«Все войны объективно стимулируют прогресс в медицине»

Юрий Лифшиц – один из ведущих хирургов Украины, ученик и сподвижник Александра Шалимова, медицинский директор клиники «Окс­форд Медикал». Три года назад мы уже беседовали с ним, но это было до войны, которая внесла серьезные перемены в его жизнь и работу.

 

– Юрий Зиновьевич, как война сказалась на вашей жизни и профессиональной деятельности?

– По стечению обстоятельств я 18 февраля 2022 г. улетел из Киева в Германию, потому что у моей жены была там плановая операция. И о начале войны я узнал, находясь в ФРГ. Конечно, это было потрясение, и мне было непонятно, что делать. Помогли мои немецкие коллеги: буквально через пять дней мне позвонил приятель, руководитель крупной клиники в Золингене, и сказал: «Мы хотим с тобой встретиться». Он пригласил на встречу со мной бизнесменов и мэра города и сказал: «Мы хотим помогать Украине». Чем помочь – был главный вопрос. Я сказал, что, очевидно, сейчас важнее всего помочь специальным медицинским оборудованием для лечения ран и их последствий.

Первые два месяца шел сбор средств, по итогам которого мне дали чек на 200 тыс. €, который собрали члены Ротари-клуба Золингена. Мы с дочерью поехали на завод под Касселем, где определили, какие технологии надо взять. В свое время я приобретал там оборудование, когда запускал клинику в Киеве. Мы были удивлены, когда хозяин завода сказал: я ненавижу Путина и дам тебе всё, что надо. Когда я признался, что располагаю ограниченными суммами, он сделал мне огромные скидки. Скажем, продал мне оборудование, стоившее 50 тыс. €, за 4000. Аппарат для возврата крови при кровотечениях во время операций стоимостью 100 тыс. он отдал за 5000. Завод «Эскулап» в Золингене, производящий продукцию из знаменитой золингенской стали, выпускает высококлассные хирургические инструменты, но там один пинцет с зажимом может стоить пару тысяч. Так они нам целую фуру таких инструментов прислали – на вес! Даже не могу сказать, на какую сумму.

Я приехал в Киев и создал с группой коллег центр лечения раненых. Современное лечение ран базируется на трех китах. Это новые технологии, позволяющие снимать воспаления и нагноения. Потом это бактериология: у раненых встречаются три-четыре вида бактерий, которые не поддаются действию антибиотиков. И третье: это реконструктивные пластические операции. Вместе с профессором Сергеем Галичем, пластическим хирургом, с которым мы в свое время работали у Шалимова, и с главврачом больницы «Медгородок» Вадимом Крыжевским, который когда-то работал со мной, мы пошли к главе департамента здравоохранения Киевской администрации Валентине Гинзбург. Она нас выслушала и дала добро на запуск на базе «Медгородка» пробного центра по лечению раненых.

За это время мы оказали помощь более чем тысяче больных. Причем самых тяжелых раненых, буквально в тупиковых ситуациях, мы забирали к нам в клинику «Оксфорд Медикал», где выхаживали их бесплатно. Все, кто у нас были, выжили; всем удалось сохранить конечности. Принцип наших технологий в том, чтобы уменьшить количество ампутаций на 30%. Это требует профессионального подхода, наличия оборудования и большой выдержки. Как показал опыт лечения раненых, сроки смещаются: средний срок заживления раны 21–25 дней, но у раненных на войне из-за большой энергетики, контузии тканей, инфекций срок смещается до 8–10 месяцев и требует иной логистики. В процессе работы мы добились снижения осложнений. Вначале были очень тяжелые пациенты с большими проблемами, а сейчас мы уже практически вышли на довоенный уровень осложнений у раненых. В очень тяжелых и непонятных случаях мы проводим телеконференции с коллегами, которые охотно включаются в наши дела. Последний случай – ранение в живот с множественными повреждениями кишечника и свищами. У таких больных смертность высокая во всём мире. Мы провели телеконференцию, коллеги прислали специальное оборудование – и в результате 31-летний парень выжил, ест, ходит. Такие примеры дарят надежду.

– Каков принцип отбора пациентов для попадания в ваш центр? Кто этим занимается?

– Раненые попадают к нам через связь с военными и волонтерами. Люди узнают о нас, стараются попасть в наш центр. Мы имеем дело уже с поступающими к нам больными. Причем мы занимаемся не только боевыми ранениями, но и лечением гражданских лиц, получивших огнестрельные ранения. У нас, например, была девочка Катя, которая окончила университет в Канаде, получила диплом и приехала показать его родителям в Кременчуг. Пошли они с мамой в супермаркет и попали под ракетный обстрел. Маму убило, а Катя получила тяжелейшее ранение ноги. Первый консилиум решил, что нужна ампутация, но пластический хирург сказал – нет. Забрал ее, стали делать пластическое вмешательство, но началась инфекция. Второй консилиум снова говорит: надо ампутировать. Но мы забрали ее в «Оксфорд» и подключили все возможные технологии. Потом я на какой-то срок потерял Катю из видy, а спустя некоторое время она объявилась в ФРГ на реабилитации и давала там интервью: у меня есть нога, и ее мне сохранили на первом этапе лечения, который был выполнен в Киеве очень профессионально. Это было приятно слышать.

– Были ли новые для вас случаи в медицинском плане?

– Да, конечно. Меня сразу в Германии предупредили, что у раненых всё будет протекать по-особому, они требуют длительного многоступенчатого подхода. Например, мы столкнулись с высокой устойчивостью бактерий к антибиотикам. Мы делаем бактериологические тесты в самых современных западных лабораториях, и тесты показывают, что такая-то бактерия нечувствительна к такому-то антибиотику. Мы даем пациенту препараты две недели, делаем тест и получаем такой же результат. То есть бактерия в процессе эволюции создает вокруг себя защитную пленку, преодолеть которую антибиотик не может. Это давняя мировая проблема. Еще в 2012 г. ко мне в Киев приезжали специалисты из Миннесоты, производители ультразвукового аппарата, который был разработан специально для войны в Ираке. По их совету мы применили эту технологию для лечения фильм-бактерий и получили хороший результат: количество осложнений при лечении раненых снижается в десятки раз, в том числе появляется возможность сохранить конечности от ампутаций.

Я остался в хороших отношениях с разработчиками и производителями. Еще тогда с помощью этого прибора я вылечил гангрену у знаменитого артиста Леонида Броневого. Когда поделился с американцами своим результатом, они сообщили, что в 2012 г. до клинических испытаний прибора не дошли, но сегодня в Украине терять нечего – пробуйте. Мы начали это делать и получили уникальные результаты: спасли от септических осложнений десятки раненых, за что я благодарен коллегам из Миннесоты. Потому что из умирающих раненых половина погибает от собственно ран, а половина – от инфекций.

– Мы видим, что война продвинула вперед военные технологии. А как насчет медицинской науки?

– Все войны объективно стимулируют прогресс в медицине. И нынешняя однозначно продвинула: подготовку персонала к работе в постоянных экстремальных ситуациях, технологии, научные методики. Должен сказать, что я всегда скептически относился к стволовым клеткам в хирургии. Но у нас были такие раненые, с которыми мы зашли в тупик при лечении стандартными методами. И мы обратились в Институт генетики, к академику Виталию Арнольдовичу Кордюму, основоположнику клеточной терапии в Украине. Они дали нам материалы, которые помогли самым тяжелым раненым. Пока еще рано говорить о какой-то статистике, но раны, которые заживают два-три месяца, стали закрываться за месяц. Мы сейчас активно проводим конференции с коллегами и хотим создать новую форму специального перевязочного материала. Да, война двигает прогресс в науке, но ему традиционно препятствует бюрократия: многие разработки буксуют на стадии внедрения.

– С какими проблемами пришлось столкнуться за время работы в условиях войны?

– Основные проблемы связаны с организационными и бюрократическими моментами. Я медик и умею решать вопросы лечения и медицинского оборудования. Но доставить груз, оформить необходимые документы, пройти таможенные процедуры – всё это другая специальность. Да, я понимаю, что при поставках гуманитарных грузов, при пересечении границы случаются злоупотребления, и это создает проблемы. Но многое удается делать при поддержке волонтеров.

– Вы много лет проработали в ФРГ. Из-за войны там появилось большое количество беженцев из Украины, которые делятся своими впечатлениями – в том числе, от германской медицины. Говорят о множестве проблем, в частности – с попаданием к специалистам, с бюрократизмом и т. п. Проводят сравнения не в пользу Германии. Что вы можете сказать?

– Многие проблемы наших беженцев связаны с незнанием языка и принятых в ФРГ процедур, а также с привычками, сложившимися в Украине. Где в случае любой, даже минимальной болячки можно быстро попасть к врачу – если есть деньги, конечно. В ФРГ ситуация другая. Германcкая медицина богатая, там есть много технологий и существует многоступенчатая структура. Эта многоступенчатость, на мой взгляд, и есть недостаток: когда, скажем, гастроскопию приходится ждать месяцами. С другой стороны, страховая медицина делает услуги доступными для всех. В Германии одна из лучших медицин в мире. Неслучайно туда часто едут лечить тяжелые болезни и делать сложные операции. Но и в германской медицине в последние годы появились новые проблемы. В начале 2000-х я работал в клинике, где мы в день делали минимум 16 больших операций, иногда до 25: в семь утра заходили в операционную и в два часа ночи выходили – с минимальными перерывами. А сегодня коллеги говорят, что делают 5–6 операций в день, потому что не хватает персонала. И это при том, что медсестра в Германии получает 3–4 тыс. €, а врач – 7–8 тыс. Но отпугивает большая интенсивность работы, не могут найти людей.

 

Беседовал Иосиф ТУРОВСКИЙ