В Тель-Авиве Бовин, в Москве – Левин

Тридцать лет назад, работая в «Торговой газете», я взял интервью у чрезвычайного и полномочного посла Израиля в тогда еще СССР Арье Левина. Наша встреча произошла на фоне объявленного возобновления дипломатических отношений, которые были прерваны Советским Союзом в одностороннем порядке в 1967 г., сразу после потрясающей победы Израиля в Шестидневной войне. Но во время беседы выяснилась еще одна примечательная деталь: я оказался первым советским журналистом, представителем крупной газеты, который заинтересовался в то непростое время Землей обетованной и представлявшим ее человеком – первым послом Израиля в СССР после более чем двух десятилетий. «До встречи в Израиле!» – сказал мне тогда при прощании прекрасно говорящий по-русски Арье Левин.

И вот спустя 30 лет круг замкнулся: наша встреча, действительно, состоялась уже на израильской земле. В просторной, со вкусом обставленной иерусалимской квартире меня встретил высокий подтянутый мужчина, которому трудно дать 91 год. Исходя из опыта подобных встреч я был готов к тому, что разговор наш не продлится долго, но хозяин, словно соскучившись по общению, охотно и без тени усталости уделил беседе без малого два часа. При этом сразу отказался от официоза и попросил называть себя просто по имени.

 

– Арье, 30 лет назад, а точнее 18 октября 1991 г., Советский Союз объявил о возобновлении дипломатических отношений с Израилем. Но вы к тому времени уже не один год работали в Москве в качестве официального израильского представителя…

– Да, я приехал туда еще в 1988 г. До этого мы вели долгие и мучительные переговоры, в результате которых в 1987 и 1988 гг. состоялся обмен визитами консульских делегаций. В том же 1988-м Москва согласилась разместить в голландском посольстве израильскую миссию. В мае мне позвонил Шимон Перес, который был тогда министром иностранных дел в правительстве Ицхака Шамира, и сказал: «Арье, я хочу отправить тебя в Москву нашим послом. Шамир согласен».

– Почему именно вас?

– В то время я возглавлял аналитический отдел МИДа и по долгу службы регулярно информировал руководителей страны. В том числе о том, что происходит в СССР. Я хорошо знаю русский язык, читал советские газеты, у меня было много контактов с бывшими советскими евреями. Я всю жизнь следил за ситуацией в Советском Союзе. Правда, совсем не думал о том, что меня могут послать туда на работу. До этого я работал в ООН, в посольствах во Франции, Уганде и Эфиопии, но назначение в СССР явилось для меня сюрпризом. Правда, меня отправили в Москву, полагая, что там меня примут в качестве посла, потому что в Израиле уже находился официальный представитель Советского Союза, но, к сожалению, этого не произошло. Нашу делегацию разместили в гостинице «Украина», хотя мне очень хотелось начать работу в помещении посольства.

– Разве посольство Израиля уже имело собственное здание?

– Конечно! Несмотря на разрыв дипломатических отношений в 1967 г., мы все 20 лет платили арендную плату за здание посольства и в общей сложности выплатили свыше двух миллионов долларов! Наш переезд состоялся только после официального объявления о возобновлении дипотношений.

– Какие чувства вы испытали по приездe в Москву?

– Было больно видеть великий город в таком запустении. Крыши протекали, на улицах мусор, в магазинах очереди… Я встал однажды в очередь и спросил у женщины, что дают – уже выучил этот «пароль». А она в ответ: «А черт его знает! Может, выбросят обувь». Тогда не продавали, а «выбрасывали». И гостиница «Украина» была противна: грязная, заброшенная, в ресторане нечего поесть. Зато на каждом этаже сидит дежурная и всех спрашивает: «Вы куда идете?» Приехала моя жена с 12-летней дочерью, и обе заявили, что жить здесь не будут. Вернулись в Израиль.

– Каковы были ваши приоритеты в дипломатической работе?

– Вопросами репатриации занимались сотрудники «Натива», а я считал своей главной задачей выстраивание отношений между странами. Скажу, что поначалу никто из представителей органов власти не хотел со мной даже встречаться, разговаривать. Меня просто игнорировали, и я вскоре понял, почему. У советских людей не было абсолютно никакого представления об Израиле. Они думали, что это часть Запада, что это держава, которая собирается напасть на Советский Союз вместе с другими империалистами. Я пытался через американских дипломатов завязать отношения в советских политических кругах, однако недоверие с их стороны было настолько прочным, что сближение происходило сложно. У меня сложились довольно дружеские отношения с членом Политбюро ЦК КПСС Александром Николаевичем Яковлевым, и он как-то сказал мне, что уже в годы перестройки возобновлению отношений с Израилем противилось именно Политбюро, причем, главным образом, из антисемитских соображений. А у Горбачева не было достаточного настроя и решительности, чтобы самостоятельно пойти на такой шаг. Для него восстановление отношений с Израилем было задачей второстепенной.

Переломным моментом в моих отношениях с политическим истеблишментом стала история с захватом заложников в городе Орджоникидзе. В декабре 1988 г. бандиты завладели автобусом со школьниками, возвращавшимися с экскурсии, и потребовали от властей деньги, оружие и самолет до Израиля. Они были уверены, что страна, которую в Советском Союзе воспринимали как врага и которая не имела с ним ни дипломатических отношений, ни соглашения об экстрадиции, не выдаст их Москве. Однако они просчитались: в Израиле заложники были освобождены, а террористы выданы Москве с единственным условием – не применять к ним смертную казнь. Насколько я знаю, все они получили большие тюремные сроки.

– Вы принимали участие в этой операции?

– Всё произошло без меня, поскольку советская сторона напрямую обратилась к Иерусалиму. А узнал я об этом от Эдуарда Шевард­надзе, тогдашнего главы Министерства иностранных дел. Неожиданно вечером в моем гостиничном номере раздался телефонный звонок. Поднимаю трубку: «Министр через полтора часа хочет вас принять». Приезжаю в МИД на Смоленскую площадь. Меня встречает лейтенантик, отдает честь и сопровождает наверх. Захожу в кабинет, навстречу мне идет Шеварднадзе со словами: «Здравствуйте, господин посол!». Послом я тогда еще не был, но понял, что приветствие не случайно. Спрашивает меня: «Вы не замерзли в Москве?» Отвечаю: «Как же можно замерзнуть при таком теплом приеме?» И после обмена любезностями Шеварднадзе мне объявляет: «Правительство Советского Союза благодарит Государство Израиль за то, что вы выдали нам террористов». Только тогда я начал понимать, о чем идет речь.

Меня стали принимать в МИДе, но не всё шло гладко. Помню, я был приглашен на обед к важному лицу ведомства, и там один из сотрудников, курирующий страны Ближнего Востока, отозвал меня в сторону. «Если вы вернете принадлежащие нам здания в Иерусалиме, то мы рассмотрим вопрос о дипломатических отношениях», – сказал он. Я удивился: во-первых, здания принадлежали Российской империи и имеют своих наследников в Англии и Франции, а во-вторых, какое отношение имеет вопрос российского имущества в Иерусалиме к возобновлению дипломатических отношений? Позже я пригласил в Израиль заместителя начальника отдела МИДа, и тот вернулся буквально в шоке. Он рассказывал коллегам, какая это прекрасная страна и какие они «идиоты, что ничего о ней не знают». После этого мне стало легче встречаться с сотрудниками других отделов министерства, обсуждать возможности экономического сотрудничества. Я начал активно знакомиться также с представителями еврейской интеллигенции, выезжать в другие города. Много раз меня приглашали в дома, угощали, но поскольку я видел, что с продуктами плохо, иногда приносил с собой «дефицит».

В начале 1991 г. Израиль и Советский Союз договорились о взаимном открытии генеральных консульств, и я получил официальный статус генерального консула. Однако пришлось ждать еще почти год, пока наши дипотношения не возобновились в полном объеме. Причем произошло это не без некоторой хитрости нашего тогдашнего министра иностранных дел Давида Леви. Осенью 1991-го с визитом в Израиль прибыл новый глава советского МИДа Борис Панкин. Формально Горбачев не уполномочивал его устанавливать дипотношения, но и не запрещал. И Давид Леви, оценив ситуацию, решил воспользоваться моментом. Он пригласил Панкина на ужин в гостиницу «Кинг Дэвид» в Иерусалиме и публично объявил о возобновлении дипломатических связей между нашими странами. Панкину было некуда деваться.

С вручением моей верительной грамоты тоже произошла интересная история. В последние месяцы пребывания на своем посту Горбачев почему-то не хотел принимать у себя новых послов, а приема, помимо меня, ожидали еще около 40 глав дипмиссий. В итоге верительную грамоту я вручал уже Ельцину. Он сразу принял меня. Я приехал к нему в Кремль, мы посидели, выпили шампанского. Я не впервые встречался с Борисом Николаевичем, дружеские отношения между нами сложились еще до того, как он стал президентом России. В начале 1990-х в стране были сильны антисемитские настроения, и я обратил внимание Ельцина на эту проблему. Тот в ответ заверил меня, что евреям в России ничто не угрожает, и добавил: «Ну как же, мы 200 лет вместе живем!»

– Однако к этому времени сотни тысяч евреев уже покинули страну.

– Это походило на настоящее бегство. Как вы, видимо, знаете, поначалу в голландском консульстве, представлявшем в СССР интересы Израиля, советским евреям оформляли визы на выезд в США. Этим в небольшой комнате занимались три человека. Евреи с американскими визами вылетали в Рим, там их встречали представители еврейских организаций Америки и отправляли прямыми рейсами в Нью-Йорк. Но потом по настоятельной просьбе Израиля это практически прекратилось: Америка перестала принимать советских беженцев, и весь поток эмигрантов был перенаправлен в Израиль. Мы к тому времени уже работали в своем здании на Ордынке, и у нашего посольства творилось нечто невообразимое. Ежедневно заявления на выезд оформляли по две-три тысячи человек, люди часами простаивали в очереди на улице. А условия, надо сказать, были ужасные, не было даже общественных туалетов. Я просил российский МИД организовать туалеты, но нам долго отказывали, и только спустя время удалось добиться разрешения на их постройку.

– Нашей алие тогда каких только ярлыков не навешивали: «колбасная», «с фальшивыми дипломами», женщин обзывали проститутками…

– На этот счет у меня есть личный пример. Как-то раз я получил письмо из Петербурга, в котором автор сообщал, что у нас, возможно, имеются родственные связи, и приводил резонные доводы. Я позвонил по указанному в письме телефону, и мы договорились о встрече. Я поехал в Петербург, встретился с милой семьей, и выяснилось, что хозяйка – моя родственница по материнской линии. Оба супруга были врачами, занимали ведущие позиции в крупной больнице. Жили они в просторной квартире, одна из комнат была от пола до потолка заполнена книгами. Хозяева заявили мне, что собираются в Израиль, и спрашивали совета. Я прямо, как родственникам, ответил, что им придется там трудно, что они вряд ли смогут занять такое же место в профессии, какое занимают сейчас. Но настрой у них был решительный, и они вскоре репатриировались. К сожалению, оба так и не смогли достойно устроиться в Израиле. А я им уже не мог помочь, поскольку вышел к тому времени на пенсию и не имел прежнего влияния. Так что какая «колбасная» алия? Так говорили люди, не сумевшие реализовать себя в родной стране.

– Настала очередь рассказать нашим читателям, как у вас оказались родственники в России и откуда такой прекрасный русский язык...

– Мои родители родом из маленького украинского городка Кролевец, что на северо-востоке Украины. Отец мой занимался лесом и во время Первой мировой войны разбогател на поставках древесины. После Гражданской войны его назначили сначала директором местного сахарного завода – одного из самых крупных в Украине, потом начальником железнодорожной станции. В 1926 г. кто-то из друзей предупредил его, что «органы» собираются провести в городе «чистки» и он в списке. Отец хорошо знал, чем это грозит, и решил бежать. Он хотел попасть в Палестину, но через Польшу сделать это было нельзя, поскольку дороги на Запад хорошо контролировались. Поэтому решил двигаться через Персию. Добрался до Баку, через некоторое время нашел проводника, но тот, переведя отца через границу, тотчас выдал его местным полицейским. Почти год его продержали в камере полицейского отделения. Спасение пришло совершенно неожиданно. Через то местечко проезжал купец-еврей, который, узнав, что в полиции содержится его соплеменник, выкупил его и отправил в Пехлеви. Там отец бедствовал, занимаясь перепродажей табака и разных мелочей. Он стал писать матери письма, ни на что уже не надеясь, и они, как ни странно, дошли. Каким-то образом она смогла получить паспорт и приехала к отцу с моим старшим братом Левой. Родители рассчитывали добраться до Палестины, но внезапно Лева умер, и они отложили поездку. Перебрались в Тегеран, где в 1930 г. родился я. Однако через три месяца после моего рождения мама скончалась от брюшного тифа, и мы остались с папой вдвоем.

Отцу повезло: его принял на работу русскоязычный представитель немецкой компании BMW в Иране, а меня одна богатая семья взяла как сироту на воспитание. Я несколько лет провел в теплом доме этих замечательных людей. Они говорили между собой по-немецки, знали французский и меня отправили во французскую школу. А позже папа женился на зажиточной вдове, открыл лесопильную мастерскую, мы жили в большом доме, я продолжил учебу уже в американской школе. В доме была большая библиотека, благодаря которой я перечитал всю русскую классику.

– Сколько же языков вы знаете кроме иврита и русского?

– Конечно, фарси, французский, английский, а также турецкий и арабский. Что же касается русского языка, то, когда я спустя полвека оказался в России, многие удивлялись тому, что я говорю на каком-то другом – «тургеневском» русском. Пришлось переучиваться.

– А как вы оказались в Израиле?

– Прежде всего, скажу, что мы с отцом всегда жили сионистскими идеями. Мы спокойно ходили в «русскую синагогу», где собирались эмигранты из России, я был связан с молодежной сионистской организацией. При шахе Пехлеви в Иране практически не было антисемитизма. А в 1950 г. у папы случился инсульт, и я решил, что в Израиле его смогут вылечить. Мы репатриировались, но, к сожалению, папа вскоре умер.

– Как проходила ваша абсорбция?

– Я репатриировался в призывном возрасте, так что почти сразу был направлен на армейскую службу и остался в армии надолго: служил в разведуправлении при Генштабе ЦАХАЛа. После демобилизации окончил Еврейский университет, начал работать в МИДе, руководил рядом отделов.

– По завершении работы в качестве посла бывали в России?

– И много раз! Москва, конечно, изменилась неузнаваемо. Побывал как-то с женой в «Украине» – это была уже другая гостиница. Но однажды выехал за пределы Москвы и спустя несколько десятков километров увидел знакомую Россию – заваленные хаты, женщины с ведрами на коромысле, дороги в колдобинах… Многое изменилось, но не для всех.

– Вы проложили первые ступени на пути восстановления дипломатических отношений между Израилем и современной Россией. И одним из важных итогов этих отношений стала Большая алия. Как вы рассматриваете ее в свете минувших 30 лет?

– Она стала благом для нашей страны. Репатрианты Большой алии дали колоссальный толчок развитию израильской экономики, науки, культуры. Они стали благом, без которого Израиль не поднялся бы так высоко и не выглядел бы таким, каким выглядит сегодня.

 

Беседовал Яков ЗУБАРЕВ

P. S. Параллельно с Арье Левиным в СССР, в Израиле начал свою работу последний советский и первый российский посол Александр Бовин. Нашим читателям он знаком по многочисленным публикациям, полным симпатии к этому неординарному человеку. Параллель между двумя дипломатами, вынесенная нами в заголовок, напрашивается и по времени, и по существу: это был период надежд на укрепление отношений между странами и даже на дружбу.