Восемь свечей только для своих

Празднование Хануки в СССР было, как сейчас говорят, челленджем. Власть косо смотрела на граждан еврейской национальности, которые изучали запрещенный иврит и устраивали религиозные церемонии. Люди, которые хорошо помнят, как это было полвека назад, вспомнили для нас про подсвечники из хлеба, советский ханукальный стол и визиты милиционеров на свет праздничных свечей.

 

Стеарин и картошка

Первый и главный атрибут Хануки, естественно, ханукия. Восьмисвечники разных размеров и стилей давно не редкость в еврейских общинах всего СНГ, но полвека назад они, как и любые другие ритуальные предметы, были запрещенным дефицитом.

Чтобы обзавестись ханукией, основатель издательства «Гешарим/Мосты культуры» Михаил Гринберг воспользовался личными связями. Его приятель работал в отделе металлов Института реставрации при Министерстве культуры и специализировался на бронзе. Он изготовил для Гринбергов подставку для свечей, а потом и традиционный волчок-дрейдл («Невероятно тяжелый, но без букв», – вспоминает Гринберг).

Генеральный секретарь Евро-aзиатского еврейского конгресса (EAEК), профессиональный этнограф и востоковед профессор Михаил Членов в годы застоя был одним из активистов еврейского подполья. Во-первых, он выучил и преподавал иврит; во-вторых, у него была настоящая жестяная ханукия, которую привез кто-то из туристов. Одна незадача: купить тонкие ханукальные свечи было негде, и на импортный светильник он насаживал обычные хозяйственные. До появления драгоценного подарка Членов с друзьями изготовлял импровизированные ханукии из хлеба: «Придавали мякишу нужную форму, наливали масло, самостоятельно делали фитилек».

После зажигания свечей Членов с друзьями играли в дрейдл: в центр стола ставили вазу с мелкими деньгами, участники по очереди крутили волчок. «Это была простая игра, но нам, взрослым людям, было крайне приятно».

Программист, общественный деятель и переводчик русской поэзии на иврит Зеэв Гейзель отмечает, что в его окружении тоже были люди, которые самостоятельно мастерили и ханукию, и свечи: «Точно помню, что художник Мордехай Липкин этим занимался. Брал стеарин, разрезал, вставлял скрученную из ваты ниточку. Это, кстати, не самое удивительное изобретение в истории нашего народа. Я видел фотографию: йеменские евреи выдолбили углубления в горах, чтобы справлять Хануку».

Гейзель зажигал свечи на подоконнике, несмотря на опасения своей мамы: «В 1950-х она пережила „дело врачей“, будучи как раз врачом в Архангельске. Мы жили в Монино, это военный городок, и мама боялась, что мои свечи увидят снаружи». Сам Зеэв побывал в милиции после празднования Суккота у приятеля, который жил на первом этаже и построил под окном шалаш. Причина задержания – незаконное строение.

Популяризатор иудаизма и переводчик религиозной литературы Реувен Пятигорский 10 лет провел «в отказе». Хануку он праздновал в доме у Люсика Юзефовича, одного из известных московских активистов, который организовал еврейскую воскресную школу. Ханукальный светильник представлял собой обычную доску, на которую крепились свечи, и нужно было пристально следить, чтобы не случилось пожара. В других домах использовали «картофельный вариант»: в сырых картофелинах делали углубления, наливали туда масло и опускали фитиль.

Фотохудожник Натан Брусовани (Бар), который в советское время занимался копированием и распространением еврейского религиозного «самиздата», прикреплял ханукальные свечи прямо на подоконник. Однажды стекло треснуло и выпало, прохожие увидели в окне пляшущие языки огня и вызвали пожарных. Брусовани вспоминает, как его поразила смелость московского хабадника Гершона Розенштейна: тот, согласно любавичскому обычаю, ставил немалых размеров ханукию на лестничной клетке у входа в квартиру, напротив мезузы.

Для Брусовани Ханука была не только семейным праздником, но и общественным. Он участвовал в церемонии зажигания свечей у любавичского хасида Александра Лукацкого, известного прихожанина синагоги в Марьиной Роще, а также посещал ханукальные спектакли, которые проходили в квартире учителя иврита Виктора Фульмахта. «Снаружи дико холодно, пар, шубы, заиндевевшие окна. Казалось, что твой мир – внутренний, освещенный, а снаружи всё холодное и чужое», – вспоминает Натан.

Раритет под майкой

Перед зажиганием ханукальных свечей произносятся благословения на иврите, которые приведены в сидуре (молитвеннике). Первый сидур Натан Брусовани получил от брата – детский, сокращенный, с переводом на немецкий язык, – и благословения перед зажиганием ханукальных свечей в нем не было. Позже удалось достать нормальный молитвенник.

А вот Реувену Пятигорскому несказанно повезло: у него был целый шкаф с еврейской религиозной литературой, включая и сидуры. «Книги мы возили из Риги рюкзаками, – делится ноу-хау Пятигорский. – Там есть центральная синагога, ее верхний этаж в советское время был закрыт, а на нем были залежи книг. Отдыхая на Рижском взморье, мы провели бар-мицву сыну, она стала первой в синагоге после вой­ны. После этого нам позволили подняться на верхний этаж».

Фолианты были изъедены червями. Среди них имелись и реликвии, например книга Хафец-Хаима с его личной подписью – позже Пятигорский подарил ее раввину из Великобритании: «Вывозить из СССР ничего было нельзя, поэтому мой гость обернул книгу в целлофан и положил под майку».

Начиная с 1970-х зарубежные туристы сами cтали снабжать еврейских активистов молитвенниками и брошюрами про Хануку. «С нас, учителей иврита, был особый спрос, – вспоминает Михаил Членов. – Считалось, что мы должны знать абсолютно всё, что связано с еврейской жизнью, поэтому мы ежедневно изучали благословения и молитвы». Членов с 1973 г. проводил пасхальный седер по всем правилам. Подаренная очередным визитером Пасхальная Агада служит ему уже полвека.

 

Иваны и эллины

Итак, радостно мерцают свечи – пора петь ханукальные песни. Реувен Пятигорский знал такие, как «А-нерот алалу» и «Маоз цур», благодаря старикам в синагоге на улице Архипова. «Мелодии были совсем другие, но пели они замечательно, – говорит он. – Жаль, что не пришло в голову записать те нигуны на магнитофон».

Михаил Гринберг с детства запомнил ханукальные песни на идише: знакомая семьи, бабушка будущего кантора Московской хоральной синагоги Якова Бара, исполняла песню «Хануке, ой, Хануке, а йом-тов а шейнер». А напевам на иврите научил Гринберга и других активистов еврейского подполья некий парень из Дании. «Он приехал году в 1981-м, – вспоминает наш собеседник. – Нас познакомил Юлий Эдельштейн (организатор сети нелегальных ульпанов и будущий израильский политик. – Ред.) с покойной женой Таней. Датчанин взял гитару, мы включили магнитофон. Он напел все субботние песни, а потом и ханукальные». Позже репертуар «отказников» расширила еще одна гостья, певица Сареле Шарон, которая аккомпанировала себе на фортепиано.

Михаил Членов почерпнул праздничные напевы на собраниях общества учителей иврита, возникшего в 1970-х. Перед Песахом и другими большими праздниками проходили даже специализированные занятия, на которых учеников снабжали соответствующей литературой и музыкальными записями.

Зеэв Гейзель изучал праздничные напевы по израильским кассетам. Их копировал отказник и преподаватель иврита Юлий Кошаровский, а потом переводил и разучивал их вместе с учениками. «Многие вместо „йеваним никбецу алай“ („греки собрались против меня“ – отрывок из предпоследнего куплета „Маоз цур“) пели „Иваним“, то есть Иваны», – смеется Гейзель.

 

Минус пончики, плюс оливье

Согласно анекдоту, любой еврейский праздник сводится к трем формулам: «Нас угнетали, мы победили, давайте поедим». Михаил Гринберг выучил ханукальное меню еще в детстве: «Ханука была одним из трех главных праздников. Я четко знал, что Рош ха-Шана – это яблоки с медом, Песах – маца, а Ханука – картофельные оладьи латкес». Кроме латкес на столе у его родителей, а потом и у него самого всегда стояла фаршированная рыба. В праздничных вечеринках участвовали друзья, соседи, а также квартиранты, которые прятались у Гринбергов от «компетентных органов». Пончики, главное израильское блюдо Хануки, Гринберги не готовили, зато латкес подавали в огромном количестве (если стол был без мясного – со сметаной).

Натан Брусовани тоже вспоминает латкес как столп ханукального стола. А вот в семье Пятигорских были и пончики – «по всем правилам, жаренные в масле, с начинкой из повидла». Отец и дед Реувена Пятигорского были родом из Чернобыля и рассказывали, как праздновали Хануку в местечках. Сооружался лабаз – навес, под которым ставили столы и скамейки; семьи собирались и ели блины, которые считались даже важнее пончиков. Кстати, украинско-еврейские пончики, судя по воспоминаниям уроженца Одессы раввина Шаи Гиссера, были творожными.

Зеэв Гейзель, который по давней привычке называет латкес «картофельниками», тоже упоминает блины как второе по важности ханукальное блюдо. В некоторых московских семьях, добавляет он, изготавливали кошерное вино из изюма. «И, конечно, был салат оливье. Без колбасы, потому что она некошерная. Салат оливье – это святое, как и селедка под шубой».

По словам Зеэва, Ханука в застойной еврейской среде воспринималась прежде всего как тусовка: «Свечи, песни, лекция, выпивка, закуска и беседы. Из этого, между прочим, получилось несколько браков – в хорошем смысле».

Милиция посреди урока

К отправлению религиозных, и особенно иудейских, обрядов советская власть относилась настороженно. Но все наши собеседники воспринимали столкновения с ней исключительно философски.

К Членову и его коллегам по еврейской просветительской деятельности периодически наведывались представители правоохранительных структур. «Типичный диалог выглядел так, – вспоминает Михаил: – „У вас шумно“. – „У нас не шумно“. – „У вас горят какие-то огни“. – „Потому что у нас такой обычай, до свидания“». Дальше, по словам Членова, всё зависело от того, к кому пришли: если человек был кандидатом на посадку, милиция не удовлетворялась подобным объяснением.

Звонков в дверь Натан Брусовани не опасался: «Насколько я помню, специально из-за Хануки никого не прихватывали. Вот ворваться на урок иврита – это бывало, да». Зеэв Гейзель согласен по обоим пунктам. «У Иосифа Бродского на суде, как известно, спросили: „А кто признал вас поэтом?“ Учителям иврита, которых брали на карандаш, задавали вопрос: „А у вас есть разрешение преподавать иврит?“».

Нежданных визитеров в лице милиции или просто любопытствующих соседей не боялся и Михаил Гринберг. Еврейской жизнью он жил, не особенно таясь: «Меня отчислили из института из-за хупы, а до того выгнали из комсомола за посещение синагоги. Мы с друзьями еще в юношеские годы решили, что диссидентствовать на площадях не станем, но и скрываться не будем». В 1980-х Гринберг устроил во дворе курятник на 500 кур, гусей, уток и индюков, обучился шихте и начал поставлять мясо религиозным еврейским семьям. Дома висели мезузы.

«Мы жили в Кузьминках, вокруг были одни алкоголики, – рассказывает Реувен Пятигорский. – К нам постоянно приходили друзья и знакомые, да и не было в горящих свечах особенной крамолы. Другое дело, когда запланировано обрезание, и тут в дверь звонит медсестра и интересуется, почему младенец привязан бинтами к подушке…»

 

Слабые против сильных

Согласно еврейской традиции, памятные исторические события повторяются снова и снова. В Мишне сказано, что в каждом поколении мы должны относиться к себе, как к рабам, вышедшим из Египта. Основатель движения «Хабад» рабби Шнеур-Залман из Ляд призывал хасидов искать в недельных главах Торы намеки на происходящее в их собственной жизни. Для Михаила Членова основной урок Хануки – в последующем желании хасмонеев интегрироваться в мировую культуру: «Сегодня мы не видим ни древних египтян, ни ассирийцев, ни вавилонян. Евреям удалось не отказаться от собственных традиций, а облечь мировую культуру в еврейскую форму». По мнению профессора, синтез двух культур – эллинской и иудейской – помог евреям сохранить национальную идентичность.

Михаил Гринберг, профессиональный историк, в 1980-е написал длинную статью о несовместимости еврейской и греческой идеологий («Какой-то древний грек сказал, мы-де понимаем и улучшаем этот мир при помощи математики, тогда как еврейская точка зрения принципиально иная. Это было центральной мыслью статьи»). Гринберг излагал свою теорию перед участниками различных еврейских мероприятий, делая упор не только на религиозную составляющую Хануки, но и на историческую, в том числе на гражданскую вой­ну между маккавеями и эллинизированными соплеменниками.

В 2014 г. издательство Гринберга «Гешарим» подготовило к печати новый перевод четырех книг Маккавеев, снабдив его подробным комментарием, хронологическими таблицами и историческими картами. Гринбергу по душе трактовка Хануки, упомянутая в праздничной вставке к молитвам: победа слабых над сильными благодаря помощи свыше. «Понятно, что раввины неоднозначно относились к Хасмонейской династии. Маккавеи узурпировали государственную и священническую должности, поскольку не являлись потомками царя Давида. В конце концов они превратились в обычных восточных деспотов, отравлявших и казнивших неугодных», – подытоживает Михаил Гринберг.

Зеэв Гейзель обращает внимание на культурный аспект праздника: «Греки не были нацистами: они хотели, чтобы существовал один народ с одной культурой. В СССР на словах развивали национальные культуры, на практике же в каждом углу сидел цензор и бдительно следил, не проявляется ли у конкретного автора национализм. Причем проводниками русификации зачастую были сами евреи».

Гейзель также указывает на цикличность еврейской истории. Московские активисты помнили о распаде Римской и Византийской империй, где верили в официальную идеологию крепче, чем советские люди в коммунизм. Зеэв подчеркивает: «Мы не считали себя Колобком, который и от того ушел, и от этого. Мы просто ощущали, что за евреями стоит Некто, победивший греков и римлян».

 

Павел ЛЬВОВСКИЙ (jewishmagazine.ru)