«Мы всего лишь инструменты в руках Хозяина мира»

О том, как еврейских детей выво­зили из зоны, пострадавшей в результате чернобыльской трагедии, написано очень много. В списке героев – славянские и англо-саксонские фамилии. О том, как это было в действительности, рассказывает руководитель объединения хасидов СНГ «Хабад-Любавич», раввин московской синагоги на Большой Бронной Ицхак Коган.

 

– Эта публикация выйдет в годовщину чернобыльской трагедии. Расскажите, как случилось, что именно вы стали вывозить еврейских детей из зараженной зоны?

– В 1990 г. ко мне обратилась голландская организация «Ноев ковчег» во главе с Ури Коэном. Ури – сам бывший узник концлагеря, и он написал мне, что надо принять 226 детей из чернобыльской зоны и что финансовое обеспечение есть. Но у меня никаких инструментов для этого не было – ни помещений, ни какого-то медицинского сопровождения. Я написал Любавичскому pебе, что ко мне поступила такая просьба, ее нельзя оставить без внимания, но я не знаю, что делать. Ребе мне отвечает на иврите: нельзя принимать решения, которые касаются этой страны – так он называл СССР, – если ты сам там не находишься. А дальше пишет, что нужно взять директора школы мальчиков, директора школы девочек и с ними поехать в Советский Союз. Тогда между Израилем и СССР не было дипломатических отношений, мы получили визы по приглашению Совета мира в Белоруссии и летели через Вену. Скажу честно: я, возможно, не самый трусливый человек, но полет из Вены в Москву был самым тяжелым в моей жизни. Я возвращался в страну, выезд из которой занял у меня 14 лет! Тем не менее за 36 часов мы посетили практически все намеченные места в Белоруссии, потому что как раз там пострадало наибольшее количество людей, больше, чем в Украине. Визу нам дали только на неделю, и мы срочно связались с Ребе, сказали, что проехали по всем городам, там действительно еврейские дети, но нет ни одной организации, которая была бы реально заинтересована их вывезти, – всё только разговоры. Ребе тут же ответил: возьмите на себя всю ответственность и везите их в Израиль. Но виза у нас уже кончилась, и мы вернулись обратно без детей.

– Даже сложно представить логистику всей этой операции. Да и агонизирующая советская власть наверняка чинила препоны?

– Мы собрали детей в двух местах. Большая часть из 226 детей была собрана в Гомеле, а меньшая – в районе Мозыря и Калинковичей. Не у всех детей были оба родителя, потому что много людей погибло, поражение было очень сильное. Одна бабушка привела своего внука лет семи, наверно, и сказала: «Как же вы его не возьмете?! Его родители умерли. Посмотрите на меня, сколько мне лет. Я же его не подниму». Мы взяли этого мальчика. А потом, значительно позже, я видел книгу про Песах, и в ней была фотография: этот самый мальчик сидит на коленях у хасида, тот рассказывает ему Агаду. Когда все дети были собраны и документы проверены, нам назначили день вылета из Минска – 31 июля 1990 г. То есть 9 ава. Я спросил у Ребе: «Может, надо попробовать поменять дату, потому что это день с очень печальным прошлым?» Ребе сказал: нет, не менять, но не делать ничего, что противоречило бы сути этого дня. То есть без музыки и тому подобного. В Гомеле я остановился у одного влиятельного человека – Льва Моисеевича Шапиро. И вот он мне говорит: есть негласное распоряжение КГБ запретить выезд ваших автобусов. Что делать?! Нам 300 км до Минска. Той группе тоже 300 км. Лев Моисеевич спрашивает: у тебя деньги есть? Есть, отвечаю. Он говорит: давай, я пойду закажу поезд на четыре часа утра, пока все спят. То есть наши автобусы должны подать к пяти утра, мы сделаем вид, будто их ждем, а сами сядем на поезд. Как сейчас помню квитанцию на 2880 руб. за четыре вагона по маршруту Гомель–Минск, отправление 04.00, прибытие 12.00. А время уже позднее, мне надо ехать в Мозырь, чтобы всё проверить. Приезжаю уже ночью и боюсь спросить, как у них дела. Оказывается, у них всё в порядке! У меня есть фотография, как мы выезжаем из Мозыря на автобусах в сопровождении ПМГ – патрульно-моторизованной группы МВД. Они нас до самого аэропорта сопровождали. Правая рука не знала, что делает левая.

– Неужели и до Израиля вас сопровождали самолеты воздушной милиции?

– Мы собрались в аэропорту Минска: 226 детей и как минимум 400  родителей, которые пришли попрощаться. И вдруг нам объявляют: задержка рейса. А через час или полтора говорят, что я вообще никаких самолетов не заказывал, а просто собрал деньги, и сейчас поданы автобусы, чтобы всех отвезти обратно. Но я нахожусь на связи с Израилем, и Аронов – руководитель молодежной организации евреев Израиля – сообщает мне, что самолетам не дают пройти воздушные ворота: два Ил-18 были зафрахтованы в Румынии. Он говорит: держись! Я начинаю объяснять людям, что если они сейчас заберут детей, то уже никогда их не вывезут, что я вместе с ними, никуда не убегаю, самолеты заказаны и это просто какое-то недопонимание властей и авиадиспетчеров. Мы двое суток жили в аэропорту. Спали кто на скамейках, кто на полу, подстелив газету. Аэропорт был закрыт. Я спать не мог и говорю людям: это как исход из Египта, давайте вместе «Шма Исраэль» читать. Мы стали одеваться – ко мне еще ребята приехали из Ленинграда помочь, большой миньян получился. И вдруг подходит ко мне пожилой человек и просит дать ему помолиться. Я говорю: пожалуйста! А он в ответ: а что вы меня не спрашиваете, почему я хочу молиться? Я говорю: я никого не спрашиваю, почему он хочет молиться. И тогда он рассказал такую историю: «Я окончил иешиву здесь, в Белоруссии. У меня была семья. Пришли немцы, убили семью. Я чудом уцелел и после войны женился снова. Здесь мой внук, которого вы увозите по указанию Любавичского pебе, и я хочу молиться». Все годы после войны, а это 45 лет, он не молился. Он вел у нас молитву и молился прекрасно.

– Это было 9 ава, то есть все эти злоключения вы переносили, еще и соблюдая пост?

– Пост – самое легкое, что было. Дело в том, что они закрыли все пункты питания. И я ездил на такси по окрестным буфетам, собирал черный хлеб, вареные яйца, рыбные консервы, чтобы дать людям. 400 взрослых и 226 детей прокормить в таких условиях очень непросто. В середине вторых суток наконец звонит Аронов и сообщает, что есть разрешение на пролет и в течение семи часов самолеты будут. Я спрашиваю: «Это точно? Тогда я поеду в город, привезу еды». Он говорит: «Точно, можешь ехать». Я беру такси, едем на центральный рынок и накупаем фруктов, всего, что только можно купить, полную машину. Приезжаем и видим на табло наш рейс. Только он летит не в Израиль, а в Лондон. Почему? Началась война в Персидском заливе.

– Это похоже на готовый сценарий для фильма.

– Нам сказали, что в Лондоне нас заберет «джамбо» (Боинг 747. – Ред.) из Кувейта и доставит в Израиль. Нас 226 детей, я 227-й. Два Ил-18 могут забирать 216 человек. Получается, 10 детей надо оставить. Я как хитрый еврей отправляю в первом самолете 108 детей. Отбирал тех, кто покрупнее, а помладше оставил с собой. Грузимся. Занимаем все 108 мест, и нам говорят, что остальные должны остаться. Тогда, заявляю, я остаюсь вместе с ними и никакие бумаги на перевозку подписывать не буду. Они: «Что же делать, ведь мест нет?!» Я говорю: «Ребята, которые постарше, возьмут по одному маленькому под один ремень безопасности, а мне места не надо, я буду в команде стюардов». Это же 1990 г., румынская команда – конечно, договорились, и мы все долетели до Лондона. До сих пор храню фотографию тех летчиков.

– Думаю, многие ребята не выезжали дальше своего райцентра, а здесь такой «экшн», да и здоровье их наверняка было ослаблено радиацией. Ведь могли случиться какие угодно проблемы по медицинской части, вплоть до психических срывов.

– Нет слов, как тяжело ребята пережили этот перелет. Они были очень ослаблены, все зелено-желтого цвета. В Гомеле радиация была чудовищной, на улицах висела информация, сколько времени можно находиться в данном месте. Поэтому в Лондоне нас сразу поместили в специальную карантинную зону. Рав Фогель привез нам много-много еды. Тем временем со мной связался Роберт Максвелл, британский магнат. Он сообщил, что никакого «джамбо» не будет, его захватили иракцы в Кувейте, и мы должны на этих же Ил-18 лететь в Израиль. Но команда, которая нас везла, уже не может туда лететь. Максвелл послал в Бухарест свой личный самолет, чтобы доставить новых летчиков, и утром можно будет лететь. Я ответил, что никуда детей не повезу, потому что они очень тяжело пережили этот перелет. Если Ребе скажет везти – повезу, не скажет – останусь здесь, пока они не придут в себя. Через два часа Ребе передал, чтобы мы летели. В пять часов утра мы вылетели в Израиль. В полете все спали. Только потом выяснилось, что Ребе общался с двумя очень влиятельными евреями в мире – Армандом Хаммером из Лос-Анджелеса и Робертом Максвеллом из Лондона – и попросил их одновременно обратиться к Горбачeву с единственным вопросом: «Есть ли у еврейских детей из чернобыльской зоны право на жизнь?». И воздушные ворота открылись. Я ни минуты не сомневался, что всё получится. Есть такое понятие: если ты посланник, то действуешь не своими силами. Это было противостояние всей советской власти. Я сам, конечно же, не мог справиться!

– Но, насколько мне известно, вами было вывезено гораздо больше, чем 226 детей?

– Когда я привез первую группу, Ребе немедленно потребовал вторую. Мое расставание с теми, кто меня сопровождал от белорусского Совета мира, было очень неприятным. Когда я передавал им благодарность от израильской стороны, они открытым текстом сказали: в следующий раз по 30 долл. за каждую детскую головку. Я вспылил и сказал, что ничего им не будет. На что мой собеседник тихо и спокойно сказал: ты еще пожалеешь. Может, и надо было мне быть сдержаннее, но я же не знал, что Ребе немедленно потребует вторую группу. Я еще отчего так вспылил: дело в том, что мою родную тетушку, которая воспитала моего отца, в Витебске живьем закопали с шестью детьми, потому что у нее отнялись ноги во время бомбежки. Заставили соседей выкопать яму прямо во дворе и туда сбросили. Рассказывали, что потом еще три дня земля шевелилась. И вот теперь у меня прямым текстом требуют деньги за жизнь еврейских детей! Так или иначе, я должен был опять начать переписку с Советом мира. Ответ был великолепен: конечно, вы делаете замечательное благородное дело, но мы хотели бы, чтобы родители тех, кто уехал в первой группе, посетили Израиль и убедились, что дети окружены заботой; также мы хотим, чтобы наши врачи увидели, насколько хорошее медицинское обеспечение получают дети. Я прекрасно понимаю, что стоит за этим. Ничего не отвечаю, не знаю, что делать, хожу ужасно разбитый, ни с кем не могу поделиться, это же секретная миссия всё-таки. И вдруг Саша Фейгин, с которым мы очень близкие друзья еще со времен отказа, спрашивает: Изька, что такое, на тебе лица нет? Я отвечаю: Саша, не знаю, что делать, от Ребе указание немедленно вывозить вторую группу, а меня туда не пускают, ставят препоны. Он говорит: знаешь, по-моему, тут есть твоя родственница, тоже Коган, которая сможет тебе помочь; она первая привезла лицей из Советского Союза в Израиль. И он дает мне координаты кибуца. Еду туда. Женщина лет пятидесяти, на каблуках, в пляжной одежде, но мне это до лампочки. Рассказываю, в чем дело. Она говорит: ничего не обещаю, но вернусь в Москву, попробую помочь. И вот дней через десять, а то и меньше, после своего возвращения она сообщает мне, что решила все вопросы. Только отправлять надо будет через Москву. Оказывается, поскольку ей все выездные документы оформлял КГБ СССР, она пришла к ним, рассказала всю историю и спросила, хотят ли они продолжить эту акцию? Они ответили: конечно! Те румынские самолеты нам обошлись в 162 тыс. долл. А самолеты, которые дал Советский Союз через КГБ, Ту-154, стоили 18 тыс. Вывезли 152 ребенка и еще тонн десять кошерных продуктов для общины в Марьиной Pоще обратным рейсом провезли без таможни.

– Правда, что в спасении детей участвовала практически вся ваша семья?

– Да. Можно сказать, что это уже был семейный подряд. Потому что и моя средняя дочка вывозила, и младшая помогала. Меня направили в Советский Союз уже в составе группы из четырех посланников. Со мной были Аронов, Кунин и Левинсон. Мы уже боролись за «библиотеку Шнеерсона», а я параллельно собирал третью группу. Но сам уехать не мог, Ребе сказал: не уезжай, пока книги не отдадут. Тогда я позвал свою 15-летнюю дочку Симону. Симона и в лагере работала с детьми. Мы делали для них 8–10-дневную подготовку, чтобы в нее обязательно вошел Шаббат. Мы устраивали полную кошерную неделю. Говорили, что вот так в Израиле живут, чтобы для детей это не стало неожиданностью. Мы предлагали посмотреть, подходит им это или не подходит. Не было ни одного, кому не подошло бы. А с первой группой мы намучились. В Израиле они попали в другой мир – где нельзя мясное с молочным смешивать, где соблюдаются Cубботы. А вторая группа потом даже влияла на первую. Третью группу вывезла моя 15-летняя дочь Симона рейсом № 612 27 декабря 1990 г. Рейс № 612 летает и сейчас. А 6 ноября 1990 г. он летел с нашей второй группой в первый раз. Правда, на табло написали не Тель-Авив, а Ларнака.

– С какими сложностями кроме адаптации детей к новой реальности вы столкнулись в Израиле?

– В Израиле у нас была только одна проблема – с врачами. Государство не хотело давать детям статус олим, потому что они без родителей и им нет 18 лет. Но Всевышний правит всем миром. Один из моих любимых учеников еще со времен отказа – доктор Шейнин. Когда я уезжал собирать первую группу, попросил его организовать детям медицинское обеспечение. Он пошел к главному врачу отделения радиологии медцентра «Хадасса» и изложил суть дела. Главврач Зеев Вешлер встает и говорит: «Вы не знаете, к кому вы пришли. Я единственный из еврейских детей, который выжил в детском лагере Саласпилс под Ригой. Я сделаю всё, что в моих силах, и больше». От меня он попросил только автобус, а сам обеспечил его аппаратурой и еще давал 10–12 врачей.

Меня он тоже спас. Он сказал: «Изя, ты не знаешь, куда ты едешь. Ты попадешь туда из благополучной в радиоактивном плане зоны. Для организма это шок. У тебя нет даже радиометра. Я тебе скажу одно: как только увидишь, что у тебя рубашка прилипает к телу, уезжай из зоны. Отдохни, a как перестанет прилипать, возвращайся». Я сначала на это не обращал внимания – мы же здоровые евреи! Но однажды, когда раздевался в гостинице Гомеля, увидел широченную ленту электрических искр, она тянулась от тела к рубашке. И я уехал к старшей дочке в Одессу. Когда рубашка перестала прилипать, вернулся в Гомель, собрал детей и вывез.

– Как складывалась дальнейшая судьба спасенных детей?

– По-разному. Например, в нашей семье есть усыновленный мальчик – Ашер Гольдман. Он из чернобыльских детей. Я собирал в Киеве новую группу. Ко мне приходит женщина, не еврейка кстати, и сообщает, что у них три сироты остались, некому их даже покормить. Говорю, расскажите подробнее. А она: чего рассказывать, приходите, сами всё увидите. Я послал людей. Оказалось, у сирот уже все документы в Израиль оформлены. Их маму убили в поезде, когда она возвращалась из посольства в Москве. Я привез ребят – двух девочек и мальчика – в Израиль. Но потом выяснилось, что в документах что-то не так, нужно было вернуться в Союз. Ашер никого в Москве не знает, только папу Изю. Приехал к нам. Я спросил у раввина Лазара: что делать? Он говорит, пусть в иешиве учится, потом посмотрим и сделаем гиюр. Вот Ашер учится в иешиве, хорошо учится. Дело идет к Песаху. Я спрашиваю рава Лазара: что мешает сделать ему гиюр? Понимаешь, говорит, ему 15 лет. Мы сделаем гиюр, а где семья, в которой он будет жить, кто поможет ему всё соблюдать? Я не знал, что ответить. Прихожу домой и рассказываю всё Софе, светлой памяти. А она мне: «Ты что, не мог сразу сказать? Мы будем той семьей!» Возвращаюсь к раву Лазару, говорю: мы будем той семьей. Назавтра рав окунул Ашера в микве. Но самые главные плоды этого дела были впереди. Сказано: «Кто мудрый? Тот, кто видит то, что зарождается». А за всем этим стоял Ребе. Сколько спасенных душ! Лейдикеры – это же чернобыльцы оба, и Нохум и Эстер. Дан Лакшин, который руководит иешивой в Москве, – из чернобыльских детей. Раввин Баренбаум – из чернобыльских детей. Слуцкие – из чернобыльских детей. Дэвид Ройтман – из чернобыльских детей. Ребе видел, насколько необходимо протянуть руку этим детям. Это он протянул. Мы просто, что называется, инструменты, которыми он это делал. Мне бы такое в голову не пришло.

– Я слышал, как о вас говорил один израильтянин. Формулировка «цадик ми-Ленинград» была самой скромной. Известно, что про вас ходит много легенд. Что для вас как для посланника Ребе и человека, живущего своей миссией, является главным? Что делает человека человеком?

– Я думаю, что верить – это самое первое и необходимое. Верить, что есть Хозяин у этого мира. Я читал где-то, что самому мощному компьютеру задали вопрос: что было раньше, курица или яйцо? Он ответил, что курица раньше. Вот и всё. Не обезьяна наш предок, у нас есть Создатель, к Нему надо искать дорогу, и это заложено внутри каждого из нас. Когда есть настрой, человек всегда это ощутит. Надо только попробовать. Всевышний сказал: попробуйте Меня, Я хорош. Кто по-настоящему попробовал? Я рассказывал вам историю про человека, который окончил иешиву в Белоруссии, пережил войну, и у него погибла семья. Конечно, его можно понять. Он столько выстрадал, и у него не хватило сил верить. Но когда он увидел, откуда приходит спасение для его внука, он сказал: я хочу молиться. Подобная история произошла и в Польше. Людей вели на расстрел. И такого же выпускника иешивы, у которого были ребенок и прекрасная жена, их тоже вели на расстрел. В какой-то момент ребенок бежит в сторону. По нему начинают стрелять, он падает, за ним бежит мать, ее тоже расстреливают. А сам этот парень каким-то образом выжил в этом аду. Прошли многие годы. Он летит в самолете и оказывается рядом с посланником Ребе из Рима по фамилии Хазан. Раввин интересуется, кто он такой. Тот рассказывает, что еврей, окончил иешиву, пережил Холокост. Раввин видит, что этому человеку подают некошерную пищу, и предлагает свою. Тот отказывается и говорит: у меня с Ним свои счеты. С таким человеком трудно наладить контакт. В общем, они долетели и расстались. Прошло еще много лет. Раввин Хазан молится в центральной синагоге Иерусалима в Йом-Кипур. У него родители живы, и, когда говорят изкор, он выходит на улицу. Видит, что тот самый человек стоит, курит. Он подходит и говорит: «Я тебе не собираюсь делать замечаний, но прошло столько лет, ты хоть раз говорил изкор по своей жене, по сыну?» Больше ничего не сказал и вернулся в синагогу. Тот человек пошел следом и подал ему имена жены и сына на изкор. Хазан (в данном случае не раввин Хазан, а кантор, человек, совершающий молитву в синагоге от имени собравшихся. – Ред.) прочитал, поворачивается к нему и говорит: папа! Хазан оказался его сыном. Он тогда, в Польше, притворился, что его убили. А мать накрыла его своим телом.

•

На следующий день после Пурима мы созвонились с раввином Ицхаком. Взволнованным голосом он рассказал мне историю, которая могла произойти только в этот праздник: «Мой сын Йоси проводил в Реховоте фарбренген для „русских“. И, рассказывая об Амане, упомянул историю семьи моей тети Эстер, которую вместе с детьми фашисты закопали живыми. После этого рассказа встает парень и говорит: „Так моя бабушка была ее соседкой! Ей удалось убежать к партизанам и пройти всю войну“. И рассказывает все те подробности, которые мы знали в семье. Уточняет, что произошло всё это в Витебске, и оказывается, что его бабушка Рахель – моя двоюродная сестра, чудом выжившая в той бойне! Ее уже, к сожалению, нет в живых, но мы нашли ее детей и внуков, и чудо Пурима нас соединило! Есть у этого мира Хозяин!»

 

Беседовал Илья ИТКИН («Москва-Ерушалаим»)