«У нас не осталось ни родных, ни дома»

Поздно вечером 9 декабря 1941 г. в дом Перемотов постучали. Хозяин осторожно подошел к двери, стараясь не разбудить немцев, занявших две комнаты в доме. Городок Мерефа в Харьковской области был оккупирован вскоре после начала вой­ны, и немецкие офицеры сразу же заприметили добротный двухэтажный дом, в котором раньше находился лицей и проживал с семьей его директор Иван Яковлевич, человек в городе известный и уважаемый.

На пороге стоял оборванец. Он был истощен и болен. Обросший, в износившейся одежде, он напоминал скорее ходячий призрак, чем живого человека. Он еле держался на ногах и буквально ввалился в прихожую.

– Я Виктор. Товарищ по институту вашего сына Виктора, – успел произнести он и рухнул на пол. Иван Яковлевич и Татьяна Ивановна, переглянувшись, подхватили его и потащили в спальню, стараясь делать это как можно тише.

«Если бы они мне отказали тогда в приюте, я бы погиб, – вспоминал много лет спустя Виктор Рудник в своем письме в „Яд ва-Шем“. – Но они безоговорочно приняли меня, обмыли, переодели и, больного, уложили».

В первые дни вой­ны харьковчанин Рудник добровольцем ушел на фронт. Воевал в 250-й стрелковой дивизии на Западном фронте. В первых числах июля 1941-го часть вступила в бой на переправе в г. Белон. Оборонительные бои длились 90 дней, после чего часть попала в окружение, и оставшихся в живых отправляли в лагеря для военнопленных. Чудом Виктору удалось избежать немецкого «еврейского фильтра», а потом удивительным образом он сумел бежать из лагеря. Вообще, история его спасения выглядит как цепь чудесных совпадений.

«Выход из окружения был длительным и очень тяжелым, но направление я держал на Харьков. В декабре 1941-го я прошел пешком этот зимний холодный, голодный путь к городу Мерефе (в 25 км от Харькова)», – рассказал Виктор в письме.

Перемоты прекрасно понимали, кем был этот товарищ по институту: евреем, которому в случае обнаружения грозила смерть. Но и они рисковали жизнью, укрывая рядом с немецкими офицерами беглого еврея.

– Будешь у нас сколько потребуется, – сказал Иван Яковлевич. – А немцам мы объясним, что это наш сын пришел на побывку с фронта. А соседям скажем, что ты товарищ Виктора.

Немцы поверили на слово и проверять не стали – боялись заразиться. Соседи если и догадывались, то промолчали: Иван Яковлевич пользовался в городе огромным уважением.

Виктор Рудник действительно был однокурсником по Харьковскому инженерно-строительному институту Виктора Перемота, который в тот момент служил в Хабаровске.

До вой­ны в Харькове было несколько десятков тысяч евреев, большинство из них успели покинуть город. Но около 10 тыс. евреев оставались в городе, и почти все они были уничтожены. Основная масса была расстреляна в Дробицком яре близ Харькова, около 400 человек заперли в синагоге, где они умерли от голода и жажды. Местные жители видели, как евреев вели на казнь… Вскоре после этого в городе появился беглый еврей Рудник.

В комнатке, куда были выселены старики, Виктор прожил около двух недель. Они кормили и лечили его. Затем Иван Яковлевич добыл для него справку на имя Виктора Перемота. В конце декабря, собравшись с силами, в новой теплой одежде и обуви он отправился к своим. Вместе с Иваном Яковлевичем они разработали план перехода через линию фронта, проходившую в тот момент по реке Северный Донец. «Это при дальнейшем моем передвижении, для перехода линии фронта и возвращении в действующую армию очень помогло», – напишет позже Виктор.

Он шел от села к селу, ждал удобного случая для перехода, и однажды ночью ему это удалось. Это было еще одним чудом: перейти линию фронта, когда она постоянно меняется, а бои идут беспрерывно, было непросто. После выхода из оккупированной зоны в январе 1942-го он попал в резервный полк. Затем вновь был отправлен в действующую армию, в 1944-м оказался в госпиталe и больше на вой­ну не возвращался.

В 1998 г. Ивану и Татьяне Перемотам было присвоено звание Праведников народов мира. А еще спустя почти четверть века их правнучка Алла Мисюк, внучка Виктора, оказалась беженкой из Харькова.

– Я росла на рассказах о моем прадеде, о том, сколько добрых вещей он совершил, – говорит Алла. – Мой дед Виктор всегда с теплотой вспоминал о детстве. Оно было наполнено любовью и добротой. Я, к сожалению, никогда не была в том доме, где жили мои прадед с прабабушкой, его уже не существует. Но в честь моего прадеда была названа Мерефянская школа, которую он основал. Сегодня на фасаде этой школы висит мемориальная доска, посвященная ему. Он спас многих людей, но только эта история стала достоянием гласности. Он был добрым, порядочным человеком. Он понимал, что в свои 60 с лишним лет не может пойти воевать. Но он делал то, что мог, будучи на своем месте. Он очень многим военным помогал, давал им кров и еду…

Когда началась российско-украинская вой­на, никого из этой истории, конечно, уже не было в живых.

– Мы сначала не поняли, что это надолго... Потом, когда начали летать самолеты над городом, это было самое страшное. Каждый раз, когда слышишь гул самолета, наступает паника. Ты не знаешь, куда он будет бомбить, и понимаешь, что подвал не спасет. Мы в спешке побросали вещи в чемодан и 1 марта выехали на Южный вокзал. Это было жутко, потому что ничего толком не ходило, ничего не работало. В городе царила паника. По дороге нам попадались сожженные машины, расстрелянные люди, брошенные вещи. Это было страшно. Мы приехали на вокзал, а там такая огромная очередь, что сесть на поезд было почти невозможно. Но мне повезло. Я была с подругой, у которой двое маленьких детей. И благодаря этим детям нам удалось сесть на поезд. Мы не понимали, куда едем. Нам нужно было просто бежать.

В этом поезде они ехали сутки без еды и питья. Купить продукты было невозможно. Когда, наконец, добрались до Киева, то поразились: город был залит светом. Харьков они покидали в полной темноте. В столице поезд несколько часов простоял на перроне: по всей видимости, командование принимало решение, куда его направлять. За это время он был обстрелян, но, к счастью, обошлось без жертв. В итоге поезд отправился во Львов, там они пешком перешли польскую границу, где их ждали волонтеры. Еще восемь часов на машине, и они оказались в глухой польской деревне.

– Одно дело, когда есть родственники, друзья, кто-то, на кого можно положиться. Но у нас с Лизой никого нет. Мы одни в целом мире.

Спустя двое суток после отъезда из Харькова они добрались до небольшого польского поселка на границе с Украиной. Алла огляделась вокруг и поняла, что оставаться в этом месте она не может: там не было ни школы для дочери, ни работы для нее, ни жилья, ни даже аптеки.

И вдруг она вспомнила, как незадолго до этого вела переписку с Катей Гусаровой из отдела Праведников народов мира в музее «Яд ва-Шем». Алла – верующая христианка. Оказавшись в практически безвыходной ситуации, одна с ребенком в Польше, она решила взять пост на три дня, чтобы провести это время в молитве. И ей пришла в голову мысль написать Кате и рассказать о том, что случилось. Катя сразу же ответила: «Приезжайте».

– За год до начала вой­ны я написала Кате и попросила прислать документы, подтверждающие, что мой прадед является Праведником. Не знаю, зачем я это сделала. Мне хотелось, чтобы этот документ остался в семейном архиве, потому что все оригиналы мой дед передал в Харьковский музей Холокоста… Она выслала мне копии, и на этом наше общение закончилось.

Катя Гусарова 30 лет работает исследователем, ищет информацию и доказательства по случаям спасения евреев в годы Второй мировой вой­ны. За годы работы через ее руки прошли сотни таких случаев. Статус Праведника присваивается только неевреям, осознанно помогавшим спасению евреев с риском для жизни. Праведники получали право на израильское гражданство, и некоторые из них воспользовались этой возможностью и приехали жить в Израиль. Сегодня, к сожалению, в живых практически не осталось никого.

– Я считаю, что Катя – это руки Бога. Она стала для меня новой семьей. Она приютила меня у себя дома, рядом со своими детьми и мамой. Мы живем вместе уже почти год. Если бы не она, я не знаю, что бы было со мной и дочкой. Ведь у нас не осталось ничего и никого.

Алла была не единственным человеком, обратившимся в «Яд ва-Шем» за помощью. Работники музея организовали программу помощи потомкам Праведников, проживающим в Украине.

– Было семь или восемь обращений, всего 22 человека, включая семьи, – рассказывает Катя. – Часть из этих семей так и не доехали до Израиля. Но кто-то приехал. Мы их встречали, расселяли, помогали как могли. Это была целая операция по эвакуации. Мы задействовали волонтеров, «Сохнут», израильские власти. Кого-то сумели отправить в дом престарелых, кто-то живет самостоятельно. Никто не мог себе представить, что такое может случиться. И уж тем более никто не мог представить, что эта вой­на затянется так надолго.

Как это часто бывает, в Израиле потомки Праведников столкнулись с бюрократическими препонами. У беженцев нет ни банковских счетов, ни израильских документов, поэтому сотрудникам «Яд ва-Шем» пришлось взять на себя опеку над ними, в том числе и для того, чтобы oни могли получить небольшую денежную помощь, выделенную музеем. Эти деньги помогли прожить первые несколько месяцев. Но сейчас это пособие отменено, и теперь им придется находить выход самостоятельно. К тому же по закону только дети и внуки Праведников имеют право на пребывание и работу в Израиле сроком до пяти лет. На правнуков это не распространяется. Как полагает Катя, с новым правительством надежды на исключение нет. Вместе с директором музея Дани Даяном oни уже писали обращение в Кнессет, но никакого ответа не последовало.

– Во время молитвы я всегда говорю: спасибо Богу за то, что послал мне Катю, – признается Алла. – Но сейчас я не знаю, что будет. У меня опускаются руки, и хочется плакать. Одна надежда на Бога…

 

Майя ГЕЛЬФАНД