Араб по крови, еврей по духу и судьбе

В мейнстрим-прессе и многочисленных левых «боевых листках» нередко приходится читать об Израиле как о расистском государстве апартеида, безжалостно угнетающем «несчастных палестинцев». При этом авторов подобных описаний нисколько не смущает то обстоятельство, что в Израиле на равных правах с евреями живут сотни тысяч арабов, в то время как все контролируемые «палестинцами» территории уже давно стали «юденфрай». Да и евреи, принимающие ислам, – не такое уж распространенное явление в Израиле. А вот наоборот… Историй об этом известно множество, но мы предлагаем вниманию читателей лишь три из них.

 

Бата, Грига и «Дом-пагода»

Я давно собирался рассказать эту историю. Услышав ее впервые много лет назад без подробностей, уже тогда я дал себе слово, что обязательно докопаюсь до истоков. История эта поразила меня своей нестандарт­ностью, хотя в нашей стране такие истории имели все шансы стать заурядными. И еще один ее аспект не мог оставить меня равнодушным: она началась в самом красивом доме Тель-Авива, известном под названием «Пагода», который мне очень нравится.

Тель-авивское кафе «Бата и Грига» открылось в 2008 г. на перекрестке улиц Алленби и Левонтин. Я полюбил его буквально с первых дней. Во-первых, оно находится в нескольких шагах от моей работы, а во-вторых – там подают мой любимый сорт кофе. Поэтому я часто работаю там. Как человек любопытный я все время интересовался, что означает название кафе и почему на витрине оно написано и на иврите, и на арабском. Но ни бармен, ни официанты удовлетворить мое любопытство не могли.

И вот однажды, когда я оказался в кафе в 6 часов утра, за соседний столик подсел мужчина лет 75. Он так пристально наблюдал за тем, как я раскуривал трубку, что, не выдержав, я спросил его, не мешает ли ему табачный дым. Он рассмеялся и сказал, что и сам много лет курил трубку, но «здоровье уже не то» и курить без виски он не может, а виски ему нельзя. Мы разговорились, а подошедшая к нам бариста, увидев моего собеседника, сказала мне, что вот ему я и должен задавать свои вопросы. Мужчина спросил меня, о каких вопросах идет речь. И я «поскакал». Место, где находится кафе, довольно любопытно, и уже одно это вызывало у меня множество вопросов. Но, конечно, главным оставался вопрос о происхождении названия кафе. И Авраам – так звали моего собеседника – объяснил мне, что «Бата и Грига» можно перевести как Пат и Паташон (то есть Длинный и Короткий). Название имеет несколько комический подтекст и напрямую относится к бабушке и дедушке одного из нынешних владельцев. Тут мой собеседник сделал глубокий вдох и, немного помолчав, рассмеялся: «Они действительно выглядели, как Пат и Паташон, Аглая и Джала».

– Аглая и Джала? – по-моему, переспросив старика, я даже привстал.

– А ты знаешь, о ком идет речь? – с не меньшим удивлением спросил он.

– Думаю, что знаю, – ответил я. – Я не очень верю в такие совпадения.

– А я знал их – и Аглаю, и Джалу. Она была ростом с ребенка, может метра полтора, а Джала – выше тебя на голову (это при моем росте 185 см).

Старик задумался и замолчал, нырнув в свои воспоминания. Так я снова вернулся к истории, которую давно хотел рассказать...

В доме «Пагода» всегда были цветы. И, несмотря на то что никакой явочной квартиры в здании не было и профессор Плейшнер в окно не прыгал, горшками с цветами были уставлены все подоконники третьего этажа. На третьем этаже жил Мендль Штайнер, и он очень любил цветы. Про Штайнера в Тель-Авиве говорили, что он настолько молчалив, что разговаривает только со своей женой и со своими цветами, хотя насчет я жены я не уверен. Но Штайнер очень любил цветы, и именно поэтому на первом этаже «Пагоды» он открыл цветочный магазин, оранжереи которого занимали часть двора.

Жена Штайнера в магазине не появлялась, и его правой рукой был Джала – добродушный и кроткий яффский араб огромного роста. Мендль не знал, кто и когда научил Джалу основам агрономических наук. Но Джала делал свою работу хорошо и честно. А Штайнер платил ему за эту работу тоже хорошо и честно. На этом их отношения заканчивались.

А в другом крыле «Пагоды» находилось консульство Польской Республики. Консулом Польши в Тель-Авиве был Дов Хаузнер. По работе он часто бывал в Варшаве. И как-то раз, будучи приглашенным на очередной раут, организованный МИДом Польши, он познакомился там с очаровательной блондинкой по имени Аглая. Нет, не подумайте плохого: Хаузнер был примерным семьянином, а Аглая – всего лишь рядовым сотрудником МИДа. Тем не менее, несмотря на разницу в возрасте, статусе и даже вероисповедании, они подружились. И спустя несколько месяцев, выбив у начальства ставку секретаря, Хаузнер пригласил Аглаю в Тель-Авив на работу.

У Дова Хаузнера дети были ровесниками Аглаи (его старший сын Гидеон, будущий судья Эйхмана, тогда как раз изучал юриспруденцию в Еврейском университете). Поэтому и к девушке Хаузнер относился, как к дочери. А может быть, были и иные причины, ведь, как и Хаузнер, Аглая была родом из Львова. Хаузнер даже поселил девушку в своей квартире на несколько месяцев.

Тель-Авив очень нравился Аглае. И только жара несколько омрачала ее жизнь. Лето, которое длится в Тель-Авиве девять месяцев. Кондиционеров тогда еще не было, и в жаркие дни девушка искала прохлады. Когда была возможность, она уходила на море, а когда такой возможности не было – спускалась в оранжерею Штайнера. Там было прохладнее.

А еще в оранжерее был Джала. Когда он впервые увидел маленькую польку, ему показалось, что ожила одна из кукол дочерей Блоха – хозяина здания. Но «кукла» ходила, смеялась, пела и даже играла на фортепиано. Когда Аглая спускалась в оранжерею, Джала прятался и наблюдал. Ну а что ему оставалось делать? Польского он не знал, а Аглая не знала иврита. Но как-то раз, спускаясь по лестнице «Пагоды», Аглая напевала детскую песенку на французском, и… Джала неожиданно стал ей подпевать. Молодые люди дружно рассмеялись, и долговязый Джала заговорил с очаровательной блондинкой на языке Дюма и Мольера. Как оказалось, Джала был сиротой и воспитывался при одном из яффских монастырей. Монахи и научили его французскому, а еще научили выращивать цветы. То, чего Штайнер не узнал за несколько лет, Аглая узнала за несколько минут.

С этого дня молодые люди стали проводить много времени вместе. Чтобы не попадаться лишний раз на глаза соседям, они часто уходили во двор соседнего дома, где был фруктовый сад и где никто не мешал им наслаждаться обществом друг друга. Джала обучал Аглаю ивриту и рассказывал ей о земле палестинской. Аглая обучала Джалу… нет, не польскому, конечно, – французскому и рассказывала ему о Варшаве, Вене и родном Львове. Через некоторое время об их встречах уже знали многие. Над ними смеялись: «Бата ве Грига» – Пат и Паташон… Но в этом смехе не было злости. Может быть, немного зависти: уж больно красивой была Аглая. Но крестик во впадине ее «прелестей» действовал на многих евреев не хуже огня. А Джалу это нисколько не расстраивало.

Прошел год. Аглая уже бегло говорила на иврите, Джала стал «парле ву франсе». Всё бы неплохо, но… молодые люди стали всё чаще сталкиваться с не совсем доброжелательным отношением к их связи. И однажды, провожая Аглаю из кино домой к небольшой квартирке, которую она снимала, Джала остановился, развернул Аглаю за плечи лицом к себе и сказал:

– Я знаю, как мы будем жить дальше!

Он опустился на одно колено и сказал дрожащим голосом по-французски:

– Я не богатый человек, и, кроме руки и сердца, мне нечего тебе предложить. Зато это я могу отдать тебе навсегда!

Нельзя сказать, что для Аглаи эти слова стали неожиданностью. И все-таки она расплакалась. И тогда Джала поднял ее на руки, словно маленькую девочку, и донес до дверей ее квартиры. За всю дорогу Аглая не произнесла не слова, но, как только ее ноги почувствовали твердую землю, она совладала с переполнявшим ее волнением и ответила: «Я согласна».

На следующий день, когда Джала утром вошел в оранжерею, Аглая уже ждала его.

– Я так рада, – сказала она Джале, – но… как мы можем пожениться? Я полька, католичка, а ты араб, мусульманин. У нас разная религия, разное гражданство… Давай посоветуемся с Моше (Мориц Блох. – Б. Б.), как нам быть?

Молодые люди поднялись на второй этаж к хозяину здания. Господин Блох с утра неважно себя чувствовал, но молодых людей принял и пригласил разделить с ним скромный миллионерский завтрак. Мориц внимательно выслушал сбивчивый рассказ Аглаи, а потом короткие пояснения Джалы и, подумав, спросил:

– Джала, тебе где больше нравится – среди евреев в Тель-Авиве или среди арабов в Яффо?

– В Тель-Авиве, конечно, – ответил Джала.

– А тебе, Аглая, еще хочется вернуться в Польшу или ты уже привыкла к тель-авивской жаре?

– Привыкла, господин Блох, и мне очень тут нравится.

– Так почему бы вам обоим не принять иудаизм и не пожениться старым еврейским способом? Под хупой и под крики «Лехаим»?

– А разве это возможно? – в один голос спросили молодые люди.

– Если вы любите друг друга, нет ничего невозможного, – ответил Блох. – А я вам помогу.

Сразу после Хануки 1938 г. Аглая и Джала сыграли свадьбу. Но если вы думаете, что это конец истории, то вы заблуждаетесь! Весной 1948-го, когда Аглая была беременна третьим ребенком, Джала обратился к Йоханану Ратнеру, одному из высокопоставленных командиров «Хаганы» (см. «ЕП», 2021, № 2), и сказал, что хочет защищать свою страну.

– Ты понимаешь, чем ты рискуешь? – спросил его Ратнер. – Тебе придется стрелять в арабов – в твоих соплеменников.

– Всю свою жизнь я прожил среди евреев. Никогда не видел от них ничего плохого – ни тогда, когда ходил молиться в мечеть, ни теперь, когда хожу в бейт-кнессет. Я глубоко уважаю этот народ и давно чувствую себя его частью, задолго до того, как стал иудеем. Я готов защищать город, в котором живу, от любого, кто придет сюда с оружием! – как вспоминал потом сам Джала, это была самая длинная речь в его жизни.

Джалу приняли в «Хагану». Я не знаю подробности его воинской жизни, хотя один из старых пальмаховцев рассказывал мне, что в боях под Рамле видел здоровенного парня, который мог взвалить на плечи два станковых пулемета, словно деревянные метлы. И был тот парень очень похож на араба, если бы не пел еврейские песни на иврите куда лучшем, чем у многих евреев…

Закончилась война, подросли дети. Уже давно закрылся цветочный магазин, и новая Польша открыла свое посольство на соседней улице. Джала давно владел цветочным магазином в Герцлии, там же жила вся семья. Старшая из дочерей стала врачом, сын – строителем, вторая дочь – учителем. А ее дочь, которую назвали в честь деда Ала (с одним «л»), единственная из всей семьи, проживающая сегодня в Тель-Авиве, и рассказала мне подробности этой истории.

 

Борис БРЕСТОВИЦКИЙ

Почему Мухаммад стал Барухом

На военном кладбище в Нетании есть одинокая могила. Не заброшенная (на военных кладбищах Израиля нет заброшенных могил) – одинокая. К ней не приходят родственники покойного. К ней не приходят боевые товарищи героя. Почти все они умерли или глубокие старики. На могиле написано: «Барух Мизрахи, сын Сарры и Авраама, родился в Цфате, погиб в бою в Дженине 9 нисана 5708-го, в 22 года. Да будет его душа вплетена в цепь живых».

Человек, останки которого лежат в этой могиле, родился в состоятельной арабской семье. Звали его Хамудa Абу эль-Эньян. Он учился в государственной арабской школе, но в 14 лет перешел в еврейскую школу…

Многие из нас могут припомнить, как кого-нибудь из их нееврейских родственников, друзей или знакомых вдруг начинало почему-то тянуть к евреям… Родители Хамуды негодовали, старались вразумить сына. Ничто не помогaло. Мало того, парень решил установить контакт с движением «Бейтар». Евреи подозревали его в шпионаже и, как и родители, пытались вразумить. И даже били. Но ни родителям, ни бейтаровцам не удалось сломить упрямого подростка. После смерти матери в 1943 г. и угрозы отца убить непокорного сына, если тот не перестанет дружить с евреями, Хамудa порвал с родными.

Он прошел гиюр в Хайфском раввинате. Рав Барух Маркус дал ему традиционное для новообращенных евреев имя: Авраам, сын Авраама и Сары. Но Хамуде оно не понравилось: имя указывало на «нового еврея» и подвергало его риску опознания. Он взял себе имя Барух Мизрахи. «По мне видно, что я не ашкеназский еврей. Если бы я назвался Эфраимом Гольдманом, люди бы задавали вопросы. А Барух Мизрахи вопросов не вызовет», – говорил он друзьям.

После перехода в иудаизм Барух Мизрахи стал бейтаровцем и вскоре присоединился к подпольной организации ЭЦЕЛ – участвовал в боевых операциях против британских властей.

Вот что удалось узнать в Интернете о его дальнейшей жизни и смерти. В 1945-м Баруха арестовывает полиция, он проводит несколько месяцев в Латруне, затем его депортируют в лагерь для заключенных в Эритрее. Его родственники договариваются с английскими властями об освобождении в обмен на возвращение к исламу и к семье. Но он отказывается: «Я не предам свой народ и свою родину».

17 января 1946 г. суданские часовые открывают огонь по заключенным – двое убитых, 12 раненых. Среди тяжелораненых – Барух. «Я потерял документы о гиюре. Если умру, позаботьтесь, чтобы меня похоронили как еврея», – просит он главного раввина Израиля Ицхака Герцога, посещавшего лагерь зимой 1946-го.

После выздоровления Барух участвует в подготовке туннелей для побега. В декабре 1946 г. он был освобожден, возвратился в Эрец-Исраэль и снова участвовал в операциях ЭЦЕЛ.

Семья теряет надежду вернуть Мизрахи и, чтобы «смыть позор предательства», устраивает несколько покушений на его жизнь. «Хамуда еще попадет к нам в руки и умоется кровавыми слезами», – говорил его отец.

Через несколько месяцев Баруха снова арестовали, но затем выпустили, обязав отмечаться в полиции. В это время он присоединяется к поселенческому ядру «Марголин», из которого в дальнейшем вырастет поселок Нордия близ Нетании. Как и везде раньше, Мизрахи находит общий язык со всеми. Его все любят, он душа компании, работает за двоих, помогает всем и соблюдает все заповеди иудаизма. К концу 1947 г. Мизрахи действует в арабском отделе ЭЦЕЛ. Его арабское происхождение помогаeт ему добывать ценную информацию.

В начале Войны за независимость Мизрахи предлагает взорвать штаб «Армии спасения» Фавзи аль-Каукджи в Дженине. 18 апреля он садится в арабский автобус и едет в этот город. Перед въездом в Дженин люди Каукджи останавливают и проверяют автобус. Один из них опознал Мизрахи. Его избили, связали и увезли в деревню Джаба. Вместе с Барухом арестовали трех пассажиров, с которыми он разговаривал по дороге. В Джабе военно-полевой суд приговорил всех к смертной казни. В тот же день их расстреляли… На следующий день ЭЦЕЛ выпустил сообщение: «Командиры и солдаты Национальной военной организации отдают честь своему брату, убитому арабскими бандами во время выполнения боевого задания за линией фронта».

Место захоронения Баруха было неизвестно. Ему установили памятник на участке пропавших без вести на кладбищe на горе Герцля в Иерусалиме.

А как же могила на военном кладбище в Нетании? После Шестидневной войны, когда Самария перешла под контроль Армии обороны Израиля, друзья отыскали место захоронения Баруха. Его останки опознали по следам ранения и золотому зубу. 9 октября 1969 г. Барух Мизрахи с воинскими почестями был похоронен на военном кладбище в Нетании. Бывший командир ЭЦЕЛ и будущий премьер-министр Израиля Менахем Бегин произнес надгробную речь, которую Янкеле Дитковски, друг Баруха, подытожил одной фразой: «Он отдал свою душу евреям». Памятная табличка в честь Баруха Мизрахи установлена и в Мемориале восьми павших бойцов ЭЦЕЛ в поселке Нордия.

 

Сбывшийся сон Ибрагима-Авраама

Ибрагим Ясин родился в крестьянской семье в Ливане, в деревне долины Бекаа. И жил бы он жизнью земледельца, если бы не палестинские террористы и бандиты из лагерей беженцев, которые находились в Южном Ливане, и террористы из шиитской «Хезболлы». Ибрагим Ясин, который сегодня носит имя Авраам Синай, вспоминает:

– В нашей деревне жили мусульмане-сунниты, и все поддерживали правительство в Бейруте. Но палестинские беженцы и шииты из «Хезболлы» стали терроризировать жителей Южного Ливана. Страх поселился в нашем районе, в нашей деревне. Они убивали, грабили, насиловали. А нас некому было защитить. В нашем доме люди «Хезболлы» убили моего брата, чтобы жители деревни испугались и перестали поддерживать правительство.

Но тут вмешался Израиль, который тоже не мог больше терпеть террористов, проникавших из Южного Ливана в Галилею. В 1982 г. правительство Бегина решило начать военную операцию «Мир Галилее». Предполагалось установить вдоль границы с Ливаном «пояс безопасности» глубиной до 40 км. Во время этой операции Ибрагим впервые столкнулся с израильскими солдатами.

– Они пришли в дом, в котором тяжело рожала женщина. Их командир вызвал военный вертолет, и ее перевезли в больницу в Хайфу. Я знал эту семью. Муж этой женщины воевал с израильскими солдатами в нескольких сотнях метрах от своего дома. Я понял: к нам пришли милосердные люди, к нам пришла свобода, мирная жизнь. И еще я понял: израильтянам нужно помочь.

Когда Ибрагим пошел на такой смертельный риск, начав сотрудничать с израильской разведкой, ему было 19 лет. Через год он женился, у него родился сын… Но однажды ночью к нему пришли люди «Хезболлы», связали его, впрыснули снотворное, бросили в мешок и увезли. Несколько дней он не знал, где находится. А когда полностью пришел в себя, ему объяснили, что из этого подвала спецслужбы «Хезболлы» еще никто не вышел живым. Поэтому для него будет лучше, если он расскажет о своих связях с израильской армией и о других местных жителях, сотрудничающих с ЦАХАЛом. Тогда он умрет легкой смертью. Ибрагим ответил, что единственным информатором, которого он знал, был его покойный брат.

– Когда я вспоминаю о днях, проведенных в подвале «Хезболлы», – говорит Авраам, – мое тело начинает дрожать. Меня пытали током, старыми слесарными инструментами, резали ножами, на меня натравливали собак… А шииты «Хезболлы» стояли вокруг, смеялись и курили… Каждую минуту я хотел, чтобы их выстрел положил конец моим страданиям.

И он решил сам положить этому конец. Из старого халата Ибрагим сделал веревку и пытался на ней повеситься. Но старая ткань порвалась…

Однажды утром в подвал спустился сам Имдан Мурния, глава спецслужб «Хезболлы», – садист и убийца.

– Он сказал, что лично займется мной, – продолжает Авраам, – а пытки, которые были до сих пор, – «цветочки» по сравнению с тем, что меня ждет. Весь день меня пытали, а Мурния наслаждался моими криками… Но вдруг, я не могу объяснить этого, я почувствовал, что Всевышний со мной. Я понял: старый халат порвался не сам по себе.

Мурния привез жену Ибрагима и девятимесячного сына. Он сказал: «Не заговоришь – сын умрет». Авраам не заговорил. Сына убили у него на глазах.

– Мурния, приставив пистолет к моей голове, сказал: «Ты мне надоел», – и нажал на курок. Пистолет не выстрелил – осечка. Он нажимал на курок еще несколько раз – выстрела не было. Мурния в гневе отшвырнул пистолет и уехал. Даже террористы увидели в этом знак свыше. Они поняли, что Всевышний на моей стороне, и перестали меня пытать.

Через несколько дней ему завязали глаза, вывели из подвала, посадили в машину.

– Меня везли примерно час и выбросили на дороге. Первым человеком, которого я увидел, был мой родственник. Он привез меня домой. Родные были счастливы увидеть меня живым.

Через некоторое время семья решила перебраться в Мардж-Аюн. Этот маленький городок в «поясе безопасности» контролировался израильскими военными и Армией обороны Южного Ливана. Ибрагим снова стал работать с отцом на земле, но все время думал о мести. Он понимал: отомстить его мучителям можно только с помощью израильтян. Тело еще продолжало болеть после пыток. Разум подсказывал: не подвергай себя еще раз смертельной опасности. Но сердце жаждало мести… Однажды Ибрагим подошел к израильскому КПП и попросил позвать офицера разведки. Ибрагим всё рассказал ему и предложил активное сотрудничество.

Ибрагима отправили в Израиль, где он прошел интенсивный курс подготовки к участию в спецоперациях. Вернувшись в Ливан уже профессиональным агентом, выполнил много заданий. О большинстве из них он не может рассказать до сих пор. Он участвовал в сверхсекретных операциях вместе с бойцами спецназа Генштаба, морских коммандос, агентами «Моссада» и ШАБАКа и считался одним из лучших агентов.

После того как были уничтожены несколько главарей террористов, произошли взрывы в их штабах и складах, похищена секретная информация, в спецслужбе «Хезболлы» поняли: Ибрагим Ясин снова работает на израильтян. Но он вовремя осознал, что его деятельность раскрыта, и обратился к израильтянам с просьбой предоставить убежище. Его с женой немедленно перевезли через границу в Кирьят-Шмона, затем поселили в Цфате. Там Ибрагим получил дом, пенсию. Жизнь началась с чистого листа. Однажды он проснулся и рассказал жене свой сон. Они входят в старинный дом. За столом сидят три раввина. Один из них, самый уважаемый, встает и приветствует их.

– В первый раз, – вспоминает Авраам, – я подумал о переходе в иудаизм, когда спасся из подвала «Хезболлы». В Цфате мое желание стать евреем окрепло.

Однажды, гуляя по городу, он остановился возле старинного дома. Точно такой дом он видел во сне. Ибрагим зашел в него. Там во главе стола сидели три раввина. Среди них – главный раввин Цфата Шмуэль Элиягу.

– Я рассказал раввину свою историю. Сказал, что давно чувствую себя евреем и ничто в мире не сможет остановить меня стать им. Я прошел гиюр. Все эти годы я учусь в иешиве. Мое имя сегодня – Авраам Синай. Я часто встречаюсь со школьниками, студентами. Рассказываю о своей жизни в Ливане и в Израиле. Говорю им, что главное в иудаизме – жалость и милосердие, даже во время войны и кровопролития. Сотни террористов «Хезболлы» были взяты в плен евреями. Но ни один из них не вернулся домой в гробу. Они получили в Израиле еду, медицинскую помощь. Десятки из них, сидя в израильских тюрьмах, стали учиться. И все это за счет милосердия Израиля. В этом разница между нами и ими. Проблема Израиля в том, что люди левых взглядов не понимают, какой мир окружает нашу страну. На территории, которые оставит Израиль, придут мусульманские убийцы, для которых резня и пытки – религия.

 

В. ХАНЕЛИС, И. СПЕКТОР