Шедевры создавал, амбициями не страдал

Его многогранная жизнь – как солнечный луч среди облачной хмури. Как бы плотно ни обступала, пробился. Не мог не пробиться. Талант и целеустремленность свое дело сделали. А испытаний выпало предостаточно.

Детство перечеркнула войн­а

Родился в 1936-м в Минске. На второй день войн­ы – бомбежки города. Детская память сохранила страшный грохот, дома в огне, трупы на улицах... Потом – стук вагонных колес и с ним – уже выстраданное: дальше, дальше от войн­ы! Трехнедельная изнурительная дорога. Киргизия, рабочий поселок Кара-Балты. Горы, раскаленное небо, раскаленный песок, бараки для эвакуированных. В одной комнате размещены несколько семей. Взрослые днем и ночью работают на химфармзаводе, а дети – одни. Днем еще ничего, а ночью страшно. В соседнем бараке банда вырезала семью…

Первая большая радость – письмо от отца с фронта. А вскоре – болезнь матери и ее внезапная смерть.

Тетя Маша заменила ему мать. Уже в начальных классах школы потянулся к рисованию. Срисовывал картинки из детской книжки «Три поросенка». Все с чего-то начинается…

После войн­ы вернулись в разрушенный Минск. Вернулся и отец, бывший командир роты, дважды раненный, отвоевавший две войн­ы с Германией и Японией.

«Стол не без добрых рук»

Несмотря на все житейские передряги полуголодных послевоенных лет, среднюю школу Лёня окончил с золотой медалью. Уже вызрела мечта, кем быть. Подал заявление в Белорусский политехнический институт на факультет архитектуры. Но уже зловещим топором, отсекающим воплощение мечты, завис проклятый «пятый пункт»: еврей, знай свое место!

Спустя многие годы в своей книге «Хатынь» напишет: «Кабинет ректора института Дорошевича. Угрюмый и темный. У дверей этого кабинета ты кажешься маленьким, незащищенным, одиноким. Длинный стол, где комиссия, которая ведет с тобой собеседование. Неприступный бритый ректор. Члены комиссии в твоих глазах – древние старики. Ты на краешке стула, взмокший от волнения. У тебя – золотая медаль и рисунок, сданный на пятерку. У них – руки, лежащие на этом темном длинном столе. В этих руках моя судьба.

– Левин Леонид Менделевич, – бьют меня моей фамилией, именем и отчеством. – Вы не принимаетесь на архитектурный факультет. Пишите заявление на торфяной, и завтра вы зачисляетесь студентом института.

Нечто лишнее появилось в глазах. Но стол не без добрых рук...»

В комиссии нашлись двое (Леонид запомнил их фамилии: Воинов и Заборский), переступивших через «пятый пункт». Благодаря им его фамилия появляется последней в списке зачисленных на архитектурный факультет.

На взлете

Нет, не ошиблись те двое. Уже будучи студентом, он проявил себя как творческая личность, выбрав именно ту профессию, в которой в полной мере мог проявиться его талант.

Успешно окончив институт, с 1960-го работал в Институте «Минскпроект», пройдя там путь от рядового архитектора до руководителя мастерской по застройке центра Минска. По его проектам пoстроены многие здания, одна из станций метро, выставочный павильон ВДНХ в Минске и многое другое. Уже тогда проявилось его тяготение к увековечению памяти о минувшей войн­е. Здесь он активно действует в творческом содружестве с единомышленниками.

31 октября 1967-го в газетах сообщение: «Звание лауреатов республиканского конкурса 1967 г. присвоено архитекторам Л. М. Левину и В. П. Занковичу, скульпторам А. А. Аникейчику и Г. И. Муромцеву за создание серии памятников и мемориальных знаков, установленных на территории республики, увековечивающих подвиг народа».

На этом творческом взлете уже отчетливо проявилось стержневое нравственное качество Левина: порядочность. Некоторые высокопоставленные деятели, пользуясь своим служебным положением, приписывали себе мнимые заслуги в научных изысканиях, причисляли себя к победителям творческих конкурсов и таким образом получали ученые степени и столь же престижные звания лауреатов. И вот однажды председатель Союза архитекторов Эдуард Демидов приглашает к себе Левина и делает предложение... Союз архитекторов определил список участников заказного конкурса по созданию памятника сожженной деревне Хатынь. Так вот... Если он, Демидов, будет включен в их творческий коллектив вместо... (и называет фамилию), то шансы на победу в конкурсе значительно возрастут.

Председатель Союза архитекторов республики – фигура весьма влиятельная. Его содействие или, наоборот, противодействие могут сказаться на творческой карьере молодого архитектора. Леонид это предложение решительно отверг. Не знаю, как после этого сложились его взаимоотношения с Демидовым, но затормозить его творческий рост тот уже не мог: в профессиональных кругах Леонид Левин зарекомендовал себя как творчески одаренный специалист.

Эпопея конкурса «Хатынь»

Подробно о создании знаменитого мемориала – в упомянутой книге. Сожженная в марте 1943-го вместе с жителями, эта белорусская деревня стала символом увековечения памяти всех сожженных в Белоруссии деревень и погибших там жителей. К созданию мемориала «Хатынь» было привлечено широкое общественное внимание, конкурс стал всесоюзным. Чтобы пройти через все тернии конкурсного отбора, начальственную вкусовщину, интриги, преодолеть соблазны и сотворить то, что станет потом архитектурным шедевром, надо было обладать и недюжинным талантом, и творческой отвагой.

Перед участниками конкурса встало немало вопросов. И прежде всего ключевой: как увековечить? какой стиль избрать, чтобы мемориал получился наиболее впечатляющим? какие скульптурные фигуры изобразить? И не только фигуры, а продумать каждую деталь, каждый штрих. Мемориал – понятие собирательное.

К тому времени уже появилось немало памятников, посвященных событиям минувшей войн­ы. Стали традиционными помпезные обелиски с огромными пятиконечными звездами, танки или орудия на пьедесталах, фигуры фронтовиков или партизан с мужественными лицами... Творческая архитектурная группа – Юрий Градов, Валентин Занкович и Леонид Левин – уже определилась в главном принципе, исходя из которого стала создавать проект будущего мемориала: никакой традиционности, ничего формального и вычурного, никакого повторения увиденного где-то, когда-то. А образы должны исходить только из установленных фактов. Три таланта, к которым вскоре присоединился четвертый – народный художник БССР скульптор Сергей Селиханов, – стали, как потом напишет Левин, единым творческим слитком, дали результат.

В центре композиции мемориала – шестиметровая бронзовая скульптура: пожилой человек с мертвым ребёнком на руках – символ непокоренного белорусского народа. Образ не выдуманный: 56-летний житель Хатыни, вырвавшись из горящего сарая, ночью, когда каратели уже покинули сожженную деревню, пришел в сознание. Среди трупов односельчан нашел своего сына Адама, раненного в живот, с сильными ожогами. Мальчик скончался у него на руках... В этом образе – и скорбь, и несломленная воля к жизни.

Или такой фрагмент мемориала... На квадратном траурном постаменте в трех углах – три березки. Вместо четвертой горит вечный огонь – в память о том, что в Беларуси погиб каждый четвертый житель.

А разве оставит равнодушным поистине уникальное творческое решение... На месте сожженных 26 домов – символические бетонные венцы срубов и столько же обелисков, напоминающих опаленные огнем печные трубы. Перед каждым из сожженных домов – открытая калитка как символ гостеприимства жителей деревни. На трубах обелисков – бронзовые таблички с именами тех, кто здесь жил. А наверху каждого обелиска – печально звенящий колокол. Все колокола звонят одновременно каждые 30 секунд. Это тоже образ: люди, помните!

Можно описывать и другие творческие находки авторов мемориала, но даже уже названные, полагаю, дают представление о его уникальной выразительности.

Казалось бы, проект «Хатыни», представленный их творческим коллективом, должен был быть сразу же по достоинству оценен. Но косность руководящих чиновников, их тяготение к шаблону, к канонам социалистического реализма ставили немало препон этому проекту. Резкое недовольство высказала министр культуры СССР Екатерина Фурцева: «Это что за работа? Это же издевательство над искусством! Что скажут потомки, когда увидят такого старика? Оборванного, несчастного... Неужели нельзя было поставить фигуру солдата, спасшего детей? Как, например, это сделано в Трептов-парке. Кто разрешил все это? Здесь же один пессимизм! Где гимн Победе? Где вера в будущее?.. Здесь и близко нет нашего искусства!»

Но не все в «верхах» столь примитивно подошли к оценке проекта. Поддержал его первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Петр Машеров. Да и в конкурсную комиссию входили люди достаточно компетентные. В апреле 1970 г. Леониду Левину и трем его коллегам за этот проект была присуждена Ленинская премия. Мемориальный комплекс «Хатынь» получил мировую известность.

Помню, когда впервые там побывал, испытал буквально потрясение. Предельная простота и выразительность творческих решений, после которых никаких других и быть не может. А этот стон колоколов на скелетах обнаженных печей – разве оставит равнодушным! Высочайший поминальный такт и вместе с тем эмоциональный поток такой проникающей силы, что все мелкое, суетное в тебе сразу же отлетает прочь. Тогда я еще не знал, что с одним из авторов мемориала судьба сведет меня на многие годы.

Еврейский лидер

Начало 1990-х. Еврейское возрождение. Леонид Левин – президент Белорусского объединения еврейских организаций и общин, а я тогда был главным редактором газеты этого объединения «Авив» («Весна»). Кстати, в ее создание и он вложил немало сил. Естественно, наше общение было весьма активным: заседания Координационного совета объединения, всякого рода мероприятия, совместные поездки в еврейские общины республики... К тому времени Леонид уже заслуженный архитектор Беларуси, лауреат многих престижных конкурсов и смотров, академик Международной и Белорусской академий архитектуры. Но солидность с него не капала. Держался со всеми непринужденно, не напоминая, какой он заслуженный. В той круговерти еврейских дел все его громкие титулы как-то забывались, и перед нами был просто Левин, а для меня – уже Лёня.

Порой в еврейском многоголосье тех первых лет национального возрождения вскипали споры, иногда яростные. Уж на него как «главного еврея» можно было валить все недостатки в работе объединения: «Левин тормозит», «Левин боится прекословить власти», «Левин мог бы это сделать, но не сделал»... Порой критика перехлестывала допустимые нормы. Увы, что было, то было. Одна из болезней первых лет гласности.

Но по отношению к своим явным обидчикам никакой мстительности он не проявлял. Был незлобив. Умел прощать. И вообще какие-либо интриги ему были чужды. В общении оставался простым и доброжелательным. К нему вереницей шли люди и бесконечно звонили: и в мастерскую, и домой. И он взваливал на себя новые заботы, обязательства, чужие проблемы.

Я неоднократно бывал у него дома. Его рабочий стол был завален эскизами, фотографиями проектов, деловыми бумагами... Часть из них – на полу в «художественном беспорядке». «Порядок надо бы навести, – сетовал он. – Да все времени не хватает». Это уж точно: загружен сверх всякой меры. «Лёня, убавь обороты, – не раз говорил ему. – Тебе уже сделали операцию на сердце. Зачем же дразнить судьбу?» Он соглашался: «Да, ты прав…» Но продолжал жить в прежнем режиме.

Под Слуцком поставили памятник евреям, расстрелянным во время фашистской оккупации. Поехалим с ним туда. Хлестал дождь, но он гнал машину, торопясь к открытию памятника. Выступил на митинге, потом полчаса в помещении общины беседовал с ее активистами. Гостеприимные хозяева накрыли стол, предложили переждать непогоду, отдохнуть с дороги. Но куда там! Выпив чашку чая и перехватив бутерброд, заторопился к машине: «Извините, в Минске дела...» И снова сквозь дождь сто с лишним километров... А ведь мог бы и не ехать туда, прислав кого-нибудь вместо себя. Такой вариант отбросил. Посчитал своим долгом, долгом еврейского лидера непременно быть на открытии памятника.

Присматриваясь к Леониду в разных ситуациях, пришел к твердому заключению: образ «парадного еврея», что нередко лепили ему недоброжелатели, не соответствует действительности. С властью старался не конфликтовать, однако различал черту, за которой – сдача принципиальных позиций. Интересы белорусского еврейства отстаивал на любых доступных ему уровнях. В 1994-м, после того как был совершен акт вандализма на еврейских могилах в Гомеле, немедленно выехал туда, побывал в исполкоме, после чего местные управленцы организовали восстановление разрушенного.

С приходом к власти Лукашенко антисемитизм в Беларуси значительно возрос. Фашиствующие юдофобы называли его «объединителем славян», и правитель никаких действий к их обузданию не предпринимал. Напротив, закулисно поощрял. В государственной печати стали появляться юдофобские материалы. Такого же толка передачи выпускало в эфир и белорусское радио. Открыто – как в киосках, так и на улицах – распространялась антисемитская литература. Усилился вандализм на еврейских могилах. Дошло до того, что на улицах стали открыто раздавать листовки со свастикой. Конечно же, газета «Авив» на все эти мерзости откликалась, возлагая на лукашенковское руководство ответственность за поощрительное бездействие. Левин эти публикации в еврейской газете не только одобрял – использовал для прямого воздействия на власть. Не раз напрямую обращался к высокопоставленным чиновникам с решительным протестом.

Помню, в начале января 1999-го пришел к нему: «Лёня, мы тут с группой представителей еврейской общественности подготовили официальное заявление по поводу антисемитизма в Беларуси. Вот текст... Как видишь, фамилии в алфавитном порядке. Но твоя должна быть первой. Опубликуем заявление в „Авиве“ и отошлем в администрацию Лукашенко». Он прочитал: «Полностью согласен. Не возражаю и против своей фамилии на первом месте». Разумеется, понимал: «верхам» это заявление не понравится. А его работа как архитектора так или иначе связана с чиновниками. Власть мстительна и в случае «обиды» горазда ставить палки в колеса. Но в данном случае остаться в стороне не посчитал для себя возможным.

Нельзя сказать, что после всех наших протестов антисемитизм в Беларуси сошел на нет. Но в конце концов его волна заметно спала. И далеко не последнюю роль в этом протестном движении сыграл Леонид Левин.

Не раз он обращался во властные структуры: там, где было Минское гетто, надо воздвигнуть мемориал. Если таковой есть в Хатыни, то он должен быть и на месте еврейской трагедии. Чиновники сочувственно кивали: «Да, да, понимаем...» Но тут же дежурное: «Увы, на мемориал нет денег».

Убедившись в том, что власти этот мемориал совершенно не нужен, что немалые деньги из казны уходят на резиденции Лукашенко и его прихоть – ледовые дворцы, на неимоверно раздутые силовые структуры и на многое другое, без чего республика вполне могла бы обойтись, Левин, тем не менее, принял твердое решение: мемориалу быть! Пусть не с таким размахом, как в Хатыни, но хотя бы на «Яме», ставшей символом Холокоста в Минске. А деньги соберем!

И они, благодаря усилиям Леонида и других подвижников, были собраны. А его талант воплотился и в этом проекте. В 2000 г. мемориал был создан (скульптор Эльза Полак при участии Александра Финского).

По ступеням, ведущим к черному обелиску, спускаются фигуры, изображающие узников гетто. Спускаются в небытие, в вечность. Их истерзанная плоть лишена четких анатомических форм, это уже скорее тени. Воспринимаешь их не просто отдельным кошмарным эпизодом, а как символ Холокоста, чудовищного преступления ХХ века. Такое воплощение главной идеи мемориала под силу только подлинному таланту.

Сколько он создал архитектурных шедевров, в том числе памятников, связанных с войн­ой и в Беларуси, и за ее пределами! Счет идет на десятки. И в каждый вкладывал не только профессиональное мастерство, но и душу.

По инициативе Левина и при его активном участии на территории бывшего Минского гетто была создана Историческая мастерская – негосударственное научное учреждение по изучению Холокоста в Беларуси. Если государственные музеи Холокост и еврейское Сопротивление замалчивают или маскируют, то в Мастерской тщательно исследуют и предают гласности. Теперь Мастерская носит его имя.

Состоявшийся писатель

Когда стал читать подаренную им книгу «Хатынь» об истории знаменитого мемориала, не мог сдержать восхищения: ну, Лёня, ну, талант! Да он еще и литератор: какие образы, какие сравнения, метафоры! И красным карандашом стал ставить восклицательные знаки то в одном месте, то в другом. Потом прекратил: слишком много пришлось бы их ставить. Приведу лишь несколько примеров: «Ударил колокол в самом дальнем конце бывшей деревни – там, где сожженный вишневый сад. Будто кто-то глубоко вздохнул. Вскрикнул»; «Деревья, обнявшись, смотрят в свое отражение в реке»; «Зима и весна еще где-то держатся за руки». О поэте Расуле Гамзатове: «Дагестанская скала среди белорусских лесов». О встрече Юрия Гагарина в Москве: «Тысячи людей. Тысячи звезд на небе. Кого больше? Людей или звезд? Толпа – как Млечный путь. Яркие звезды созвездий. Гагарин – такая звезда».

Прости, читатель: я несколько увлекся в цитировании. Просто хочу, чтобы и ты почувствовал колорит, сочность этой документальной прозы.

Мое восхищенное удивление (надо же – талант и в архитектуре, и в литературе!) сменилось вполне логичным: а чему тут удивляться? И там и там – постоянный поиск наиболее выразительных форм, образов, обобщений, чтобы ничего лишнего, чтобы каждая деталь, каждый штрих были предельно емкими и работали на главную идею. Леонид в своей книге строил и размещал фразы как архитектор. Потому они такие емкие, упругие, словно фигура гимнаста. А вложенный в них смысл сразу же достигает своей цели: от книги уже не оторваться. Мне неизвестно, состоял ли Леонид Левин в Союзе белорусских писателей. Впрочем, это уже не столь важно. Как писатель он вполне состоялся.

Осмысливая его бытие на этой земле, невольно думаешь: плотно жил. Плотно для добрых дел. Оставил их после себя и для последующих поколений. Это и есть самый долговечный, самый впечатляющий памятник этой яркой творческой жизни.

Михаил НОРДШТЕЙН