Светлейший

10 ноября 2005 г. Одесса провожала в последний путь светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова и его супругу Елизавету Ксаверьевну… 2005 год?! Что это – опечатка? Отнюдь нет! Ровно через 149 лет, прошедших с того дня, когда под сводами Спасо-Преображенского собора нашел свое упокоение светлейший князь Михаил Семенович Воронцов, свершился акт исторической справедливости. Варварски потревоженный в 1936 г. прах светлейшего князя и его жены через семь десятков лет вернулся под те же своды.

Тогда, 16 лет назад, я откликнулась на это событие рядом статей. Сегодня мне снова захотелось вернуться к личности Воронцова. Толчком к этому послужил очерк Леонида Войкханского «Отмененный Холокост», посвященный М. С. Воронцову и его деятельности, направленной на защиту еврейского населения Новороссийского края, генерал-губернатором которого он был назначен в 1823 г.

Это назначение последовало за блестящей военной карьерой. И рассказ о Воронцове, наверное, следовало бы начать именно с нее. А может быть, с его детства?.. Но вдруг я поняла, что хочется начать мне с моего детства и юности, потому что эти годы с фигурой Воронцова связаны цепями. Причем не в переносном, а в прямом смысле.

После вой­ны мы жили в полутора кварталах от Соборной площади, или, как ее называют одесситы, Соборки, на которой высился памятник графу Воронцову. Правильнее было бы сказать, «над которой». Более чем трехметровая фигура Воронцова в ниспадающем плаще и с маршальским жезлом в руке водружена на пятиметровый постамент. По периметру базы, на которую опирается постамент, установлены невысокие фигурные столбики-тумбы с гербами князя. Столбики соединены цепями, огораживающими памятник.

Я и мои подружки с нашими маленькими сестричками и братиками приходили на Соборку, где малыши карабкались на постаментный цоколь памятника, а устав, требовали, чтобы мы покачали их на цепях. Мы бы и сами не прочь… но не днем же вместе с малышами?! Зато под вечер мы, девчонки, усаживались на цепи и, покачиваясь, поверяли друг другу свои нехитрые секреты. Позже, когда возле нас стали появляться мальчишки и начались робкие ухаживания, можно было наблюдать картину: девочка, присевшая на цепь, и мальчик, слегка раскачивающий ее на этих импровизированных качелях. Иногда сами мальчишки, желая козырнуть перед девчонкой своей ловкостью, вскакивали на цепь и, стоя во весь рост, балансировали на ней.

Вот так начиналось мое знакомство с графом Воронцовым. Впрочем, вначале это знакомство было, что ли, безликим. Ничего, кроме того, что высоченный памятник на Соборке принадлежит Воронцову, мы не знали. Он просто был таким же привычным атрибутом Одессы, как львы в Горсаду, как пушка на бульваре, как Дюк над лестницей. Хотя Дюк был живее, осязаемее – он входил в школьный и городской фольклор.

С живым человеком Воронцов стал ассоциироваться тогда, когда мы в восьмом классе узнали, что этот царский чиновник был гонителем нашего любимого еще с детства поэта – Александра Сергеевича Пушкина. Что он из «пошлой ревности» издевался над поэтом, посылал его (подумать только!) на саранчу и, в конце концов, добился высылки в Михайловское. Мы рассматривали след, оставшийся от снятой при румынской оккупации таблички, на которой была выгравирована эпиграмма Пушкина: «Полумилорд, полукупец...» (Табличка, естественно, появилась на памятнике в советское время). Ну, купцы – дело известное, торгаши... А полумилорд? Узнав, что Воронцов был англоманом, мы мгновенно провели параллель между ним и Муромским из «Барышни-крестьянки». Мыслили мы как правильно воспитанные школой советские дети...

Летом 1953-го или 1954-го я была на экскурсии в Ялте. Нас повезли и в Алупкинский дворец князя Воронцова. Экскурсию проводила молодая женщина – научный сотрудник. И тут я впервые услышала, что это был за человек: умница, образованный, благородный... Экскурсовод взахлеб говорила об уникальной библиотеке Воронцова, о его религиозной и национальной терпимости. Из ее рассказа возникала величественная фигура, достойная того величественного памятника, под сенью которого мы росли в Одессе.

Я стала искать всё, что можно было найти в библиотеках о графе Воронцове. Главным образом меня интересовал одесский период его деятельности. Можно смело сказать, что Воронцов оказался достойным продолжателем дел Ришелье и Ланжерона. Приняв пост генерал-губернатора Новороссийского края и наместника Бессарабии, Михаил Семенович именно в Одессе увидел тот город, которому суждено было стать неофициальной столицей юга Российской империи. Он наладил городское строительство, упорядочил границы порто-франко (зоны беспошлинной торговли). Началось мощение улиц. Налажена была пароходная связь с Крымом, затем с Константинополем. К концу 1844 г., то есть к концу пребывания Воронцова на посту генерал-губернатора, уже было создано постоянное пароходное сообщение. Естественно, что это сопровождалось строительством портовых сооружений, мола, маяка, который впоследствии получил название Воронцовского и сегодня остается одним из символов Одессы.

При Воронцове Одесса всё больше приобретала черты европейского города с итальянской оперой, роскошными кафе... Был открыт Одесский городской музей древностей. Построена публичная библиотека, насчитывавшая вначале 15 тыс. книг. Ежегодно на пополнение библиотеки выделялось 2000 руб. и еще 1500 руб. на жалованье библиотекарям. Кроме того, Воронцов передал библиотеке из личного собрания, как писали, «целый клад». Забегая вперед, скажу, что после ухода Светлейшего из жизни, его сын Семен Михайлович передал библиотеке Новороссийского университета всё уникальное собрание книг семьи Воронцовых. Во время Великой Отечественной так называемый «фонд Воронцова», в который входят книги на английском, французском, русском языках благодаря самоотверженности библиотечных работников удалось спрятать и уберечь от вывоза в Германию.

В Одессе началось строительство заводов и фабрик. Но Воронцов придавал большее значение Одессе как торговому порту. Через Одесскую гавань шла торговля зерном, и поэтому в городе появляется Общество сельскохозяйственников.

В 1826 г. в Одессе торжественно открывается памятник ее основателю Дюку де Ришелье (скульптор Мартос), а к 40-летию основания города строится здание Биржи.

При графе (тогда еще графе) Воронцове начинают выходить газеты «Одесский вестник» и несколько позже – «Новороссийский календарь». В период правления графа Воронцова воздвигается церковь Успения Пресвятой Богородицы и строится архиепископское подворье (штатный мужской монастырь).

Но не всё было так радужно в годы правления Воронцова. Сначала вой­на с Турцией 1828–1929 гг. Едва она закончилась, как началась эпидемия чумы, завезенной из Константинополя английским судном «Тритон». Карантин, оцепление, костры, на которых сжигались вещи чумных больных, захоронения – всем руководил лично граф Воронцов. По рассказам моей бабушки (а она это знала со слов своей бабушки), Воронцов на белом коне подъезжал к каждому дому, где была чума, и давал распоряжения. Так он личным мужеством подавал пример горожанам.

Когда в ноябре 1856 г. князь Воронцов ушел из жизни, его провожала вся Одесса. Газеты писали: «С раннего утра до поздней ночи траурная комната наполнялась густой толпой жителей Одессы всех сословий, всех вероисповеданий, всех возрастов». Над гробом Воронцова архиепископ Херсонский Иннокентий произнес: «Дела и труды его так велики и разнообразны, что кажется, что в лице его подвизался и работал не один человек, а как бы некое собрание лиц, и все они преразны и общеполезны, и все достойны уважения и любви».

И, конечно, провожала и оплакивала князя еврейская община Новороссии и Бессарабии, обязанная ему самим фактом своего существования. Потому что именно граф Воронцов сумел «отменить» (предотвратить) своего рода Холокост, узаконенный высочайшим повелением.

Об этом историческом эпизоде в цепи других «преразных и общеполезных» дел графа и рассказывается в уже упомянутой статье Л. Войханского «Отмененный Холокост». И думается, что именно это дело графа наиболее «достойно уважения и любви». Я полагаю, что Войханский не один день провел за поиском и чтением архивных материалов; статья его обширна и подробна. Я изложу только суть и факты, которые в ней приводятся.

В начале 1820-х с одобрения Николая I почти все еврейское население подлежало выселению в резервацию далеко на восток, в заволжские безжизненные, полупустынные степи, существование в которых было невозможно. Тем самым людей обрекали на смерть, то есть это был замаскированный Холокост.

Человеком, открыто и смело выступившим против преступного царского решения, стал Воронцов. Взволнованный судьбой евреев, он, рискуя карьерой, преодолев сопротивление многих чиновников и даже собственной жены, обратился к императору Николаю I с представлением. В этом историческом документе, в частности, говорилось: «Ваше Императорское Величество! Зная, сколь Вы, Государь, изволите интересоваться мнением управляющих отдельными частями империи относительно дел государственных, осмелюсь и считаю долгом определиться в намерениях правительства изменить судьбу еврейского народа. Без излишества опишу нынешнее положение евреев в Новороссийских губерниях. Большая часть их относится к малодостаточным обывателям, принуждена добывать хлеб насущный мелочной торговлей, трудом на казенных землях и ремесленными услугами обывателям. (…) Смею указать, мой Государь: сии подданные Вашего Величества крайне бедны. Отстранение от обычных занятий обречет их на истребление через нищету и умственное отчаянье. Эта участь падет на людей, ни в чем не провинившихся против России. Наоборот, будучи верными подданными, евреи заслужили полное от правительства доверие. Благоразумие и человеколюбие призывают отказаться от жестокой меры, ибо плач и стенания несчастных будет порицанием правительству и у нас, и за пределами России».

Далее Воронцов позволяет себе критиковать мнение Министерства государственных имуществ, делившее евреев на «полезных» и «бесполезных» (через 100 лет эти критерии использовали немецкие фашисты). «Смею думать, – писал М. С. Воронцов, – что само название „бесполезные“ для сотен тысяч обывателей и круто, и несправедливо. Тех, кого власти считают „бесполезными“, составит 80 процентов еврейского населения».

Заканчивает М. С. Воронцов свое представление словами: «Зная, сколь Ваше Императорское Величество благоволите мне, недостойному высокой милости, припадаю к стопам Вашим, Государь, о смягчении судьбы несчастного народа».

На обеде у императора тот сказал Воронцову: «Удовлетворил я твое представление, граф, касательно евреев».

С началом генерал-губернаторства М. С. Воронцова положение еврейской общины в Новороссии значительно улучшилось. Особенно благоприятные условия сложились в Одессе, где еврейское купечество стало играть большую роль в развитии экономики города. Михаил Семенович поддерживал и предпринимательскую деятельность евреев, и их начинания в области культуры.

Евреи Новороссии были благодарны М. С. Воронцову за его внимательное отношение к их нуждам. 8 сентября 1848 г. в Алупке они поднесли ему подарок – «Гимн для приветствия князю Михаилу Семеновичу в день совершившегося юбилея 50-летней службы Eго Cиятельства».

В своей статье Л. Войханский задает вопрос, который кажется мне справедливым: не пора ли признать Михаила Семеновича Воронцова Праведником народов мира как человека, которому не один, а тысячи евреев обязаны жизнью?

Свою признательность Воронцову граждане Одессы воплотили в памятнике, установленном на Соборной площади рядом со Спасо-Преображенским собором, в усыпальнице которого был упокоен князь. Памятник, частично описанный в начале этого очерка, был отлит в Мюнхене (скульптор Брюгге, архитектор Боффо). На постаменте, который венчает фигура князя, – барельефы с изображениями битвы при Краоне и взятия Варны и надпись: «Светлейшему князю Михаилу Семеновичу Воронцову – благодарные соотечественники. 1863 г.».

Остается сказать, что в 1936 г. Спасо-Преображенский собор был варварски взорван (восстановлен и освящен в 2010 г.). Прах князя и княгини был перенесен на маленькое слободское кладбище (взорвать вместе с собором или просто уничтожить прах вандалы всё же не рискнули). Но памятник Воронцову ни взорвать, ни повалить, как ни пытались, не удалось. Когда я читала об этих тщетных попытках, мне вспоминались строки из стихотворения «Памятник». Не пушкинского, державинского:

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,

Металлов твeрже он и выше пирамид;

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,

И времени полeт его не сокрушит.

Пришлось варварам удовлетвориться навешиванием таблички с пушкинской эпиграммой.

Если не считать двухгодичной вой­ны с Турцией, одесский период был самым мирным в жизни князя. Детство и юность Воронцова прошли в Англии, где его отец – известный русский дипломат – служил посланником (отсюда и истоки англомании). Как принято было в дворянских семьях, уже четырехлетним малышом в 1786 г. Воронцов был приписан бомбардир-капралом к лейб-гвардейскому Преображенскому полку. В 1798 г. Воронцов – уже камергер двора Его Величества. Но свою военную карьеру в 1801 г. он решил начать с чина поручика. И эта карьера начинается с того, чем заканчивается, – с Кавказа. Граф Воронцов отличается при взятии крепости Ганжи в 1804 г. и получает звание капитана. Затем походы, походы, походы...

Знаменитый поход по Военно-Грузинской дороге, Осетия... Затем его отзывают с Кавказа. Начинается кампания в Швейцарской Померании. К 1806 г. Воронцов уже полковник. Еще через год он командует батальоном лейб-гвардии Преображенского полка, еще год – и он уже командир Нарвского полка. А после штурма турецкой крепости Базарджик – генерал-майор. Вой­на с Наполеоном. За Бородино генерал Воронцов награжден алмазными знаками ордена Св. Анны I степени. Вскоре следует орден Св. Владимира I степени.

Следующие три года проходят в оккупированной Франции, где генерал-адъютант Воронцов проявляет себя как справедливый и заботливый администратор и начальник, лояльный к побежденным французам. За взятие Варны Воронцова награждают алмазной шпагой. И еще один почетный орден – Андрея Первозванного.

Это всё было еще до Одессы. Более чем 20-летняя одесская передышка заканчивается в декабре 1844 г. назначением Воронцова главнокомандующим отдельным Кавказским корпусом и наместником Кавказа. Снова вой­на с «черкесами», как без разбора называли тогда всех горцев.

Как-то мне попалась на глаза статья г. Ярмульского «Призрачная победа Воронцова». Речь в ней шла о так называемом Даргинском походе – взятии резиденции Шамиля, Дарго. Автор обвинял Воронцова в жестокости к горцам и в огромных потерях своих солдат. Это в корне противоречило тому, что я уже знала о Воронцове. За истиной я обратилась к повести Л. Толстого «Хаджи-Мурат», потому что Толстой утверждал: «Когда я пишу историческое, я люблю быть до малейших подробностей верным действительности». Для одного первого наброска «Xaджи-Мурата» Толстой ознакомился с сочинениями, в которых насчитывается около 5000  страниц (список источников составляет три страницы 35-го тома полного собрания сочинений Толстого). Читаем о так называемой «жестокости»: «Воронцов всегда, особенно в ущерб русским, оказывающий покровительство и даже послабление туземцам, (...) поступал неблагоразумно». О самом походе: «Весь Даргинский поход под начальством Воронцова, в котором русские потеряли много убитых и раненых и несколько пушек, был постыдным событием, и потому если кто и говорил про этот поход при Воронцове, то говорил только в том смысле, в котором Воронцов написал донесение царю, то есть, что это был блестящий подвиг русских войск».

Последняя цитата вроде бы не противоречит мнению Ярмульского, но… Взяв Дарго, Воронцов, действительно, поспешил отправить Николаю I победную реляцию. Он не ожидал того, с чем уже после этого рапорта столкнулись его люди, спускаясь с гор через ичкерийские леса: засады, завалы, камнепады и ружья горцев. Если бы не подоспели на выручку новые войска, то погиб бы весь отряд вместе с М. Воронцовым. Словом, «это был не блестящий подвиг, а ошибка, погубившая много людей». Ошибка, за которую Воронцов действительно получил звание генерала-фельдмаршала, и именно тогда ему был пожалован княжеский титул.

Но чья это была ошибка? Воронцова? Или… Откроем снова «Хаджи-Мурата»: «План медленного движения в область неприятеля посредством вырубки лесов и истребления продовольствия был планом Ермолова и Вельяминова, совершенно противоположный плану Николая, по которому нужно было разом завладеть резиденцией Шамиля и разорить это гнездо разбойников и по которому была предпринята в 1845 г. Даргинская экспедиция, стоившая стольких людских жизней». Итак, Воронцов всего лишь выполнял высочайший указ. Результат, как показал опыт вой­ны в Чечне и Афганистане ХХ–ХXI вв., не удивителен...

Самолюбивому, привыкшему к действительным победам Воронцову упоминания о бесславном Даргинском походе, естественно, были неприятны. Но как вел он себя во время похода? Известно, что Воронцов считал своим долгом разделять всю опасность, все тяготы со своими солдатами. Он велел сжечь всё свое походное имущество и спал на голой земле наравне со всеми.

Этот эпизод перекликается с другим эпизодом времен вой­ны 1812 г. Передвигаясь по дорогам после Бородинского сражения, Воронцов наткнулся на обоз, который вывозил его имущество в безопасное место. Граф тут же велел разгрузить у дороги телеги и погрузить на них раненых, которых отвезли в имение Воронцовых, где их лечили, кормили и выхаживали.

Раз уж мы обратились к Толстому, то посмотрим, что пишет он о личности князя: «Воронцов, Михаил Семенович, воспитанный в Англии, сын русского посла, был среди русских высших чиновников человеком редкого в то время европейского образования. Честолюбивый, мягкий и ласковый в обращении с низшими и тонкий придворный в отношении с высшими. Он не понимал жизни без власти и без покорности. Он имел все высшие чины и ордена и считался искусным военным, даже победителем Наполеона под Краоном. Ему в 51-м году было за семьдесят лет, но он был еще совсем свеж, бодро двигался и, главное, вполне обладал всей ловкостью тонкого и приятного ума, направленного на поддержание своей власти, утверждения и распространения своей популярности».

А вот как писал о Воронцове князь П. Долгоруков: «Воронцов был человеком замечательного ума: одаренный блистательными способностями – и военными, и административными, но он был в высшей степени самолюбив и властолюбив; он требовал, чтобы все его окружающие поклонялись ему и исполняли беспрекословно волю его; правда, это всемогущество смягчаемо было отменной вежливостью, изяществом форм, любезностью в обхождении... но всё-таки для того, чтобы ладить с Воронцовым, необходимо было ему постоянно угождать, поклоняться, никогда не противоречить, а еще менее противодействовать, потому что не было человека более злопамятного и мстительного...»

Возвращаюсь к тому, с чего началось мое знакомство с Воронцовым – не с памятником, а с человеком. С пушкинской эпиграммы-характеристики (это не единственная эпиграмма Пушкина, посвященная Воронцову – «вандалу, придворному хаму и мелкому эгоисту». Есть и другие перлы. Но нужно заметить, что по прошествии лет Пушкин писал, что сожалеет, что был не совсем справедлив к Воронцову).

Конфликт Воронцова и Пушкина был неизбежен. Здесь столкнулись «вода и камень, лед и пламень». Да еще Елизавета Ксаверьевна, которая, по свидетельству современников, в частности Ф. Вигеля, «с врожденным польским легкомыслием и кокетством желала всем нравиться». Крупнейший пушкиновед Цявловская описывает эпизод на балу у Воронцовых, на котором Пушкин со своим другом-соперником Раевским затеял, подвыпив, непристойный спор, связанный с благосклонностью к ним хозяйки дома. На замечание Воронцова, пытавшегося замять скандал, Пушкин ответил грубым оскорблением. Князю ничего не оставалось, кроме как избавиться от посягавшего на его честь поэта...

Он обращается к министру иностранных дел графу Нессельроде, имевшему влияние на Александра I, с просьбой «избавить его от поэта Пушкина». Естественно, умалчивая о личных причинах, а ссылаясь лишь на «праздность и нерадивость молодого чиновника». В результате по распоряжению высочайших властей Пушкин «как замеченный в интересе к атеизму и неугодный одесскому начальству» был исключен со службы у графа Воронцова и сослан под надзор духовенства и полиции в имение своей матери Михайловское, где и провел в ссылке два года.

Вернемся к статье Ярмульского, где он пишет, что княгиня Воронцова в преклонном возрасте занялась благотворительностью, якобы чтобы «замолить грехи свои и своего покойного мужа за Кавказ». Она построила Свято-Архангело-Михайловский монастырь и учредила приют для сирот. К счастью для Одессы, благотворительность высокопоставленных лиц и богатых купцов, а также их жен и вдов не была акцией исключительной (не думаю, что все они были замаливавшими грехи грешниками), это была традиция. Так же, как канонизированная традиция в православии (и вообще в христианстве) молить об отпущении грехов «вольныя и невольныя».

А возвращение праха светлейшего князя и княгини Воронцовых под своды возрожденного Спасо-Преображенского собора – это искупление грехов тех, кто по темноте своей не ведал, что творит, уничтожая святыни и калеча историю нашего прошлого.

 

Елена КОЛТУНОВА