Спящий красавец

Про дедушку Ленина я знал все. И как он баловался с детишками кипяточком. И как тягал бревно на субботнике. И про письмо молоком, и про всякое Шушенское. Все знал.

И моя октябрятская звездочка не тускнела.

Я нарочно слюнил ее каждое утро, чтобы Екатерина Семеновна не называла меня засранцем.

– Врешь, засранец! – любила повторять она. – Вон и звездочка у тебя потускнела.

А у меня – не тускнела.

Когда папа сказал, что мы едем в Москву, я обрадовался.

– К дедушке Ленину! – запрыгал козликом.

– К дяде Срулю, – ответит папа.

Сруль меня сразил.

– Но я хочу к Ленину! – заупрямился я.

– Сперва к дяде, потом к дедушке, – успокоила мама.

– Пусть к дяде, только не к Срулю! – захныкал я, и мама потянула папу за локоть.

– При ребенке зови его Израилем! – и тут же мне: – Поедем к Израилю, да?

Свет в моих очах померк.

Я завопил и, вцепившись руками в звездочку, бросился наутек, но материнские руки нежно ухватили меня за шиворот.

– Не поеду в Израиль! – бился я в истерике.

– Тихо-тихо! – затравленно озиралась мама. – Не в Израиль, а к дяде Срулю, в Москву.

– Хоть к Срулю, хоть куда, только не в Израиль!

Папа ушел на кухню, откупорил бутылку, и мама на него не злилась.

Москва оказалась большой. Дядя – маленьким. Я стеснялся его имени и называл «дядя Дядя».

Вообще-то он был добрым. Угощал конфетами. Но я не брал. От мысли, что они побывали у Срули, меня подташнивало.

Однако разговаривать с ним, отвернувшись к стенке, я любил.

– Дядя Дядя, а где дедушка Ленин?.. А почему не в Смольном?! А Екатерина Семеновна говорила, что у него есть близнец – Партия… Дядя, а Партия девочка? А как же она близнец, у нее что, тоже борода?

Дядя, как и дедушка Ленин, знал несколько языков. Когда я что-то рассказывал, он всегда посмеивался и называл Екатерину Семеновну «дрекенкопф» (идиш – дерьмоголовый), что по-древнегречески означало «классная руководительница».

– Давай уже отведем его в мавзолей! – вздыхала мама. – Ребенок же просит!

– Зачем в мавзолей? Давай уж сразу в морг! – отвечал папа.

– А Екатерина Семеновна говорила, что Ленин живее всех живых! – встревал я в спор старших.

– Твоя Екатерина Семеновна, – цедил отец, – такая бл… большевичка со стажем. Она тебе расскажет, эта передовица!

– Да, – шмыгал я носом, – она на доске почета.

– Во-во… И на доске, и под забором.

Тут мама, потянув папу за локоть, зашипела, и он сказал:

– Да идите вы… в мавзолей!

И мы вошли в метро.

На Красной площади продавали мороженое – шоколадное эскимо.

«Мороженое и Ленин, – подумал я, – что еще надо?»

Детское счастье незатейливо.

Папа встал за потной теткой и сказал, поправляя на мне панамку:

– Хотел в мавзолей, вот и стой!

Мороженое капнуло мне на сандалик.

– Это за чулками? – всхлипнул я. (Мама говорила, что без чулок из Москвы не уедет.)

– За Лениным, – сокрушенно вздохнул отец.

– А что, его можно купить?!

– Нет, только покататься.

Людская цепочка петляла, изгибалась, то сжимаясь пружиной, то вытягиваясь тонкой лентой. Конца ей не было. Мы топтались. Солнце палило.

– Есть у революции начало, нет у революции конца… – то и дело бормотал папа непонятное.

Периодически меня отводили в тень, поили и поливали из фляги.

– Может, у Ленина обед? – предположил я.

– Сейчас проверим, – сказал папа. И, оставив маму, мы двинулись вдоль живого ручейка к мраморному кубическому домику.

– Пиво… – отирая лоб платочком, все повторял отец. – Ни одной бочки пива. А еще Кремль называется!

От скуки я едва не проковырял в носу лишнюю дырку. Секундная стрелка двигалась, минутная ползла, часовая прилипла. Два раза я терял сознание, три – ел мороженое, четыре – ходил в туалет, раз семь хныкал.

А потом со мной приключилась истерика.

– Пусть меня простит дедушка Ленин! – вопил я. – Пусть Екатерина Семеновна простит, но я хочу к дяде Срулю, в Израиль!

Люди стали оборачиваться.

Тетка, со словами:

– Я тут стояла! – ледоколом двинула вперед, обставив нас на добрый десяток.

Мама, сделав отсутствующее лицо, тихо проговорила:

– Чей это ребенок? Кто потерял ребенка?!

А папа ощутимо врезал мне под попу.

«Ленин, так Ленин», – решил я, растер кулаком сопли и затих.

Последние полчаса я проклевал носом, сидя у папы на «копках-баранках».

У мавзолея нас встретили мужчины в одинаковых серых костюмах. Они держали пальцы на губах и очень забавно шикали. Перед входом папа поставил меня на брусчатку и взял за руку.

– Кто эти дяди? – послюнив звездочку, спросил я.

– Ленинцы.

– Верные?

– Вернее не бывает.

Пройдя темным коридором, мы скользнули за тяжелую душную гардину. Потянуло холодом. Ленинцы были повсюду. Тусклая подсветка, льющаяся откуда-то снизу, едва освещала щиколотки. Я то и дело спотыкался и, тычась лицом в чьи-то зады, наступал на ноги.

– Где же Ленин? – ежесекундно озирался я. – Где же…

И тут папа направил мою голову.

– Вот, – сказал он, – любуйся!

Больше я ничего не спрашивал.

– Он спит, да? – вжимаясь спиной в ствол акации, шмыгал я носом. Ответ меня страшил.

Папа кашлянул и строго посмотрел на маму.

– Говорил тебе, надо было сразу в морг!

– Да, он спит! – с вызовом проговорила мама.

– В хрустальном гробу? Он что, съел отравленное яблоко?

– Угу.

– А кто ему дал, ведьма?

– Фанни Каплан.