорит: «Введи ему в этот свищ свой полимер, это же то же самое, что проток». Я спрашиваю: «Прямо так?» Земсков говорит: «Да, давай прямо так, он ничего не теряет». Я ему ввожу – он «полимеризовался» и выздоровел без операции. Мы за эту работу получили премию Ленинского комсомола.

– А докторская твоя о чем была?

– По раку поджелудочной.

– Шалимов был жив еще тогда?

– Да, конечно. В 1994 г. я защитился. С моей докторской была детективная история. Я ее написал еще в 1991-м и отдал одной дамочке печатать. Меня в это время брат пригласил в Канаду, в Торонто. Возвращаюсь, а эта машинистка исчезла. У нее какой-то любовник появился, короче, пропала с рукописью. Шалимов сказал: садись пиши заново. Он сам четыре раза переписывал диссертацию.

– У меня был один знакомый, его сын был министром в Израиле. Я сделал с ним интервью, которое называлось «Человек, закрывший Советский Союз», потому что его кандидатская диссертация была последней, которую утверждала ВАК СССР, после чего ее закрыли. Кстати, когда развалился Союз, ты возглавлял отделение?

– Нет, я был ведущим научным сотрудникoм, возглавлял Шалимов.

– Но он же был директором института.

– Был, но формально еще и возглавлял отделение. А потом я создал одну из первых частных клиник «Биофармтех». После Канады у меня всё перевернулось, я думал: жизнь проходит, почему я так живу, они там по-другому живут…

Как я создал эту структуру? Приехал шведский профессор к нам, мы принимали его всем отделением целый месяц. А потом от своей Академии наук он делает приглашение нам в Швецию на месяц, в 1991-м это было. И мы очень удачно приехали: только прилетели и на следующий день в Стокгольме случайно попали на церемонию приезда лауреатов Нобелевской премии. Нобель завещал, что сколько лауреатов, столько же и молодых девушек-парней студентов должно быть на церемонии. Идет вот эта толпа, 1991 г., мы из «темного» Киева приехали и смотрим на это зрелище. Мы вернулись в шоке. Шалимов-то видел, за границей бывал, он понимал разницу, а я в первый раз выехал. Я говорю: «Давайте частную клинику сделаем». Во-первых, чтобы деньги неофициально у пациентов не брать. Все врачи – заложники. Вот как хочешь – вырезай, не вырезай. Врачей тогда стали на взятках брать. Они официально получают очень мало, но живут на «черные» деньги. И все это знают. Я хотел уйти от этого, хотел сделать свою современную клинику с новейшим оборудованием. Тогда существовал концерн «Киев-Донбасс», был у нас спонсорoм. Он говорил: давайте возьмем в аренду, сделаем ремонт. Потом приехал, сказал: мы закупаем оборудование, берем в аренду этаж, а вы зарабатывайте деньги. Сделали клинику, это было в начале 1990-х.

– Насколько я помню, ты уже возглавлял клинику и у тебя были планы ее расширять. И тут произошел типичный случай, когда украинская жена вытаскивает мужа по еврейской линии куда-то в Германию, Израиль или США. Ведь именно Оля была инициатором отъезда в Германию?

– Ей хотелось нормальной жизни, дочка росла. Марину провожал весь класс. Олю – ее коллеги из консерватории. Для всех эмиграция была тяжелым переживанием.

– Но как у тебя всё случилось в Германии? У такого классного специалиста.

– Я приехал зрелым хирургом, выполняющим самостоятельно сложнейшие операции. Как в любой западной медицине, необходимо было пройти определенные ступени профессиональной линейки, чтобы выйти на такой же уровень, какой у меня был в Украине. Поэтому я себе поставил задачу: мне нужно было выучить с нуля немецкий язык. Я хотел изучать новые технологии, которыми владели немецкие специалисты, а для этого пришлось поработать и в реанимационном отделении, и в кардиохирургии, и в онкологии, и в клиниках, специализирующихся на других хирургических технологиях. На это ушло девять лет. И тут я понял, что я хочу и могу весь накопленный опыт и связи с крупнейшими медиками Германии применить в Украине.

– Давай отвлечемся от научной темы. Расскажи, каких знаменитостей ты лечил?

– Хорошо помнится Броневой.

– Его настоящая фамилия Факторович. Отец его был чекистом, поэтому и взял этот боевой псевдоним – Броневой.

– Он лежал в клинике, ему операцию на сердце делали. У него началась гангрена, некроз на ноге на почве диабета. А у меня эти технологии лечения ран разработаны, я их всё время собирал. И тогда меня попросили ему помочь. Мне американцы оставили один прибор – попробовать, как работает. Броневой уже был в солидном возрасте, уставший, после операции. Я начинаю делать ему перевязку, а он взрывается, кричит. Я ему говорю: «Вы, может, стихи почитаете?» Хотел отвлечь его. А он мне отвечает: «Вы знаете, сколько стоит, когда я стихи читаю?» Я был ошарашен и непроизвольно выпалил: «А вы знаете, сколько стоит моя перевязка?» И мы холодно расстались. Через день опять перевязка, я приезжаю с аппаратом, настроение у меня напряженное. И вдруг он говорит: «Юрий, я хочу почитать вам Лермонтова». Я говорю: «Хорошо». Я готовил всё на перевязку, она длительная, и он час по памяти читал. Такие замечательные стихи! «Как жаль, что Лермонтова не стало в 27 лет», – сказал Броневой.

– Ты когда-то сказал, что ты свое будущее видишь только в Украине. Ты не передумал?

– Отвечу так. Я недавно был на выставке в Германии – там самая большая в мире выставка медицины, проходит каждый год. И каждый год меня чем-то удивляет. Сейчас я покажу одну фотографию. Это робот, который делает всё сам – колоноскопию, вены удаляет…

– Вы скоро не нужны будете?

– Я написал такую фразу: «Начало механической медицины».

– А не опасно ему доверять такую важную операцию? Вдруг в электронике что-то замкнет?

– Жизнь покажет. У робота есть датчик, он видит все границы, и он проводит операцию. Причем если врач по протоколу должен 1 час 20 минут делать колоноскопию, то этот «паренек» – за 15–17 минут. И всё!

– У нас этого долго еще не будет?

– Не знаю. Я видел разницу в том, как мы делаем операции и как они делают – по-другому. Мне хотелось всё это сделать здесь. Когда в частной клинике «Борис» работал, я был первым, кто привез в Украину методику аблации опухоли или вакуумтерапию.

– И ты решил перейти в новое дело? Ты теперь медицинский директор. Это что-то типа главврача?

– Немного другое. Главврач – управленец, а я создаю медицинскую идеологию – направление, куда мы идем. Клиника уже 10 лет на рынке, но стационар, хирургия, реанимация, диагностика, где больные лежат, – это совершенно новые технологии, привезенные нами с последних выставок.

– А что ты скажешь о состоянии медицины в Украине? Формально по Конституции нас должны лечить бесплатно, но на практике мы знаем, что этого давно нет. Ты надеешься, что в «Оксфорд Медикал» что-то сможешь сделать?

– Здесь абсолютно новая клиника, очень понятный инвестор, он приезжал в Дюссельдорф на выставку. У меня стоит в операционной, в реанимации новейшее оборудование. Я привлекаю хороших специалистов.

– А цены здесь для кого приемлемы?

– Инвестор сказал так: «Мы в убытке, конечно, не должны быть. Но начнем с того, что на 30% дешевле, чем цена на рынке услуг».

– Ну, удачи тебе. А как дела в семье?

– Оля раньше играла в театрах, в кирхах, у нее же в репертуаре больше классические программы. Но сейчас уже в основном дома. Здесь тоже много дел. Марина окончила в Дюссельдорфском университете факультет информатики и искусства, семь лет проработала в крупной галерее. У меня внук Аран и внучка Анечка, очень славные ребятки. К слову, муж Марины Эрих – твой коллега, журналист, работает на телевидении. Так и живем. Переехали из Дюссельдорфа в Кёльн…

•

А потом началась вой­на. И как события сложились для него, Лифшиц рассказал Игорю Левенштейну (см. «ЕП», 2024, № 1):

«По стечению обстоятельств, я 18 февраля 2022 г. улетел из Киева в Германию, потому что у моей жены была там плановая операция. И начало вой­ны я принял как факт, находясь в Германии. Конечно, это было потрясение, и мне было непонятно – что делать, я был в растерянности. Помогли мои немецкие коллеги: буквально через пять дней мне позвонил мой приятель, руководитель крупной клиники в Золингене, и сказал: мы хотим с тобой встретиться. Он пригласил на встречу со мной бизнесменов и мэра города и сказал: „Мы хотим помогать Украине“. Чем помочь – был главный вопрос. Я сказал, что, очевидно, сейчас важнее всего помочь специальным медицинским оборудованием для лечения ран и их последствий.

Первые два месяца шел сбор средств, по итогам которого они дали мне чек на 200 тыс. €, который собрали члены Ротари-клуба города Золингена. Мы с дочерью поехали на завод под Касселем, где определили, какие технологии надо взять. В свое время я приобретал на этом заводе оборудование, когда запускал клинику в Киеве. Мы были весьма удивлены, когда хозяин завода сказал: я ненавижу Путина и дам тебе всё, что тебе надо. Когда я обозначил, что располагаю ограниченными суммами, он сделал мне огромные скидки…

Я приехал в Киев и создал с группой коллег центр лечения раненых. Современное лечение ран базируется на трех китах. Это новые технологии, позволяющие снимать воспаления и нагноения. Потом это бактериология: у раненых встречаются три-четыре вида бактерий, которые не поддаются действию антибиотиков. И третье: это реконструктивные пластические операции. Вместе с профессором Сергеем Галичем, пластическим хирургом, с которым мы в свое время работали у Шалимова, и с главврачом больницы „Медгородок“ Вадимом Крыжевским, который когда-то работал со мной, мы пошли к главе департамента здравоохранения Киевской администрации Валентине Гинзбург. Она нас выслушала и дала добро на запуск на базе „Медгородка“ пробного центра по лечению раненых, где мы применили весь наш опыт и все наши технологии.

За это время мы оказали помощь более тысячи больных. Причем самых тяжелых раненых, буквально в тупиковых ситуациях, мы забирали к нам в клинику „Оксфорд Медикал“, где выхаживали их бесплатно, на волонтерских основах. Все, кто у нас были, выжили; всем удалось сохранить конечности… В процессе работы мы добились снижения осложнений. Вначале были очень тяжелые пациенты с большими проблемами; а сейчас мы уже практически вышли на довоенный гражданский уровень осложнений у раненых. В очень тяжелых и непонятных случаях мы проводим телеконференции с коллегами, которые охотно включаются в наши дела…

Сегодня стало очевидно, что вой­на продлится довольно долго. Мы продолжаем лечить раненых… Вся наша деятельность продолжается, единственный нюанс: исчерпываются запасы гуманитарной помощи, нужно думать, где их пополнять. Мы работаем над этим – вплоть до того, что клиника будет сама закупать необходимые материалы, потому что раненых становится всё больше. Но рук мы не опускаем…

•

Возвращаюсь к нашей с Лифшицем беседе.

– Юра, многие полагают, что хороший человек – это не профессия. А я за свою жизнь убедился, что без хороших людей в любой профессии трудно.

– Я тоже так считаю. И рад тому, что они в моей жизни были. Вспоминаю Ивана Саввича Дьячука. Он такой мудрый, с сельскими корнями был человек. Когда я пришел в институт, он меня и другую молодежь поддерживал и опекал. Я всё время опаздывал на пятиминутки, которые проводил Шалимов. В последнюю минуту то машина не заправлена, то еще что-то… И Шалимов гремел: опять, опять ты! Саввич говорит: «Ну что же вы, это же Божий человек!» И все смеялись, он переводил всё в юмор. А когда родилась Марина, я снял однокомнатную квартиру на Борщаговке в большом доме с выбитыми стеклами. И мы с Пашей – ныне профессором и лауреатом госпремии – отскребали помет, там голуби жили. Разгребли помет, купили детскую кроватку. Жена приезжает из роддома, я на раскладушке, ребенку купили коляску. И вдруг звонок в дверь, приходят от Дьячука ребята и заносят стиральную машину – подарок, чтобы ребенку пеленки стирать. Я это помню и всегда помнить буду. Всё зависит от воспитания, культуры и человеческого фактора. И на этом всё строится – и семья, и государство.

Любимым изречением Шалимова, которое раньше мне давило на мозги, было: «Не думай, что ты самый умный, всегда найдется кто-то умнее тебя». А сейчас это мое любимое изречение…

•

«Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена…» – это тоже слова из клятвы Гиппократа. И они как раз о таких врачах, как Лифшиц. Юрий Зиновьевич, до 120! Ведь твоя работа так нужна людям!

 

Беседовал Михаил ФРЕНКЕЛЬ