«Майн Готт, кажется, я попала в Матрицу!»

После выхода на экраны минисериала «Неортодоксальная» и небывалой вспышки коронавируса в израильском городе Бней-Брак, резко вырос интерес к жизни ультраортодоксальных еврейских общин. Предлагаем вниманию читателей «ЕП» впечатление человека со стороны, долгие годы работающего в этой среде.

 

Я некоторое время работала детским реабилитологом в Бней-Браке, восемь лет общалась с гурскими хасидами в Кирьят-Гате, пять лет трудилась в ультраортодоксальных яслях в Нетивоте и сейчас работаю в Офакиме, в том числе и с ультраортодоксами. Главный вывод из многолетнего общения: они все разные – и эти общины, и люди внутри общин.

 

Бней-Брак: взгляд изнутри

Первое впечатление от Бней-Брака: «Майн Готт, кажется, я попала в Матрицу!» Люди здесь одинаковые. Практически неотличимые ненаметанным глазом. Ладно, мужчины – все в одинаковой одежде, при бородах и пейсах, но ведь и женщины! Они носят одинаковые парики и одеты в настолько похожей манере, что в какой-то момент мне стало жутковато. Такое чувство, что это бесконечное множество одной и той же женщины в разных ее возрастах.

Такая однородность объясняется узкими рамками того, что считается принятым носить на каждый день. Девочки носят низкий хвостик, школьную форму и балетки. Женщины носят те же балетки и плотные чулки телесного цвета (и в 42° жары тоже). Женщины носят сумочки, девочки – рюкзаки, но только на одном плече (рюкзак на обоих плечах непозволительно выделяет грудь). Почти все – ашкеназы, львиная доля населения носит очки.

Пугающая однородность населения поначалу меня угнетала, но потом я научилась приглядываться и видеть то осветленную прядку в парике, то чулки иного оттенка, то кокетливую оправу очков.

Дома женщины носят нечто похожее на халатик со змейкой спереди и нечто похожее на закрученное полотенце на голове. Но чулки носят и дома.

На улицах бросается в глаза огромная скученность населения, особенно количество маленьких детей без присмотра. Вернее, под присмотром друг друга.

Поражает количество велосипедов. Они есть у всех мужчин (женщинам езда на велосипеде запрещена) – от карапузиков до седобородых старцев. Практически на всех взрослых велосипедах – спереди и сзади детские креслица и спереди – ящик для покупок.

Мужчины ходят, низко наклонив голову и глядя куда угодно, только не в лицо. Я думала, что это для того, чтобы ненароком не соблазниться чужой женщиной, но мне объяснили, что не совсем так. Смотреть в лицо женщине – это оскорбительно для нее, поэтому, желая оказать женщине уважение, религиозный мужчина будет смотреть в сторону или вниз. Заговорить с незнакомым мужчиной для порядочной женщины немыслимо.

Внутреннее убранство квартир спартански скромное. В салоне доминирует дорогая стенка с серебряной ритуальной утварью и огромным количеством книг. Это исключительно святые книги. Есть богобоязненные поучительные ис­тории для детей, есть пособия по рукоделию для женщин – всё. Никакой художественной литературы. При отсутствии телевидения и Интернета люди могут не знать важные новости, не говоря уже о вроде бы общеизвестных фактах. При этом они знают огромное количество раббаним и каких-то светочей мысли, чьи имена даже мне, интересующейся традициями, не говорят ни о чем. Скажем так: наши знания лежат в параллельных плоскостях. Не стоит считать ультраортодоксов неучами, просто их образование с нашим не пересекается.

Кроме стенки с серебром и книгами, в салоне доминирует массивный обеденный стол. Обед в семье – это не как у светских: каждый похватал, что хочет; обед – это когда все чинно сидят за столом. Это даже не обед, а действо: омывают руки, благословляют пищу, отец задает вопросы, дети отвечают.

Отцы обедают в своих учебных заведениях. Дети тоже находятся в своих учебных заведениях очень долго по сравнению со светскими. В итоге дома, получается, есть одна большая общая трапеза – ужин. Завтрака как такового нет – некогда, кормят только малышей.

Ложатся очень рано: к девяти вечера все, включая подростков, расходятся по комнатам. Малыши нередко спят уже в семь-полвосьмого. Встают тоже очень рано. Дети успевают попить «шоко» и взять с собой бутерброд для первого завтрака.

Всю неделю мама заготавливает полуфабрикаты для Шаббата, потому что в Шаббат вся семья дома, а готовить нельзя. Нередко приезжают гости. Когда я говорю «семья», речь идет о количестве детей не меньше 6–7, я знаю две семьи с 16 детьми и слышала о семье, где 21 ребенок.

Такого количества игр и игрушек, как у светских детей, здесь нет и близко. Считается, что нечего сидеть дома: берите свои велики и идите во двор играть с друзьями. Учитывая такое количество детей, понятно, почему. С ужасом думаю, как они справляются сейчас в изоляции: даже в четырехкомнатной квартире с 12 детьми – дурдом. Из игрушек много лего и всякой кукольной мебели, человечков, зверушек, конструкторов. Огромное количество ролевых, а также подвижных игр.

В детских на наш взгляд пусто: кровать, которая раздвигается на ночь от стенки до стенки, или несколько двухэтажных кроватей. Очень чисто: пол моется каждый день, сантехника сияет, одежда и игрушки в шкафах. Убираются в своих комнатах сами дети, плюс у всех есть свои обязанности по дому.

Картин и прочего украшательства стен нет. Может висеть портрет рабби (обычно не фото, а картина с кем-нибудь из великих), Благословение дому и часто – каббалистические ключи. Фото на стенах я ни разу не видела.

На праздники принято одеваться очень хорошо, включая фамильные украшения, и есть общий стиль для всей семьи: например, мальчики в клетчатых костюмчиках, девочки – в бордовых сарафанчиках и белых рубашечках. А праздники в Израиле часто, плюс есть масса семейных торжеств.

Одеться бедно – позор. Поэтому все женщины, которых я знала в Бней-Браке, великолепно умели шить. Шили на всю семью, перешивали и перелицовывали виртуозно. Ну и непременно перед торжеством нужно пойти всей нарядной семьей в фотоателье и сделать семейные фото.

Невообразимый для светских уровень взаимопомощи между женщинами: от предложений посидеть с детьми до идеи организовать из ничего празднество для небогатой обрученной невесты. Девушки и женщины стараются постоянно оказывать друг другу внимание и радовать друг друга: какие-то самодельные открытки, символические подарки и т. п. Принято заплетать друг другу косы, расчесывать, помогать навести минимальную красоту (минимальную – потому что незамужние девочки практически не красятся).

Женщины очень приветливы, а также задают непривычно личные для светских вопросы – о семье, работе, жизни. После того, как матери семейств убедились, что я веду себя в соответствии с их нормами, со мной всегда были вежливы и даже сердечны. Ни разу не сталкивалась с осуждением, лишь с ненавязчивыми попытками «вернуть меня к ответу», то бишь к религии.

Бросается в глаза непререкаемый авторитет родителей. Никаких споров с детьми, никакого неповиновения. Один раз мальчик лет 13 заикнулся было, что он очень хочет куда-то идти, но мама спросила: «Мне что, отцу об этом сказать?» – и инцидент был исчерпан. При этом видно, что отношения между матерью и детьми теплые, а между детьми – нежнейшая братская любовь.

Мама – высший менеджер: решает серьезные дела. С мелочами дети разбираются между собой – например, старшие собирают младших в школу, моют их, сидят с ними, если те не очень сильно болеют. Если болеют серьезно, этим занимается мама. При мне мама просила 12-летнюю дочь «быстренько пожарить шницелей и сварить супчик» для четверки младших, которые рано пришли домой из школы. Дети очень самостоятельны. Все всех знают: можно отловить во дворе ребенка, спросить: «Где живут Розенблюмы?» – и он отведет за три двора к этим самым Розенблюмам, попутно выяснив, что это не те Розенблюмы, у которых недавно выдали замуж дочь, и не те, у которых родня вся в Иерусалиме, и не те, у которых брат жены держит булочную.

У подобного общежития есть, разумеется, и минусы: именно это «все у всех на виду». Поэтому картинка «на люди» и реальное положение дел может сильно отличаться. По крайней мере, оба раза, когда ко мне пытались приставать в лифте, были именно в Бней-Браке. Было не страшно: стоило крикнуть «Р-руки убрал!», как несостоявшийся насильник бледнел, хватался за сердце и давал дёру. Ибо если кто узнает, жизни в этом городе у них не будет.

Нужно сказать о гмахах (благотворительных секонд-хэндах). Гмахи в Бней-Браке есть абсолютно на всё – то есть при желании можно бесплатно либо за символические пять шекелей одеться и обставить дом.

В силу того, что многие отцы не работают, часто на них ложится обязанность развезти и забрать детей из учебных заведений, отвести больного ребенка в поликлинику и т. п. Отцы не только очень любят своих детей, но и по-настоящему вовлечены в заботу о них, нередко зная и умея вещи, которые разрывающаяся на куски мама не ведает.

Почему мамы рвутся на куски? Потому что нередко эти матери 9–11 детей еще и работают. Обычно – воспитательницами, нянечками, реже учительницами и т. п. Потом они еще готовят, шьют и т. п. И постоянно беременны или кормят младенцев. Когда они всё успевают – ума не приложу.

Почему-то принято думать, что в многодетных семьях дети обделены родительским теплом. Это крайне индивидуально: я видела семьи с 12 детьми, утопающими в родительской любви, и семью с тремя, где дети были не только не обласканы, но даже местами и немыты.

И еще о еде: никаких «перехватил булочку» и т. п. я не видела. Мне кажется, это банально дорого и оттого не покупается. Есть строго ограниченные трапезы. Еда простая, но здоровая и свежая. Много супов (дешевле), мясо не каждый день, рыба – по праздникам и не каждую субботу. Из курочки сначала варится бульон, грудка превращается в шницели, шейка-лапки-крылышки – в рагу, вываренное в бульоне мясо перекручивается на блинчики – безотходное производство. Лишние деньги откладываются на книги и на будущее детям – на свадьбы и приданое. В отпуска за границу никто не ездит.

Кружков у детей нет. Не принято, разве что иногда – скрипочка или пианино. С другой стороны, ребенок восьми лет приходит из школы в пять вечера – какие уж тут кружки…

Постоянно висят объявления о каких-то благотворительных лотереях и распродажах: в местных магазинах все гораздо дешевле, чем в соседнем светском Рамат-Гане.

Думаю, имеет смысл сказать пару слов об отношениях между супругами. Я в них глубоко не вникала, но из того, что видела, поняла: они строго регламентированы, в святых книгах прописаны буквально все аспекты, они на этом вырастают и то, что нам кажется дикостью, для них естественно. В силу того, что я не лезла в чужой монастырь со своим уставом, но проявляла к нему интерес, со временем мне стали многое рассказывать. Например, что многим из них супружеские отношения доставляют радость и удовольствие. А некоторым – нет, и они рады, когда беременеют и можно наконец мужу отказать. Что мифы о плотских удовольствиях через простыню с дырочкой – это мифы. Что мир в доме – одна из наивысших ценностей иудаизма, и что муж обязан радовать жену на брачном ложе. Если она недовольна, то может пожаловаться раббанит, та скажет раву, и рав повлияет на мужа. А она сама обязана понять, как ей приятно, и рассказать об этом мужу. Что жена должна быть привлекательна в глазах мужа – и поэтому перед Шаббатом можно пользоваться стойкой косметикой, чтобы быть накрашенной весь Шаббат. И что если муж сказал носить парик, а ты хотела скромный платочек – то носи парик и не выпендривайся. Что муж обязан трижды в год дарить своей жене золотые украшения, и что если в доме совсем нет денег, а муж так переживает (вот и муж Хаи-Мушки ей подарил, и муж Фейги), то придется взять из фонда на книги, чтобы муж не переживал, что его жена ходит хуже других жен, а ей самой это золото на фиг не нужно…

 

Хасидский перебор

В Кирьят-Гате живут гурские хасиды – представители течения ультраортодоксального иудаизма, о котором даже многие харедим говорят: «Это уже перебор». Здесь, в отличие от Бней-Брака, пациенты приходили ко мне, а не я к ним, поэтому дома у «гурников» я бывала редко.

Что бросилось в глаза – язык. Рожденные в Израиле и выросшие в нем дети не понимали иврит и не говорили на нем. Речь идет о дошколятах – старше у меня не было. Разговорный язык – идиш. Особо одаренные понимали простые указания в стиле «Лови мячик» и «Давай попрыгаем». Переводили им матери – те прекрасно знали разговорный иврит (правда, выяснить, когда и как они его освоили, я не смогла – меня не удостаивали ответа). Львиная доля этих матерей не работала. На что они жили – я не знаю, потому что близких отношений для таких вопросов у меня с ними не сложилось. Наученная бней-браковским опытом, я не употребляла в разговоре с детьми слов «пописать» и «покакать», абсолютно нормальных в повседневном иврите, замещая их «по-маленькому» и «по-большому», но и тут меня ждала засада: оказывается, и слово «попа» нельзя употреблять, только «седалище».

Так как я всегда придерживаюсь правила «Ваш монастырь – ваши законы, мой монастырь – мои законы», на работу я ходила в джинсах и футболках (без вырезов, естественно). В первый же год работы дети 3–4 лет больше сотни раз выдавали мне: «Это нескромно» по поводу рукава чуть выше локтя. Моя реакция была: «Нескромно говорить взрослой тете, что скромно, а что нет». Гурские матери всегда молчали. Обычные же ультраортодоскальные матери всегда одергивали детей еще до моей реакции: «Светские одеваются, как светские, мы же дома об этом говорили! Извинись немедленно!»

Меня также неприятно удивило то, что нередко дети были, мягко говоря, недостаточно чистые и от них нехорошо пахло: после стерильных бней-браковских детишек в бедной, но всегда чистой одежде для меня это было странным.

Также совершенно невозможным было упоминание невинных, на мой взгляд, вещей, от которых гурские матери заливались краской. Например, в ответ на мое: «Поздравляю! Хорошо ли прошли роды, здоров ли малыш?» мать, которая ходила ко мне с огромным пузом, а потом пришла без него, в ужасе прижала палец к губам и посмотрела на свою пятилетнюю дочь. Оказывается, нельзя упоминать роды и беременность. А то, Боже упаси, девочка может заинтересоваться, как ребенок в живот попал. На вопрос, что же она говорит пятилетнему ребенку, мне ответили: ну, мама много кушала, стала толстая, поехала в больницу, чтобы доктор ей помог, и там Боженька подарил ей бэбика.

Более близкие отношения у меня сложились только с молоденькой косметологом – гурской женщиной, матерью четырех детей в неполные 24 года. Ей, похоже, было неуютно в общине, и она, завистливо вздыхая, задавала мне множество вопросов о моем образе жизни. От нее я узнала, что, например, неприлично обращаться на людях к жене по имени (это подчеркивает ее «женскость»), ей свистят или иными звуками пытаются привлечь внимание. Что она знала о месячных от старшей сестры и поэтому не сильно испугалась, а вот узнав о супружеском долге за день до свадьбы от наставницы невест, преисполнилась такого ужаса, что ничего не помнит. Что ей это ужасно неприятно, и, будь ее воля, она бы никогда больше не легла с мужем, но нельзя. При этом мужа она, насколько я поняла, искренне любила, и он был к ней добр – мальчишка такой же неопытный, как и она. Еще я знаю, что она тайком принимала противозачаточные, потому что устала от родов.

Еще одна гурская женщина произвела на меня сильнейшее впечатление: мать 11 детей, умная, яркая, с сильным характером и, насколько мне показалось, не особенно теплыми отношениями с мужем, она повсюду ходила со своим ребенком – тяжелым инвалидом, буквально бросая вызов окружению. Как и все ультраортодоксы, «гурники» не признают абортов и не особенно видят смысл в наблюдении за беременностью. При этом рождение ребенка-инвалида изрядно понижает статус семьи, и поэтому нередко таких детей скрывают. В случае этой девочки речь шла о тяжелейшем пороке, с внешним поражением всего, что только можно. Но ее мать наряжала малышку, как принцессу, и никогда не возила ее в закрытой коляске, гордилась ею. Всегда приходила на все собрания накрашенная и нарядная, пекла нам на праздники печенье. Завела себе «некошерный» мобильник, чтобы иметь возможность снимать, что ребенок делает, и посылать нам, а также заказывать через Интернет очереди на всякие обследования. Помню, как в ответ на вопрос, позволил ли ей рав такой телефон, она сказала: «Не рав растит моего ребенка, а я, и мне виднее».

 

Ученье – свет, но…

На что живут ультраортодоксы? Обычно мать семейства работает, отец учится. Иногда всю жизнь. Молодые матери с маленькими детьми обычно работают на неполную ставку, получая помощь от родственниц, подруг и соседок; матери взрослых детей работают больше, а забота о младших ложится на старших. Работающих отцов семейств очень мало и статус их ниже: считается, что такой еврей променял духовный мир на материальные блага. Работающие ортодоксы заняты в самых разных областях и обычно преуспевают: раз уж человек решил пойти наперекор устоям, ему обычно есть что сказать миру. При этом они остаются глубоко верующими людьми.

Неработающие ортодоксы львиную долю дня проводят в иешиве или колеле. За эту учебу они получают пособие в лучшем случае в размере около 2500 шекелей, из которых 700–800 шекелей – за счет государства, остальное – за счет помощи галутных общин и фондов. Это больной вопрос для части светского населения, которое предпочло бы видеть иное применение своим налогам. На входе и выходе из колеля (про иешивы не скажу) стоит приборчик, считывающий отпечатки пальцев, чтобы подтвердить право ученика на пособие. Неуспеваемость тоже может оставить нерадивого ученика без куска хлеба, а выдающиеся успехи, наоборот, могут принести повышенную стипендию.

Испокон века евреи на Святой земле жили. Обычно это были истово верующие либо совсем пожилые люди, которые стекались сюда со всех концов света. Старики мечтали умереть на Святой земле, вдохновенные юноши и великие каббалисты не видели себя нигде, кроме как в святых городах вроде Иерусалима и Цфата. Этих подвижников содержали их оставленные в галуте общины, почитая это за честь. В наше время все изменилось, кроме, пожалуй, огромных пожертвований иностранных еврейских общин – белзские, сатмарские, гурские евреи из Америки, те же литваки и еще пара дюжин различных течений материально поддерживают неработающих и живущих в Израиле членов своей общины. Они не только платят стипендии выдающимся знатокам святых книг, но и нередко, владея недвижимостью, отдают ее в аренду бесплатно или за символическую плату своим же, содержат учебные заведения, финансируют различные программы.

Неработающие отцы нередко подрабатывают – дают частные уроки, ведут кружки для мальчиков, сторожат, грузят, режут салатики в кошерных кейтерингах, отпаривают белье в кошерных прачечных и т. д. Обычно эти подработки не приносят больше тех же 2000 шекелей.

Итак, в итоге мы имеем мать, работающую зачастую на неквалифицированной работе, получающего пособие отца с небольшой подработкой и кучу детей. На что же ультраортодоксы живут?

Во-первых, они живут более чем скромно: нет отпусков за границей, нет кружков для детей, еда скромная и недорогая, одежда дешевая, нередко шьется или берется в гмахах.

Во-вторых, питание для мужа и детей только вечером и по Шаббатам/праздникам, в остальное время их кормят в учебных заведениях, а мать что-то перехватывает.

В-третьих, никаких дорогущих летних лагерей, этого бича светского населения: каникулы у мальчиков две недели, у девочек – чуть больше, но лагеря практически бесплатные.

Квартира, как в СССР, нередко выделяется фондом и имеет все те же недостатки, что и в СССР (к слову: взбунтовался – потерял не только социальные связи, но и остался на улице).

О телефонах: ортодоксы пользуются «кошерными» кнопочными мобилками без Интернета с его соблазнами. В редких случаях рав может разрешить пользоваться смартфоном, но далеко не каждый рав. Компьютеров нет (иногда есть у работающей матери, но в этих случаях они пользуются «кошерным» Интернетом со строго ограниченным количеством сайтов, где нет «непотребств»). Некоторые религиозные девушки имели «нескромные» телефоны, а на мой вопрос: «А рав разрешил?» отвечали: «Нет, но раз я рава не спрашивала, то это ничего. Вот если бы спросила, и он запретил, тогда да…»

Пару слов о вождении автомобиля. Работающая мать огромного семейства обязана уметь это делать. Машины есть далеко не у всех, распространено такое явление, как машина вскладчину на три-четыре семьи. Кроме того, за небольшую плату машину дают напрокат. Но тут у нас в Офакиме новый тренд: местный рав заявил, что водить машину женщине – распутство. Аргументация: 1) мало ли куда она может поехать; 2) женщина за рулем может сигналить и привлекать внимание мужчины; 3) при выходе из машины непотребно видно ноги. Да, явная ерунда, но многие женщины радостно вздохнули и переложили развозку детей и покупки на мужей. Восхищаются тем, что я не вожу, уверяя, что это Господь оградил меня от соблазнов. На мое замечание о том, что в непотребные места можно при желании и на общественном транспорте добраться, мне объяснили: в автобусе меня заметят, пойдут слухи, а в машине кто меня увидит?

Как мне сообщила знакомая, работавшая в Министерстве образования и занимавшаяся оформлением государственной помощи на детей, она ежедневно задавала себе вопрос, на что же они живут: «Банковские минусы у всех были умопомрачительные, заметно общее финансовое отчаяние, особенно у женщин. На вид они позитивны и живут без жалоб… Но, когда мы вместе считали расходы-доходы, там часто выглядывало глухое отчаяние, потому что денег не хватает хронически и образуется долговая яма, о которой даже говорить страшно. А экономить не на чем».

Еще мне рассказали, что у хасидов принято учиться два-три года после свадьбы, а потом все-таки начинать работать. У литваков кто как, но немало настроенных учиться весь день. Поэтому сейчас «в цене» девушки-программистки.

Иной мир. Совершенно иной, безумно интересный.

 

Либби ИЯР