«Не можешь стать праведником – хотя бы не будь подлецом»

Майя Гельфанд и Сергей Урсуляк

«Когда немцы вошли в Каменец-Подольский, мою еврейскую бабушку по доносу соседей отправили в гетто. Мой украинский дедушка долго ходил по инстанциям и пытался ее оттуда вызволить, но безуспешно. Тогда он как человек простой подъехал ночью на телеге, попросил позвать бабушку к забору, выкрал ее и спрятал среди мешков с картошкой. Потом отвез в село, подальше от города. Деда с детьми шести и десяти лет, конечно, забрали в полицию. Там их били, требовали выдать бабушку. Но они ничего не сказали… Я пропитан этими воспоминаниями, они дают мне опору в жизни. Поэтому я и снимаю каждый раз фильм о тех людях, о тех временах, о той жизни». Эту историю Сергей Урсуляк рассказывает часто. Она дает ответ на вопрос о том, почему он снимает картины об ушедшей эпохе. И «Праведник» тоже об этом. Одни утверждают, что фильм о Холокосте, снятый в современной России, смотреть нельзя. Другие считают, что именно потому, что он снят в современной России, его нужно смотреть. Я встретилась с режиссером и спросила, что он думает по поводу споров, как сохранить совесть чистой и существуют ли сегодня праведники.

– Почему вы решили снять фильм про советского солдата Николая Киселева, который спас более 200 евреев?

– Меня очень заинтересовала эта история, я ее услышал несколько лет назад. А потом появился сценарий Геннадия Островского. Я его прочел, мне он очень понравился. Я плакал, смеялся, переживал. Этот сценарий, с одной стороны, военный, а с другой – поэтичный, пронзительный. В нем был вздох. И я сразу дал согласие.

– Мне показалось, что в сценарии много параллельных линий, из-за которых история главного героя получается невнятной. Кроме того, в фильме есть немало сценарных нестыковок.

– Я вам больше скажу. Там даже есть смысловые дыры. Наверное, это небезгрешная картина, снятая по небезгрешному сценарию. Но я же не снимаю идеальное кино. Я всё это пропускаю через себя: сам плачу, сам смеюсь. Я испытываю те же эмоции, что и зритель.