Страну отдай дяде…

Парламент, известный своими сомнительными инициативами, работает над очередным новшеством – введением квоты для иммигрантов при занятии должностей на госслужбе.

В качестве обоснования сенатор по социальным вопросам и вопросам интеграции Эльке Брайтенбах приводит тот факт, что доля иммигрантов в населении Берлина составляет 35%, но их доля среди госслужащих – всего 12%. В этом политики усматривают социотехническую проблему, для решения которой немедленно предлагают техническое решение в виде преференциального отношения к иммигрантам при найме на работу до достижения соответствующей целевой отметки. При этом, однако, иммигрантом в их понимании является не только собственно иммигрант, но и любой человек, у которого хотя бы один родитель родился за границей. Поэтому австрийского отца или польской матери достаточно, чтобы быть отнесенным к одной группе с американским профессором, вьетнамским врачом или арабским мелким предпринимателем, несмотря на то что у членов этого «коллектива» нет ничего общего, кроме политической этикетки. В дополнение к этому, согласно законопроекту, претендовать на полезный ярлык может даже человек, «которому приписывают иммиграционную историю». Другими словами, любой может приписать ее себе сам. Однако любой, кто знаком с берлинскими реалиями, подозревает, что автор этой статьи, например, не мог бы так легко претендовать на «иммиграционную историю». И то, что городские политики, занимающиеся вопросами идентичности, также не озабочены увеличением численности в районной администрации Кройцберга клерков с австрийскими родителями.

То, на что они нацелены реально, угадывается лишь косвенно. Ведь им по необходимости приходится искать способы обхода таких препятствий, как Основной закон, ст. 3 которого гласит: «Никто не должен подвергаться дискриминации или получать предпочтение по признаку пола, происхождения, расы, языка, национальности, вероисповедания, религиозных или политических убеждений». А ст. 33 гласит: «Каждый немец имеет равный доступ к любой государственной должности в соответствии со своими способностями, квалификацией и профессиональными достижениями». Чиновниками же, и это тоже немаловажное ограничение, могут стать только граждане ФРГ.

Именно в связи с этими попытками интересно внимательнее прислушаться к адвокату новой берлинской квоты публицисту Дюзен Теккаль. В интервью газете Die Welt она разворачивает свою аргументацию. Теккал, как упоминает Die Welt, близка к ХДС и считается там возможным кандидатом на должности, на которых можно проводить политику идентичности.

«Квота как инструмент – это всегда последнее средство, – объясняет она. – Конечно, без нее было бы симпатичнее. Однако в действительности, к сожалению, доля мигрантов в этом городском обществе пока еще недостаточно отражена в административных структурах. В ходе дискуссии часто говорят, что решающим фактором должна быть компетентность, а не квота. Это тоже правда. Однако многие людям не дают даже возможности показать, на что они способны. Единственный способ разрушить эти структуры – это квоты».

«Разрушение структур» – предпочтительная деятельность политиков, занятых идентичностью и трансформацией, которые давно задают тон у «зеленых» и в СДПГ, а нынче уже занимают территорию ХДС, причем без заметных различий в спорах и концепциях между активистами слева и теми, кто близок к ХДС. Это фронт, который проходит почти через весь партийный спектр.

Какие же структуры необходимо срочно разрушить в Берлине? В том, что это необходимо, уверена также сенатор Брайтенбах. Однако, как и Теккал, она не может привести ни одного примера претендента, который, несмотря на достаточную квалификацию, был бы отклонен как кандидат на госслужбу в управляемом «красно-красно-зеленой» коалицией городе из-за того, что носит арабское или итальянское имя. И если же это на самом деле где-то имело место в данной системе, то это означало бы, что многолетняя городская администрация во главе с Брайтенбах и другими левыми политиками – расистская и ксенофобская. В этом случае Брайтенбах должна не законопроект новый вносить, а уйти в отставку вместе со своим шефом Михаэлем Мюллером.

В Берлине, кстати, по официальным данным, доля мигрантов в полиции достигает 38%, превышая их долю в общей численности населения. Насколько высока доля заявителей с так называемым «иммиграционным прошлым» для всей администрации и судебной системы, Сенат сказать не может. Так что, по мнению Брайтенбах, других левых, «зеленых» и Теккал, слому подлежит система, ответственная за то, что в Берлине непропорционально много полицейских имеет, по крайней мере, одного иммигранта в семье, и отсутствуют какие-либо доказательства дискриминации по признаку происхождения.

«Так чтó, по сути, нет разницы между квотой для иммигрантов и для женщин?» – спрашивает журналист Die Welt. «Верно, – отвечает Теккаль. – Всё сводится к одному и тому же: речь идет о том, чтобы адекватно представлять различные слои общества. Но важно отметить, что это не жесткая, а мягкая квота. Иммиграционный фон следует определять как позитивную характеристику при найме, аналогичную положению женщин и лиц с тяжелой формой инвалидности. Речь идет не о том, чтобы протолкнуть людей на должности, которые не соответствуют их компетентности, а о том, чтобы каждому человеку было уделено равное внимание. Мы часто употребляем „разнообразие“ как модное словечко, но оно далеко не реализовано. И это вызывает разочарование».

Информация о том, сколько жителей Нойкёльна с арабским отцом или обитателей Кладова со швейцарской матерью разочарованы тем, что их не берут на работу в берлинскую прокуратуру, несмотря на хорошие оценки, отсутствует. Да и в прочих отношениях Теккаль умело связывает необоснованные утверждения с необоснованными предложениями, создавая плотную ткань демагогии. Ни в одном конституционном государстве не ставится цель выстроить администрацию в соответствии со «срезом общества». Представители крупных арабских кланов, салафиты, приверженцы идеологии мусульманского господства и школьники, бросившие школу, несомненно, являются частью городского общества Берлина. Тем не менее ни один нормальный гражданин не хочет видеть их на административных должностях. К тому же чиновники должны иметь германское гражданство. Как минимум 520 тыс. жителей города не отвечают этому критерию.

То, что звучит как уступка («мягкая квота»), на самом деле является реверансом в сторону реликта под названием Основной закон. До тех пор пока в нем имеются вышеупомянутые ст. 3 и 33, прямое, т. е. «твердое» предпочтение не удастся отстоять в суде. В 2016 г. «красно-зеленое» правительство Ханнелоре Крафт в земле Северный Рейн – Вестфалия уже попыталось принять «закон об улучшении положения женщин». В нем говорилось, что при приеме на государственную службу женщинам должно отдаваться предпочтение перед мужчинами не только в том случае, если их квалификация одинакова, но и если она «по существу одинакова». Высший административный суд федеральной земли постановил, что наем на работу в соответствии с новым законом является нелегитимным, и в 2017 г. у правительства-преемника, возглавляемого ХДС, не оставалось иного выбора, как отменить попытку подорвать Основной закон, авторы которой небрежно решили сделать второй шаг перед первым.

Теккал не останавливается на существенной разнице между продвижением женщин и инвалидов с равной квалификацией, с одной стороны, и подобной практикой для иммигрантов – с другой, вероятно, потому, что именно в этом и заключается суть проблемы. Цель должным образом представить в управлении государством представителей двух закрепленных в Основном законе полов является разумной (хотя уже сегодня во многих федеральных землях большинство работающих на государственной службе составляют женщины). Преференциальный прием на работу инвалидов с одинаковой квалификацией призван компенсировать реальные недостатки. В этих случаях гендерная принадлежность и инвалидность являются индивидуальными характеристиками. Миграционный же фон основан на над-индивидуальной характеристике: происхождении. Таким образом, в определении шансов заявителя быть принятым на работу определенную роль должно играть происхождение его родителей. Так, граждане становятся членами коллективов, к которым они принадлежат по рождению. В этом и заключается фундаментальное различие между гражданским обществом и обществом, сформированным политикой идентичности, которому многие активисты в США и Европе хотят придать новое звучание. В гражданском обществе для идентификации человека достаточно имени. Человек – гражданин, и от него зависит, как еще он позиционирует себя политически, религиозно и т. д. и что он хочет показать этим позиционированием внешнему миру. В новом мире идентичности общество состоит из коллективов, из современных племен. В этом неотрайбализме (трайбализм – форма социально-политического устройства обществa, основанная на представлении об особом, доминирующем значении своего племени, этноса, группы, его приоритетной роли в прошлом и настоящем, обычно сопровождаемая враждебностью по отношению к другим группам. – Ред.) место в обществе определяет происхождение. Авторы и адвокаты берлинского закона о квотах, вероятно, имеют смутное представление об исторических параллелях, которые при этом возникают. В противном случае вряд ли можно разумно объяснить, что законопроект Брайтенбах довольствуется самоутверждением об иммиграционном фоне. Вероятно, столичные прогрессисты пока еще стесняются в 2021 г. требовать предъявления генеалогического дерева.

Особенно интересно то место в интервью, где Теккаль доходит до причин регулирования квот на происхождение: «Для полиции доля иммигрантов выше – 38%», – говорит она, не уточняя, что это выше, чем доля иммигрантов в общей численности населения Берлина. Вместо этого замечательная аргументация: «Все от этого выигрывают. Когда преступник из числа иммигрантов встречается с полицейским из числа иммигрантов, аргумент о том, что он подвергается дискриминации и что вся система является расистской, утрачивает свою силу».

А кто вообще утверждает, что «вся система расистская»? Исключительно сами глашатаи политики идентичности, причем без единого доказательства. Напротив, 38% иммигрантов-полицейских опровергают имманентный расизм в администрации. Но речь, как мы знаем из нескончаемого потока интервью, редакционных статей и прокламаций НКО, о «структурном расизме», который, как и «структурный сексизм», заключается в том, что для них нет конкретных доказательств, поэтому любого, кто их требует, можно заклеймить как «отрицателя».

Аргументация Теккаль заслуживает более пристального внимания, потому что она прототипная. Согласно ей, в государственной администрации должно быть больше людей с собственной или унаследованной «иммигрантской историей», чтобы тем самым опровергнуть теорию заговора о «структурном расизме». Или более конкретно: чтобы преступник «с иммигрантской историей» не чувствовал себя дискриминируемым при аресте. Не он должен доказывать наличие подобной дискриминации, а государство должно ее превентивно опровергнуть, возведя происхождение в ранг позитивной характеристики при приеме на работу в администрацию.

Это требование об отмене бремени доказывания – именно то, что имеется в виду. Немного далее Теккаль подтверждает это: «Поэтому так важно посмотреть на молодых мигрантов-мужчин, которые не пользуются особой любовью общества. Существует опасность, что они отвернутся от общества и даже повернутся против него. Но мы не можем позволить себе иметь ни одного, кто покажет нам красную карточку. Речь идет о том, чтобы вовлечь людей. Мы выигрываем, когда люди крепко стоят на почве Основного закона».

Это стоит прочитать дважды. Кто имеется в виду под «молодыми мигрантами-мужчинами, которые не пользуются особой любовью общества», некоторые читатели догадываются, даже не имея глубоких познаний о Берлине. Это вовсе не берлинцы со швейцарской матерью. После убийства исламским преступником французского учителя Самюэля Пати многие учителя в берлинских школах (да и в других местах) стали свидетелями аплодисментов со стороны учеников-мусульман или их отказа принять участие в минуте молчания. «Молодые мигранты-мужчины», пользуясь фразеологией Теккаль, вышли на улицы Нойкёльна, но не в знак протеста против убийства, а в знак протеста против мер французского государства по обузданию политического ислама. Один сирийский мигрант организовал шествие по Зонненаллее, волоча за собой человека в наручниках, маске Макрона и блондинистом парике и символически избивая его ремнем. Кстати, сирийцы составляли большинство тех, кто прибыл в страну после 2015 г. в качестве «соискателей защиты». Вопрос о том, почему эти молодые мигранты «не пользуются особой любовью общества», по крайней мере за пределами медийно-политической среды, Теккаль не затрагивает. А журналист тоже не спрашивает.

Не встречая противоречия, публицист объясняет свой рецепт общения с группой людей, о которой она говорит, что существует опасность того, что они «повернутся против общества». Что же они на самом деле ищут в этом обществе? Вместо того чтобы предложить им четкую альтернативу: следуйте правилам или убирайтесь восвояси, идея Теккаль заключается в том, что политика набора госслужащих должна служить цели успокоить эту группу, делая ей предложения. Другими словами, государство должно нанимать служителей не для того, чтобы получить дееспособных адвокатов, администраторов и полицейских, а для того, чтобы группы, которые на самом деле уже на пол- или три четверти оборота отвернулись от него, не сделали это окончательно. Таким образом, приверженность индивидуума Основному закону перестает быть для нее предпосылкой цивилизованного сосуществования в целом и базовым условием для того, кто претендует на государственную службу. Скорее, дело сводится к обмену: в обмен на квоту в соответствии с происхождением некоторые этнически определенные коллективы могут снизойти до признания Основного закона.

Здесь передовые мыслители типа Теккаль довольно близко подходят к воззрениям социал-демократического политика Айдан Ёзогуз, которая известна своим заявлением о том, что в будущем условия «нашего сосуществования» должны пересматриваться ежедневно. Особый акцент в высказываниях Теккаль сделан на формулировке: «Но мы не можем позволить себе ни одного человека, который бы показал нам красную карточку». Для нее иммигранты – не участники общей игры на общественном поле, а судьи, которые вправе показывать нам красную карточку за нарушение правил. Почему мы не можем позволить себе это, остается без пояснений. Интересно, что Теккаль также провозглашает: «Руководящие принципы не следуют по границам религии и происхождения. Речь идет о ценностях, которые исповедуют эти чиновники. В конце концов, всё общество от этого выигрывает». Но почему, спрашивается, кто-то должен чувствовать себя гражданином конституционного государства, если он получает внимание и продвижение прежде всего как член этнического коллектива? Именно к этому коллективу он и будет лоялен в первую очередь.

Так что активистка Теккаль призывает нанимать на работу по происхождению, даже с квотой, но потом вдруг речь уже идет не о происхождении, а о «вопросе ценностей». Если бы ее мерилом действительно были Основной закон и гражданское общество, то она не только не нуждалась бы в квоте по происхождению, но и должна была бы понять, что такого рода политика идентичности разрушает гражданское и конституционное государство. Теккаль, видимо, не замечает в своей аргументации постоянных противоречий и прорех. Равно как и интервьюер.

Как уже упоминалось, молодая дама симпатизирует не левым или «зеленым», а, по ее собственным заявлениям, ХДС. «Но я не думаю, что можно быть против структур, которые отображают срез общества, – говорит она. – Буржуазные партии должны думать о том, как они могут поспевать за этим. Я твердо убеждена, что те, кто не открывает себя для этих вопросов, находятся в невыгодном положении с точки зрения конкуренции».

Между тем вполне можно быть против уничтожения общества инструментами политики идентичности. Интересны фигуры речи Теккаль: «буржуазные партии» должны «поспевать за этим», они должны идти в ногу с левым авангардом, который задает ритм. Это прекрасно вписывается в риторику «пионеров» и «прогрессивной политики», о которой не следует забывать, чтобы не оказаться «в невыгодном положении с точки зрения конкуренции». Вопрос о том, что же буржуазного остается в партиях, задача которых – быть арьергардом левому авангарду, остается в разговоре с Die Welt открытым. Но, кстати, именно так Ангела Меркель определила свою функцию: систематически гнать функционеров и членов своей партии за глашатаями современных левых – иногда задрапированных в политику идентичности, иногда в климатическую политику. Формула Барака Обамы «ведущий сзади» обретает первоначальный и аутентичный смысл.

Конечно, ни одна партия не оказалась бы в реальной проигрышной ситуации в конкурентной борьбе, если бы она защищала гражданское и конституционное государство и, переиначив формулировку Теккал, показала бы его врагам красную карточку. Эта модель просто слишком успешна и убедительна. В том числе и для многих иммигрантов, которые счастливы сбежать из трайбалистского пекла в Сирии или других местах. До сих пор не проводились опросы о том, стремится ли большинство успешных и хорошо интегрированных иммигрантов, знающих условия жизни в Ливане, Сирии и Нигерии по собственному опыту или по рассказам родителей, к тому, чтобы их новая родина также обрела эту мелкоструктурированную идентичность, чтобы и в Вильмерсдорфе играло роль, откуда родом родители госслужащего, а на следующем этапе – является ли он суннитом, шиитом, езидом, христианином или агностиком. Кстати, Тимур Хусейн, адвокат и председатель ХДС в Кройцберге, является одним из решительных противников квот.

Так что невыгодной конкурентной ситуации в реальности нет, но ее можно организовать, и Теккаль дает необходимые для этого агитационные подсказки. Самый эффективный способ – использовать ярлык «расистский». Именно это происходит во многих сферах политики и СМИ, желательно с помощью активистов и предполагаемых сторонников, которые появляются в среде ХДС для того, чтобы позиционировать там те же клише, которые их союзники насаждают в других партиях. Эта кросс-структура подозрительно хорошо сочетается с непрозрачной организацией Brand New Bundestag – труппой, скопированной один к одному с организации Brand New Congress в США, которая сделала своей целью кастинг «беспартийных» молодых политиков и продвижение их к успеху, если они отстаивают «прогрессивные идеи». Так что не стоит удивляться, если в будущем вы увидите еще болeе сложно отличимых друг от друга политиков от Левой партии до ХСС, которые бубнят одни и те же аргументы.

Возможно, Дюзен Теккаль не понимает последствий своих требований. Возможно, она просто находит слишком утомительным вопрос, почему в жалкой берлинской системе государственных школ так много малообразованных молодых людей из арабских и турецких (но не восточноазиатских) иммигрантских семей, у которых нет никакого шанса сдать второй госэкзамен. И почему такое большое количество хотят сохранить паспорт страны своего происхождения, тем самым отрезая для себя возможность карьеры на государственной службе. Возможно, следующими предложениями от трансформаторов общества будет отмена этих ограничений – ведь «все мы от этого выигрываем».

Но речь идет о чем-то ином и фундаментальном. Западное общество процветало в XVIII и XIX вв., потому что оно стало гражданским обществом и, за малым исключением, оставило трайбализм позади. Оно было успешным именно потому, что в лучшие времена в немецких, французских и других государственных администрациях никого не волновало, был ли чиновник протестантом, католиком, евреем или агностиком, жила ли его семья в этой стране на протяжении десяти поколений или он был иммигрантом. Важно было то, что он лоялен.

В своей автобиографии «За реками» писатель и переводчик Жорж-Артур Гольдшмидт рассказывает о том, как он, немецкий еврей из Гамбурга, скрывавшийся от нацистского режима в Савойе, после 1945 г. стал натурализованным французом и госслужащим. «Не „укорененность“ имела значение, – пишет Гольдшмидт, – а выбор, который кто-то сделал. Натурализация, в конце концов, является актом волеизъявления, явным договором, обязывающим обе стороны». Гольдшмидт, родившийся в 1928 г., стал патриотом светского государства, которое не признавало никакой иной идентичности, кроме идентичности французского гражданина. Эта модель государства, похоже, ныне находится в окончательной стадии своей оборонительной борьбы против могущественных противников.

Существует множество индивидуальных факторов, но одна из главных причин, почему так много арабских и африканских государств в отличие от восточноазиатских стран с трудом догоняют современность, – трайбализм. То, что западные общества уже преодолели ценой огромных жертв, теперь токсичные активисты предлагают этим странам в качестве прогресса. Разномастные политики идентичнo соревнуются в том, чтобы вновь внедрить провальную модель трайбализма в общества, которые его преодолели. Только там они выдвигают свои идеи о квотах. Никому из них до сих пор не пришло в голову призывать к введению квот для христиан в Нигерии или «слому структур», скажем, в Иордании, где население на 92% состоит из мусульман-суннитов. Цель этих политиков и их порой наивных попугаев – уничтожить единственную в мире цивильную форму общества, гражданское общество. Они действуют как шарлатаны, убеждая общество в воображаемой болезни, для лечения которой прописывают настоящий яд.

Всё зависит от того, проглотит ли большинство граждан этот яд. Как и в случае с любым ядом, не существует разумного компромисса в том, чтобы проглотить его лишь немного. Напротив, токсичное вещество, принимаемое маленькими глотками, работает особенно хорошо. Если граждане окажутся слишком слабыми, чтобы защитить свою цивилизацию, и позволят втянуть себя в неоплеменной образ жизни, то они будут тем более слабыми для того, чтобы когда-либо выйти из племенного общества. В племенных обществах может существовать даже Google и IPhone. Исчезает только гражданин.

 

Александер ВЕНДТ