Упадок как норма?

Тот факт, что Германия демонстрирует незначительный экономический рост по сравнению со многими прочими странами ЕС, сам по себе вызывает меньшую тревогу, чем изменения, стоящие за этим. Условия экономической жизнеспособности рушатся – и это не осознается даже политико-медийной элитой.

Похоже, что Германия нынче становится тем, чем уже была четверть века назад: крупнейшая экономика Европы в абсолютном выражении, но одна из наименее жизнеспособных. Предположительно, это справедливо для Европы в целом в глобальном сравнении. Но внутри Европы Германия, вероятно, в особой степени в числе проигравших. В своем нынешнем весеннем прогнозе Европейская комиссия предупреждает о рецессии в ЕС в целом и ожидает в текущем году роста ВВП на 1%. Но при этом Германия, крупнейшая экономика ЕС, с показателем роста всего 0,2%, вероятно, окажется в хвосте. А Международный валютный фонд – который обычно занимается только экономикой проблемных стран – прогнозирует Германии довольно слабые перспективы и в ближайшие несколько лет.

Пожалуй, еще более важным признаком упадка Германии, чем прогноз низкого роста ВВП, является низкое количество вновь созданных фирм и предприятий: всего 33 100 в первом квартале 2023 г., что на 5,5% меньше, чем в том же квартале предыдущего года, который тогда считался в этом отношении самым слабым в нынешнем веке. Кроме того, все меньше иностранных компаний инвестируют в Германию, в то время как в Европе в целом этот показатель растет. Это известный эффект: страна, которая не очень жизнеспособна, не привлекает жизнеспособные компании извне, которые стремились бы в нее инвестировать.

После довольно короткого в историческом масштабе периода промежуточного роста во втором десятилетии XXI в. (который был вызван не действиями тогдашнего правительства Ангелы Меркель, а стал следствием радикальных реформ Agenda 2010 ее предшественника Герхарда Шрёдера) Германия сейчас возвращается к тому, чем она была на рубеже тысячелетий: национальная экономика, прогнившая и внутренне «уставшая», структурно перегруженная чрезмерными расходами «государства всеобщего благосостояния», утратившая предпосылки экономической жизнеспособности, в то время как ее политическое руководство продолжает всё более обременять налогоплательщиков. Например, в форме огромных новых долговых пакетов, эвфемистически называемых «специальными активами», или в форме законов о защите климата, которые влекут за собой огромные затраты для владельцев недвижимости на ее санирование.

Ситуация еще более фатальна, чем четверть века назад: за короткое время были не только растрачены сами предпосылки экономической жизнеспособности, но и утрачено осознание их необходимости. Значительно возросла не только абсолютная нагрузка на «государство всеобщего благосостояния» (социальные затраты уже давно превышают 30% бюджета страны), но и беспечность политически ответственных лиц, которые всё больше обременяют тех, кто еще обеспечивает стране экономические достижения – в последнее время прежде всего под лозунгом «защиты климата», а также посредством фактически неограниченной экономической иммиграции в системы социального обеспечения.

Экономист Томас Майер недавно резюмировал сложившуюся ситуацию как «эрозию германской экономической модели»: «Если бы кто-то захотел подытожить бизнес-модель германской экономики, которая была успешной на протяжении многих лет, можно было бы сказать, что она заключалась в том, чтобы сочетать мастерство, трудолюбие и дешевое энергоснабжение таким образом, что это приводило к лидерству на мировом рынке. Однако уже некоторое время позиции сторонников этой модели слабеют».

Согласно тезису Мейера, эти три столпа германской экономики разрушаются. Самым обсуждаемым и очевидным деструктивным процессом является, конечно же, экстремальный рост стоимости энергоносителей. Международное, а также внутриевропейское сравнение показывает, что германские политики не могут винить в этом только агрессивную войну Путина против Украины. Майер отмечает: «Германские компании вынуждены платить за электроэнергию в пять раз больше, чем американские, и в восемь раз больше, чем китайские. И в довершение всего, политика навязывает промышленности технологии, в которых другие страны имеют преимущества. Это включает в себя электрические обогреватели, а также автомобили с электрическим приводом. Неудивительно, что в последние годы прямые инвестиции германских компаний за рубежом превысили инвестиции иностранных компаний в Германии». При этом Майер даже не упоминает о постепенном отказе ФРГ от ядерной энергетики и о том, что в результате этого увеличился импорт ядерной энергии из Франции.

«Эрозия профессионализма» – возможно, самый пугающий деструктивный процесс, поскольку обратить его вспять очень трудно и даже при наличии такой возможности займет длительное время, – наиболее заметна ныне в школах и университетах. Последнее исследование IGLU подтверждает приведенные Майером данные других сравнительных исследований об ухудшении навыков чтения у учеников начальной школы в Германии. Наша школьная система явно не в состоянии довести многих детей из неблагополучных в образовательном отношении семей иммигрантов до экономически необходимых образовательных стандартов: как минимум коммуникационные навыки и элементарные познания в математике являются основой любой экономически значимой профессии.

Однако снижается не только способность что-либо делать, но, вероятно, и готовность. Майер отмечает также «эрозию трудолюбия»: в обществе, которое больше заинтересовано в балансе между работой и личной жизнью, чем в результативном труде, трудолюбие больше не считается добродетелью. Это, конечно, не исключительно германский феномен. Но в стране, которая относительно бедна сырьем и которая традиционно славилась трудолюбием своего народа, такое изменение менталитета особенно значимо. Тем более что это напрямую выражается в том, что среднегодовое рабочее время в ФРГ уже сегодня на 30% ниже, чем в США, и на 70% ниже, чем в Китае, при этом требования его дальнейшего сокращения не стихают.

Никто, находящийся в здравом уме, не может ожидать от сегодняшней Германии темпов роста, подобных тем, что были в годы «экономического чуда» или еще недавно в Китае. Это не только невозможно, но и нежелательно. Чтобы понять это, не обязательно принимать за чистую монету апокалиптические пророчества террористов из «Последнего поколения» или других истеричных климатических активистов.

Ничто не может расти до бесконечности, по крайней мере, в этом физически ограниченном мире. Особенно это касается экономики, будь то германская, какая-либо другая или даже мировая. Рост в смысле все более высоких производственных показателей и постоянно круто направленной вверх кривой увеличения валового внутреннего продукта действительно больше не может быть единственным критерием для оценки общей экономической ситуации – по крайней мере, в высокоразвитых экономиках. Кстати, первыми это поняли не сегодняшние апостолы «климатической справедливости» и всевозможных «поворотов», а пионеры западногерманского неолиберализма, такие как Вильгельм Рёпке и Александр Рюстов, а до них Джон Стюарт Милль, но также и величайший германский экономический политик XX в. Людвиг Эрхард. Об этом свидетельствуют его призывы к умеренности в 1960-е гг. и более поздние труды. Римский клуб не смог правильно предсказать «пределы роста» в 1972 г., что и сегодня вызывает насмешки в его адрес. Я не думаю, что кто-то в состоянии это сделать. Но то, что такие пределы существуют (в возможностях природы, которая включает в себя и творческого человека), должно быть ясно любому здравомыслящему человеку. Эпоха сжигания ископаемого топлива, конечно, закончится, потому что это экономически целесообразно лишь в ограниченных масштабах. Но то, что этот конец будет обусловлен глобальными политическими решениями по «защите климата», к чему стремится ныне правительство Германии, подавая такой пример всему миру, довольно маловероятно исходя из глобального исторического опыта.

Поэтому сама по себе новость о том, что темпы роста ВВП в Европе снижаются на протяжении многих лет и десятилетий, не может и не должна быть шокирующей. В долгосрочной перспективе глобальная экономика – по крайней мере, промышленность, производящая материальные товары, – может расти только так же, как растет лес. Курт Биденкопф, последний значительный политик Германии, который мыслил в традициях Людвига Эрхарда и западногерманского неолиберализма, любил использовать этот образ: экономика, как и лес, не растет до небес, а восстанавливается – отдельные деревья дают побеги, растут и в конце концов умирают, освобождая место для новых.

Задача мудрой (экономической) политики в такой высокоразвитой стране, как Германия, должна состоять в том, чтобы подпитывать эту жизненную силу становления (и ухода), т. е. обеспечить переход к экономике, которая больше не растет высокими темпами и, возможно, в какой-то момент перестанет расти вообще, но в которой предпринимательский успех трудолюбивых и квалифицированных людей остается возможным и поддерживает широкое процветание страны. В нынешней же Германии кажется, что люди предпочитают не замечать эрозию. Или даже превозносят ее как модель на пути к глобальной «климатической справедливости» – так называемый Degrowth (общественное движение ученых и активистов, критикующих модель развития путем экономического роста. – Ред.).

 

Фердинанд КНАУСС

 

Перевод с нем. Оригинал опубликован на сайте Tichys Einblick online (www.tichyseinblick.de).