Прево Парижа

Гуго откинулся на жесткую спинку и в сердцах швырнул на стол циркуль. Что-то было не так в расчетах. В задумчивости архитектор всем телом оперся на задние ножки своего сиденья и принялся раскачиваться. Кресло не выдержало и грохнулось на пол вместе с довольно грузным мужчиной. В момент падения Гуго осенило, как проектировать башни будущей крепости. Не обращая внимания на ушибы, месье Обрио, кряхтя, поднялся и схватил линейку, чтобы изобразить траекторию своего полета.

– Гуго, – раздалось снизу, – что за шум, милый? У тебя там все в порядке? – стоя у лестницы, обеспокоенная женщина силилась разглядеть, что происходит наверху.

Но так как это ей не удавалось, Мириам рискнула подняться в кабинет, проигнорировав строгий запрет – не беспокоить своего возлюбленного во время работы.

– Посмотри, дорогая, вот эта сторона крепости должна быть полностью обращена к Парижу. А вот эта, точно такая же, – к Сент-Антуанскому предместью, – Гуго схватил женщину за руку, едва она переступила порог комнаты, и потащил к столу.

– Гуго, милый, – робко откликнулась дама его сердца, – у тебя очень усталый вид. Позволь мне прислать Катрин с ужином. Я приготовила твою любимую курицу в лангедокском вине.

Архитектор окинул женщину невидящим взором.

– Вот здесь по всей окружности замка пройдет глубокий ров, а над ним будет сооружен висячий мост.

Мириам ласково дотронулась ладонью до его щеки, покрытой рыжеватой щетиной.

– Гуго, тебе надо поесть и отдохнуть! Ты целый день возишься со своими чертежами…

– Я ответственен за сооружение крепости перед самим королем и не имею права выходить из этой комнаты, пока не доведу проект до ума. А ты говоришь – курица… да еще в лангедокском... Прикажи подавать, я сейчас спущусь, Мари! Но чтобы это было в последний раз! Ты же знаешь, как я не терплю, когда мне мешают работать.

Архитектор поцеловал в лоб любимую и, подтолкнув ее к двери, погрузился в работу.

Мириам вздохнула: она хорошо изучила своего мужчину и знала, что он едва ли покажется до полуночи, скорее всего, заснет сидя за столом. Тем не менее горячий ужин был подан тотчас, едва хозяин дома в первом часу ночи, наконец почувствовав, что проголодался, спустился в столовую. Мириам, к его удивлению, не спала, она терпеливо дожидалась своего Гуго, сидя в кресле и штопая его камзол. Архитектор, сладко потянувшись в предвкушении трапезы, уселся за стол.

– Ты решила меня дождаться, Мари? Но это ни к чему в твоем положении. Тебе и нашему будущему чаду надо высыпаться.

Обрио с нежностью посмотрел на молодую женщину и наполнил свой бокал вином.

– Гуго, я боюсь, – Мириам оторвала глаза от камзола и повторила: – Боюсь! Не за себя, а за будущего ребенка, своих родных, за тебя…

– Что случилось, родная, о чем ты?

– Эта стройка так засела в твоей голове, что ты ничего не замечаешь вокруг, – расплакалась Мириам. – Из-за нее в городе пошла новая волна беспорядков. Мне страшно, ведь обычно в таких случаях прежде всего страдают мои соплеменники, а из-за моего происхождения можешь пострадать и ты! Я этого просто не перенесу!

– Радость моя, я прекрасно осведомлен о том, что происходит за стенами нашего дома. Людей душат непомерными налогами, – Гуго отложил недоеденную куриную грудку. – Но городу нужна эта крепость, а в казне, как всегда, не густо с деньгами. Ложись спать, милая, мне надо еще поработать. Возьми свечу, пойдем.

Он прихватил с собой неоконченный ужин. И невенчанные супруги отправились наверх, где, поцеловавшись, разошлись по разным концам узкого коридора. Гуго вновь погрузился в расчеты, а Мириам велела служанке растопить камин в их спальне и, не расставаясь с печальными думами, погрузилась в объятья пуховой перины.

•

Ее разбудили звуки дождя, барабанившего по крыше особняка на Рю-де-Жюи. Гуго рядом не было. «Опять уснул в кабинете, – недовольно подумала она. – Пожалуй, не вылезу сегодня из кровати. Будем отдыхать, да, маленький?..» – женщина погладила свой уже слегка выпирающий живот.

Но, передумав, она встала и босиком подошла к окну. Откинув тяжелую ткань, Мириам распахнула ставни и выглянула наружу. По спускающейся к Сене неширокой улочке ползли потоки грязной дождевой воды. Мириам собралась было прикрыть окно и вернуться в постель, как в конце улицы показалась карета месье Обрио.

– Гуго, куда ты ездил в такую рань?! – Мириам уже стояла у входной двери, с трудом дождавшись своего архитектора.

Будущий прево Парижа вошел в жилище, на ходу смахивая мелкие дождевые капли.

– Одевайся, дорогая. Мы едем праздновать с друзьями в «Белую лилию»! Мой проект одобрили во всех инстанциях! Я сейчас от короля, у нас с ним состоялась обстоятельная беседа. Теперь мне много времени предстоит бывать на объекте. Строительство начнется весьма скоро. И мы обсудили с Карлом еще кое-что по поводу моей возможной новой должности. Расскажу по дороге.

Мириам не могла прийти в себя от таких новостей и даже не подумала двигаться с места. «Может статься, теперь я буду видеть его чаще, раз проект одобрен!» – надежда, вспыхнувшая в ее мозгу, погасла вместе с его последними словами о новом назначении.

– Столько всего сразу! Так ты виделся с Карлом V?

– Ну да, я же говорю, собирайся скорее!

– Гуго, ты с ума сошел! Никуда я с тобой не поеду. Что мне делать среди твоих друзей и их жен? Не стоит дразнить этих господ. Твоя женщина – еврейка, да еще и не жена, к тому же беременная. Дамы сочтут оскорб­лением сидеть со мной за одним столом. И что все они скажут, ты об этом подумал?

– Милая моя девочка, я дружу только с теми, кто не станет меня осуждать и шептаться за моей спиной.

•

Позади собора Нотр-Дам-де-Пари возник гул, в котором явственно различался нарастающий топот людских ног. К тому времени, когда месье Обрио со своей спутницей оказались на боковой улочке неподалеку от собора, толпа возмущенных парижан достигла уже приличных размеров. И народ все прибывал. В конце концов на площади перед собором стихийно возник митинг.

Какой-то школяр вскочил на импровизированную возвышенность, устроенную из перевернутой тележки, и громким фальцетом зазвенел над толпой:

– Вы уже слышали?! Мало им замков, подавай еще один! Теперь все наши силы и последние скудные средства уйдут на проклятое строительство, а мы останемся без куска хлеба!

Через минуту его столкнули, и на телегу, подобрав сутану, взобрался другой оратор. Откинув капюшон, он обратил к толпе мрачное аскетичное лицо, на котором выделялись одни глаза, горящие ненавистью.

– Все беды от евреев, этих аспидов и безбожников, порождений дьявола, отбросов рода человеческого! Они опутали нашего славного короля своими алчными сетями и сосут нашу кровь!

Мириам, сидя в карете, испуганно прижалась к Гуго.

– Успокойся, родная! Это всего лишь задавленный тяжелым бременем болезней, несчастий и налогов убогий народ, жаждущий излить свою злобу все равно на кого. Пошумят и разойдутся. Нас ждет приятная беседа с умными людьми, хорошее вино и отличная еда! Конечно, не такая вкусная, как твоя, – месье Обрио поцеловал тонкие пальцы Мириам. – Мари, да ты вся дрожишь!

Гуго приподнялся и постучал кулаком в потолок экипажа:

– Поворачивай домой, Себастьян! Госпоже нездоровится!

«Да, время беспокойное, лучше быть подальше отсюда и за крепкими замками», – подумал архитектор про себя.

•

Строительство Бастилии затягивалось. То непогода, то часто меняющиеся решения о предназначении нового сооружения мешали работе. Сметы пересматривались, чертежи перекраивались. За это хлопотное время Гуго Обрио успел обустроиться в должности прево Парижа. Дел у него в качестве королевского чиновника, исполняющего судебные обязанности, хватало. Кроме того, как архитектор он был занят не только строительством крепости. Гуго Обрио очень многое делал для города.

Обратимся к «Википедии»: «Месье Обрио руководил постройкой многих исторических зданий в городе, в частности набережных и моста на Сене. Он впервые вывел в реку каналы для дождевой воды. Построил на улице Монмартр канализацию (1370 г.), которая потом расширялась на протяжении многих веков. Организовал мощение улиц. Усилил городские стены, создал ров под ними и построил тюремный замок Шатле. За свои заслуги он получил дворянский титул от Карла V».

Меры по обеспечению безопасности в городе и борьба с разбоем привели прево к конфликту с Парижским университетом. Ранее его студенты пользовались полной безнаказанностью, власти не особо обращали внимание на их проделки. Обрио был первым прево, который стал бороться со студенческой уголовщиной. Заодно ввел первые ограничения на проституцию в городе.

Домой он теперь часто возвращался глубокой ночью, если вообще не оставался ночевать на службе. А на рассвете его уже поджидала карета, чтобы вновь доставить туда, где до позднего вечера он был погружен в многочисленные заботы. Это обстоятельство особенно удручало месье Обрио, тем более что Мириам вскоре должна была родить. Он скучал по долгим разговорам со своей еврейкой, которую очень любил. И, как рассказывают, ради нее даже топтал распятье.

У архитектора вообще были непростые отношения с Церковью. Он не считался с привилегиями духовенства в том случае, когда интересы церковников не совпадали с городскими потребностями. Дошло до того, что месье Обрио приказал конфисковать для строительства нового моста паром, принадлежавший монахам Сен-Дени-де-Нейи. Духовенство не осталось в долгу: его обвинили в ереси.

Но основная причина нелюбви церковных заправил и, в частности, парижского епископа крылась в том, что Гуго защищал евреев и состоял в связи с еврейкой.

Когда умер Карл V, отменивший многие налоги, которые были восстановлены почти сразу после его смерти, в городе начались беспорядки. Гуго отдал распоряжение арестовывать горожан, нападавших на евреев, а также хватавших еврейских отпрысков и тащивших их в церковь для насильственного крещения. Этим бесчинствующая толпа не ограничилась: произошло убийство раввина и нескольких детей ростовщиков.

•

Мириам не находила себе места от беспокойства. Она качала новорожденное дитя и прислушивалась, не подъехал ли к дому экипаж ее любимого. А в это время прево находился в Лувре, уже больше двух часов ожидая аудиенции у короля Карла VI.

Старший регент несовершеннолетнего наследника престола Людовик Анжуйский, родной брат покойного Карла V, пребывал в благодушном настроении, обычно ему несвойственном. Слишком уж много усилий уходило у него на бесконечные тяжбы с двумя другими братьями-регентами. Но сегодня Гуго повезло: в этот день дядья юного короля смогли найти общий язык.

Наконец инкрустированные золотыми узорами двери распахнулись и на пороге возник слуга, который торжественно провозгласил:

– Месье Обрио, их светлости уделят вам 15 минут.

«Интересно, чего я сумею добиться за столь короткое время?» – стал прикидывать прево, но рассуждать было некогда.

– Ваши сиятельства, нижайше прошу дозволения обратиться с просьбой, – Гуго поклонился всем троим.

Благосклонный взгляд Людовика разрешил ему продолжить:

– Как вам известно, на улицах Парижа происходят беспорядки, с которыми мои люди успешно борются. Но чернь ведет себя ужасно и беззаконно по отношению к иудеям. Ничем не провинившихся малолетних детишек отбирают у их родителей, грабят несчастные семьи. Я прошу у вас защиты для этих людей.

Гуго не стал упоминать, что детей отбирали для крещения.

– И с какой же целью это делается? – равнодушно поинтересовался Людовик.

Только недавно обманом и угрозами арестовать королевского казначея Филиппа де Савуаси герцог Анжуйский присвоил себе часть королевской казны, из-за чего был ныне в особенно приподнятом настроении.

– Лавочникам требуются дешевые работники, а еврейским детям они вообще не намерены платить.

– Ну что ж, как вы считаете, господа, по-моему, это несправедливо? – обратился Людовик к братьям – герцогу Жану Беррийскому и Филиппу Бургундскому.

Те пожали плечами и молча кивнули. Им хотелось поскорее отделаться от прево с его далекими от их интересов заботами. Обрио удалось добиться от королевских регентов возвращения детей родителям и даже вернуть евреям часть награбленного имущества.

Когда он приехал домой, то застал Мари в полуобморочном состоянии от неизвестности и страха за него.

•

Брат Жером метался в своей узкой келье. С тех пор, как монах на площади перед Нотр-Дам обвинил евреев во всех смертных грехах и призвал покончить с ними, прошло уже несколько лет. За это время в стране сменилась власть. А ненавидимый Жеромом прево Парижа продолжал творить свои подлые дела, защищая этих еретиков и находясь в богопротивной связи с женщиной из их мерзкого племени.

В келью постучали. В маленькое затхлое помещение протиснулся служка:

– Брат Жером, его преосвященство призывает вас.

– Свершилось! – монах воздел руки к низкому потолку. Он почти месяц добивался аудиенции у парижского епископа.

В епархии было довольно сумрачно и холодно. Едва его провели в натопленный кабинет епископа Бове, монах поспешил преклонить колени.

– Встань, сын мой! Слушаю тебя.

– Ваше преосвященство, благодарю, что нашли время принять меня по очень важному делу! Месье Обрио, этот вероотступник…

Епископ в нетерпенье перебил Жерома:

– Если ты собрался говорить о господине прево, то не трудись, сын мой. Нам все известно. Он будет осужден как должно. Еретикам и прелюбодеям не место на королевской службе. Молись денно и нощно, и тебе воздастся.

Епископ брезгливо возложил холеные белые руки на тонзуру вновь преклонившего колени Жерома и, отпустив осчастливленного монаха, принялся задумчиво перебирать бусины из горного хрусталя, свисавшие с кожаного шнурка. Священнослужитель залюбовался игрой света на гранях огромного ярко-красного рубина, вправленного в перстень на его указательном пальце, и вдруг поежился, словно кто-то дотронулся до него ледяной рукой. В этот момент он принял решение: «Смертная казнь!»

•

Теплым сентябрьским утром площадь перед собором Парижской Богоматери была запружена самым разным людом. Простые горожане, студенты и даже дети со своими матерями толпились здесь. Люди более знатного происхождения сидели на специально устроенных для этой цели трибунах, неподалеку от которых был возведен эшафот. В этот день должны были казнить Гуго Обрио, бывшего прево Парижа. Архитектора приговорили к сожжению на костре за любовную связь с еврейкой и неприятие церковных законов.

Мириам не разрешались свидания с возлюбленным. Она лишь смогла через верных друзей передать ему письмо, в котором умоляла Гуго покаяться и отречься от них с ребенком.

До последнего мгновения архитектор не верил, что с ним может произойти нечто ужасное. И теперь он был полон решимости просить прощения у Церкви.

Гуго стоял посреди площади с повязкой на глазах и связанными за спиной руками. Ректор Парижского университета, у которого с Обрио были очень плохие отношения, инквизитор и епископ Бове прошли к своим местам на трибунах. Усевшись поудобнее, Бове взмахнул рукой, отчего широкий рукав его мантии едва не задел лицо глашатая. Тот встрепенулся и приготовился зачитать приговор.

– Позвольте сему заблудшему созданию покаяться во всех прегрешениях, – вдруг раздался зычный голос откуда-то с заднего ряда, – он был слеп и не ведал, что творит!

Маркиз де Шазу встал рядом с обвиняемым и едва слышно прошептал:

– Гуго, на колени, быстро! Проси прощения! – маркиз едва заметно, но довольно больно пихнул его под коленки, так что они подкосились. Не успев ничего толком сообразить, архитектор рухнул в пыль.

– Вы признаете себя виновным в кощунственных действиях против Церкви? – загремел на всю площадь епископ Бове.

– Признаю, ваше преосвященство!

– Вы признаете себя виновным в богопротивной связи с еретичкой?

– Признаю!

– Вы признаете, что от этой нечестивой во всех отношениях связи прижили незаконнорожденное дитя?

– Да!

– Покайтесь, месье! Париж вас должен услышать!

До этого на площади было довольно шумно, зрелище казни возбуждало горожан, для них это было просто развлечением. Но сейчас стало так тихо, что слышно было дыхание осужденного и замершей толпы.

– Снимите с него повязку, – приказал инквизитор. – Народ должен видеть глаза кающегося преступника.

Месье Обрио поднял голову и обвел глазами толпу, жаждущую его обгорелых останков. Он открыл рот, и из его горла исторглись хриплые звуки. Он каялся во всем – в том, что делал и чего не совершал. Он даже признал, что не достоин занимаемой должности, хотя еще недавно его заслуги перед Парижем и его жителями ни у кого не вызывали сомнений.

Головы ректора, епископа и инквизитора склонились друг к другу. После короткого совещания ректор тяжело поднялся и прошествовал к месту казни.

– Мы думаем, этот человек осознал всю глубину своего падения, – важно произнес он.

Толпа загудела в едином порыве. И было непонятно, то ли то от разочарования, то ли от облегчения…

Ректор вскинул руку, прося тишины.

– А посему прощаем вас, месье Гуго Обрио, и проговариваем к пожизненному заключению в Бастилии. Надеюсь, вы оцените наше великодушие. И проведете оставшиеся дни в молитвах и раскаянье. Увести его!

Потрясение, которое испытал при этих словах Гуго, отразилось на его лице.

•

Архитектора содержали в верхней камере, где были небольшие отверстия в потолке, закрытые решеткой. Через них едва просачивался воздух и немного света. Но существовали в крепости и другие камеры, куда ужаснее. Они находились под землей. В такие подземелья упрятывали тех, от кого хотели избавиться как можно скорее. Разумеется, Гуго знал об этих помещениях, так как сам их и проектировал. Но ему никогда бы не пришло в голову, что там станут содержать арестантов: он планировал их под склады.

Месье Обрио был первым, но не единственным узником Бастилии, и не представлял, как из нее выбраться, хотя знал расположение всех помещений и потайных ходов, до которых из его камеры добраться было невозможно. Ко всему прочему его мучили дурные предчувствия: «Неужели я создал монстра, который будет и дальше поглощать людей, причем далеко не всегда справедливо осужденных?! Моя дорогая Мари ненавидела и боялась этой крепости, будто предвидела, что меня заживо погребут в ней…»

Мысли архитектора прервал шум, доносившийся из коридора. Тяжелая дверь его камеры с громким скрежетом отодвинулась, и туда ворвались люди, чудом не сбив с ног ослабевшего Гуго.

– Месье Обрио, вы свободны!

– Что происходит? – Гуго в испуге прижался к склизкой стене.

Но ответ на свой вопрос он не получил. Освободившие его парижане уже открывали другие камеры и выпускали немногочисленных узников, о которых Обрио даже не подозревал. Ковыляя вместе с другими арестантами, он добрался до тюремного двора и зажмурился от яркого света. Парижский люд в очередной раз взбунтовался и взялся убивать чиновников, душащих население налогами по приказу короля. Вооруженные молотками майолины – так их прозвали – попутно нападали и на евреев, которые всегда были крайними во всех конфликтах. Но этого Обрио еще не знал…

•

– Мари, ты не представляешь, как тяжело мне было видеть, во что в итоге превратили крепость, которую я строил!

– Успокойся, родной, теперь ты дома и все будет хорошо, – Мириам прижала к груди поседевшую голову своего Гуго.

В гостиную вошла служанка:

– Хозяин, там какие-то люди. Говорят, у них к вам дело. Я им объясняю, что вы никого не принимаете, а они и слушать хотят. Мол, мы освободили твоего хозяина и теперь желаем с ним побеседовать.

– Луиза, вели Себастьяну гнать их от нашего дома, – вскинулась Мириам.

– Погоди, милая, – остановил ее Гуго. – Проводи-ка их в мой кабинет.

Через полчаса месье Обрио вернулся и молча опустился в кресло возле камина.

– Ну?.. – только и спросила Мириам.

Гуго вышел из задумчивости:

– Вот что, родная, послезавтра на рассвете мы уезжаем из Парижа. Осточертел мне этот город! В Бургундии остался дом моих родителей. Его только надо привести в порядок. Пока поживем у родственников. Я тотчас им напишу.

– Гуго, кто эти люди?

– Одного из них я помню: он освободил меня. А остальные, очевидно, его соратники. Они предложили мне возглавить восстание парижан. На улицах бесчинствуют студенты, опять льется кровь. И, конечно, в первую очередь пострадают твои соплеменники.

– И что ты им ответил?

– А как ты думаешь, Мари? Я пообещал дать ответ через несколько дней. И они ждут моего согласия. Но я не буду в этом участвовать. Зови Луизу и Катрин, начинайте собирать вещи.

•

Гуго Обрио уехал в Дижон, где поселился в принадлежавшем ему особняке, приобретенном задолго до переезда в Париж благодаря богатому приданому его покойной жены Маргариты де Поммар. Через год он скончался, так до конца и не оправившись от жестокого удара судьбы. Было ему 62 года. Что стало с его семьей, исторические хроники не сообщают. Предчувствия архитектора и прево Парижа подтвердились: начиналась зловеще-кровавая история Бастилии…

 

Елена ПЛЕТИНСКАЯ