Жизнь счастливого человека

Когда в прошлом году Владимиру Фрумкину исполнилось 90, Александр Городницкий написал в его адрес следующие строки:

Кто без него мы? – Кучка лоботрясов.

Забвение – бесславный наш удел.

И только Фрумкин,

современный Стасов,

Могучей кучкой сделать нас сумел.

При некотором иронизме этого четверостишия оно, тем не менее, определяет роль Фрумкина как первого профессионального музыканта, исследовавшего бардовскую песню и представившего ее как самостоятельный и серьезный вид искусства.

 

Выверты судьбы

Начиналась же его жизнь, как у многих в то время: родился, учился, бежал от вой­ны, эвакуация. Его родители жили в Белоруссии, в небольшом рабочем поселке. Отец был техруком спиртзавода. Когда в июне 1941 г. немцы стремительно наступали, Арон, чтобы ценный продукт не достался врагу, слил на землю из цистерн 96%-ный спирт-ректификат, после чего жители поселка Ковгары кинулись к канавам с ведрами. Затем, уже будучи сильно под хмельком, они помылись-побрились-приоделись, положили на полотенце хлеб-соль и пошли встречать немецких «освободителей». Они даже Володиному отцу советовали: «Не уезжай, Арон Менделевич, ты хоть и еврей, но человек хороший, не коммунист. При немцах станешь работать, они тебя оценят. А если что, мы за тебя замолвим словечко». Поверил им наивный Арон Менделевич и совсем было решил остаться, но тут 11-летний Володя неожиданно закатил истерику: надо бежать! Его поддержала мать. Такому напору Арон, человек мягкий, противиться не мог. Тогда они запрягли заводскую кобылу Лыску и с двумя чемоданами двинулись на восток. После многих дорожных приключений семье удалось добраться до Омска. Там, в Сибири, Володя рос и взрослел, живя, по счастью, с родителями, так как из-за плохого зрения Арона в армию не призвали.

Неисповедимы выверты судьбы… Еще с детских лет Володю тянуло к музыке, пытался он играть на всевозможных инструментах: балалайке, гармошке, мандолине, гитаре. В Омске родители стали учить его игре на скрипке, так как у сына проявились серьезные музыкальные способности.

Окончив в Омске музыкальное училище по классу скрипки, он в 1948 г. переехал в Ленинград и поступил в консерваторию на теоретико-композиторский факультет. Учебу в консерватории заканчивал в недоброй-доброй памяти 1953 г. На то, чтобы затем остаться работать в Ленинграде, у выпускника с «пятым пунктом» в паспорте надежды не было никакой, и его распределили в Читу. Однако повезло: тут как раз отдал концы «лучший друг музыкантов-теоретиков» и наступило хоть и временное, но все же потепление. Распределение в Сибирь отменили, и ученый совет консерватории задним числом рекомендовал Володю в аспирантуру. Там он стал работать над диссертацией о драматургии симфоний пока еще опального Шостаковича.

Напомню, в январе 1948 г. великого Шостаковича по приказу Сталина в очередной раз подвергли остракизму. Работу про «формалиста-рецидивиста» Шостаковича Фрумкин написал почти всю, но не закончил, хотя большие куски из нее опубликовал. Чистая теория музыки его больше не занимала. Тем не менее он продолжал писать серьезные статьи для журнала «Советская музыка», а издательство «Советский композитор» выпустило его популярную книгу об истории симфонии «От Гайдна до Шостаковича» (переизданную в Петербурге в 2019 г.).

Замечу: в СССР все было «советское» – и музыка, и композиторы. Я-то по наивности думал, что музыка – это искусство совершенно абстрактное, бывает она хорошей или плохой, мелодичной или шумовой и т. д. Но советской? Что значит «советская музыка», я понять не мог, но, видимо, это была моя проблема. А вот Фрумкин заметил, что музыка может быть и советской, и фашистской, причем одна и та же музыка. Например, «Марш авиаторов», написанный еще в 1920 г. в Киеве эстрадниками Германом и Хайтом, стал популярной нацистской песнью «Дрожат одряхлевшие кости» – нота в ноту. И таких было немало.

Характер у Фрумкина всегда был активный, непоседливый, по выражению писателя Игоря Ефимова, «высоковольтный». Володя любил преподавать, читать лекции, вести на ТВ передачи о музыке. В 1957 г. его приняли в Союз композиторов. Он был автором и ведущим цикла музыкально-образовательных передач для детей и юношества «Путь к музыке». У него открылся редкий дар рассказывать просто о сложном, его лекции о музыке пользовались большим успехом.

С 1964 до 1972 г. в Питере были невероятно популярны интеллектуальные телевизионные баталии старшеклассников на самые разные темы: от литературы и музыки до астрономии – до всего на свете. Музыкальные конкурсы в «Турнире СК» вел Володя. Он регулярно выступал с лекциями-концертами в «университетах культуры» и вузах Ленинграда. После одной из лекций о русской музыке в Доме культуры пищевой промышленности он был приглашен слушателями в новое кафе «Восток» на выступление авторов «самодеятельных песен». С этого вечера жизнь его развернулась в другую сторону. Причем разворот произошел не только в профессиональной плоскости, но вообще вся жизнь его пошла по иному пути. Он был первым из профессиональных музыкантов, кто понял, что «авторская», а вернее, «гитарная», или бардовская, песня – это самостоятельный музыкальный жанр.

 

Стихи под гитару

Тут надо пояснить, чем же гитарная песня отличается от обычной, то есть официальной песни, исполняемой, скажем, под аккомпанемент рояля или оркестра. Сначала Володе и самому это было непонятно, но постепенно стало проясняться после того, как в 1963 г. наш общий с ним друг Алик Рутштейн пригласил Володю к себе поужинать в компании с его приятелем, 23-летним Иосифом Бродским. А тот, вместо того чтобы читать свои стихи, усадил Володю за рояль и спел одесскую песню «Мурка», а потом, уже без аккомпанемента, – песни поэта Глеба Горбовского. Музыка при таком исполнении отступала на второй план.

Примерно так же получилось, когда Алик с Володей пришли в гости к Новелле Матвеевой и попросили ее почитать стихи. Она сказала: «Знаете, я лучше спою. Когда читаешь, кажется, что ты навязываешься, заставляешь себя слушать. А вот петь легче, потому что я это делаю как бы для себя самой, просто напеваю...» Тогда Володя стал понимать, что поэт, напевая стих, чувствует себя (особенно в узком кругу) комфортнее, чем когда декламирует его. Гитарная песня – интимный жанр музыкальной поэзии, как бы доверительный разговор близких людей.

В традиционной песне главный компонент – это музыка. Порой бывает так, что композитор сначала пишет музыку с «рыбой», то есть с абракадаброй, бессмысленным текстом, к ней ритмически подходящим. Затем эта комбинация передается профессиональному поэту, который «рыбу» превращает в стих. Очень часто поэзия такой песни бывает далеко не самого высокого уровня – там главное музыка. В гитарной песне как раз наоборот: в ней ведущий компонент – слова, а музыка служит поддержкой, вроде как рамой для картины. Пожалуй, «гитарная» поэзия ближе всего к русскому романсу, однако спектр ее несравненно шире – от лирической темы до политического протеста, но, в отличие от официальных песен, никогда не пропаганда.

Разумеется, и среди официально разрешенных песен были прекрасные произведения с талантливой музыкой и трогающими душу стихами. Вспомните Френкеля, Фельцмана, Шаинского, Дунаевского, Богословского, Мокроусова, да и многих других первоклассных авторов. Даже в жестких рамках официоза (а может, благодаря рамкам?) таланты себя проявляли, и народ эти песни пел не по приказу, а по душевной тяге. Впрочем, как в официальной песне, так и в гитарной, было много мусора, но изредка попадался жемчуг. Для меня главная прелесть «гитарной» поэзии была в ее неподцензурности и свободе. Когда исчезла цензура, ушла и притягательность этого жанра. Впрочем, почти в то же время исчезли и талантливые официальные песни.

 

Апологет жанра

Жанр свободной музыкальной поэзии захватил Фрумкина целиком, и он решил связать с ним свою профессиональную работу. Слова Городницкого, приведенные выше, совершенно точно отражают его роль в бардовской песне того времени. Он стал профессиональным популяризатором этого жанра, писал статьи, выступал с лекциями, сошелся с самыми талантливыми поэтами-исполнителями: Галичем, Окуджавой, Кимом, Матвеевой, Городницким, Визбором, Высоцким и другими. Все они сочиняли музыку к своим стихам, пели ее по слуху, но записать нотами могли немногие. Володя помогал, хотя это было далеко не просто.

Он вспоминает: «Однажды Галич сказал, что ему нужны ноты своих песен, чтобы отправить на Запад для публикации. Когда я стал списывать голос Галича с магнитофона на нотную бумагу, понял, до чего прихотлива звуковая ткань галичевских композиций. Это был каторжный труд...»

Много лет спустя, году в 1984-м, в парижском журнале «Обозрение» Фрумкин опубликовал статью, где обратил внимание на интересную особенность Галича-певца, на его умение извлекать из одной мелодической «попевки» целую гамму эмоций и смыслов. Излюбленные им нехитрые мотивы умели чутко реагировать на движение сюжета, вели себя, как оборотни: звучали то так, то этак, поворачивались на любой манер, принимая различную окраску с разными словами и в разных ситуациях.

Власти сразу почуяли, что гитарная песня – штука им не подконтрольная, а для коммунистов нет ничего страшнее того, чем они не могут управлять. «Магнитиздат», то есть любительские записи на примитивных магнитофонах, разносили эти не прошедшие цензуру песни по всей стране, они звучали в научных институтах, в квартирах, во дворах, им подражали, их обожали. Партийное руководство считало, что это есть идеологическая диверсия, потенциально опасная для коммунистической диктатуры.

Гитарную музыку проклинали «Правда», «Известия», «Советская Россия» и прочие газеты. Спустили с цепи профессиональных критиков и музыкантов, которые справедливо видели в бардовской песне угрозу собственно популярности. С разгромными статьями выступали артист Сурен Кочарян, музыковед Л. Энтелис, журналист Н. Лисочкин и многие другие. Композитор В. Соловьев-Седой предложил приручить гитарную песню. Он писал: «Надо лишь, чтобы в их создание включились не только самоучки, но и композиторы-профессионалы, которые должны показать, что хорошие стихи гитарных поэтов могут быть положены на хорошую, полноценную музыку, соединяющую доходчивость и искренность с высоким вкусом».

Конец карьеры

Против официальной армии критиков стоял лишь один Володя Фрумкин. Будучи сам внутренне свободным и вдобавок смелым человеком, он бесстрашно боролся за право поэтов-исполнителей тоже быть свободными, невзирая на то, что это ставило под удар его профессиональную карьеру. Коллеги советовали ему: «Зачем тебе это надо? Занимайся Генделем, Бахом, Вивальди, веди себя тихо, и все уладится…»

Кульминация наступила 9 марта 1968 г. в новосибирском Академгородке, где в набитом до предела Доме ученых проходил фестиваль гитарной песни «Бард-68». Фрумкин представил публике Александра Галича, причем, стараясь оградить его от будущих нападок и сгладить впечатление от бунтарского характера, представил поэта как обличителя темных сторон недавнего прошлого. Для убедительности припас даже высказывание Шостаковича о том, что человеческая память – инструмент далеко не совершенный, она часто и многое склонна забывать. Художник этого права не имеет…

Не помогла цитата. Галич взял гитару и даже не спел, а прокричал в зал свою песню о Пастернаке, где были такие слова: «До чего ж мы гордимся, сволочи, / Что он умер в своей постели!» Зал был ошеломлен, потрясен, люди слушали, раскрыв рты и затаив дыхание. А потом все молча встали. С этого дня Галич и Фрумкин для советской власти стали уже не потенциальными, а явными противниками. Галича исключили из творческих союзов, его пьесы запретили для постановок в театрах, из титраов фильмов вырезали его имя, выжали отовсюду, откуда могли, а через несколько лет – и из страны.

Жизнь Володи тоже резко усложнилась, его «прорабатывали» в разных официальных комиссиях, тормозили его публикации, он стал невыездным, в 1970 г. его не выпустили из страны на фестиваль «Парижская музыкальная неделя».

К 1974 г. Фрумкину стало окончательно ясно, что его карьера как музыковеда в советской России закончилась, и по совету того же мудрого Алика Рутштейна он и его жена Лида, замечательная пианистка, подали документы на эмиграцию по израильскому вызову. Упаковали нехитрые пожитки, никаких ценностей с собой не везли, если не считать коллекции магнитофонных записей лучших бардовских песен. Прибыли они на таможню, там их тщательно проверили: не вывозят ли эти отщепенцы с собой на Запад какие-то музыкальные секреты? Даже взяли на инспекцию коллекцию бардовских песен. Однако отпустили с миром, и отправились Фрумкины на другую сторону планеты – в американский кукурузный штат Айова, где в те годы жил Володин дядя Герман, младший брат его покойного отца.

 

Вторая жизнь

У обычного человека есть одна жизнь, а у эмигранта – две. Решиться на разлом своей жизни на две части совсем не просто и не каждому дано. Много легче, если ты не один, когда твои родственники, друзья и знакомые уезжают из страны. Эмиграция из СССР и России принимала массовый характер в 1979 г., в конце 1980-х и начале 1990-х. Это был поток. Но представьте себе, как трудно было пойти на это в 1974 г., когда СССР покидали единицы, а особенно если тебе не 20, и не 30, а целых 45 лет. И когда у тебя не ходовая техническая профессия, с которой нигде не пропадешь (как было у меня, когда я эмигрировал в 1977 г.), а если ты музыковед с женой-пианисткой. Да и язык у тебя в основном русский… Гуманитарные специальности не слишком-то востребованы в свободном мире. К примеру, в трехмиллионном калифорнийском городе, где я живу, есть лишь один музыкальный критик в местной газете, и больше таких не требуется, а критик этот будет там сидеть до конца дней своих и место не освободит. Нет здесь спроса на русскоязычных писателей, поэтов, критиков, музыкантов, даже очень высокого уровня. Подумайте про это и, надеюсь, поймете, какое отчаянное мужество надо было иметь, чтобы разломать свою жизнь на две половины в том далеком 1974 г.

Поначалу Фрумкины поселились в городе Де-Мойн, столице Айовы. Америка, за небольшим исключением, страна неходячая – везде только на автомобилях. Чтобы купить нечто даже сильно подержанное, но все же имеющее четыре колеса, надо было найти хоть какую-то работу. Как я уже сказал, США не испытывают острой нехватки музыкантов-теоретиков. Впрочем, музыкантов-практиков тоже, а потому пришлось нашему герою взять работу не совсем по специальности – наняться разнорабочим на фабрику мужских курток с зарплатой в 3,29 долл. в час, что в нынешнем эквиваленте примерно десять долларов. Работа была очень даже пыльная – забрасывать в оглушительно грохочущую машину грязные отходы стекловаты, которая шла на подкладки для курток. Стояла жуткая жара и духота, работа выматывала до предела, потому, возвращаясь домой, Володя ложился в ледяную ванну и с ужасом думал, что завтра опять будет все то же. После холодной ванны нужно было одеваться, принимать благородный вид и идти на очередной прием – среди аборигенов Айовы Фрумкины были экзотикой и шли нарасхват, ибо пришельцы из СССР в те далекие годы являлись невероятной редкостью. Приходилось раскланиваться, улыбаться до боли в скулах и что-то там объяснять на своем примитивном в то время английском. Но, как часто бывает в жизни, везет тем, кто готов свой шанс не упустить. Проработав на фабрике 25 дней и сколотив на том состояние в 500 долл., он за эти деньги купил грандиозных размеров старый автомобиль марки Ford Galaxy-500, где цифра 500, видимо, определила цену… Володя и Лида погрузили в багажник свои нехитрые пожитки и отправились в штат Огайо, в университетский городок Оберлин, что недалеко от озера Эри. Дело в том, что там неожиданно открылась вакансия директора «Русского дома», то есть общежития для студентов, изучающих русский язык.

Так начался 14-летний период его и Лидии университетской работы, где она стала профессором в Оберлинской консерватории, а он – директором «Русского дома». Володя преподавал русский язык и литературу, ставил со студентами спектакли на русском языке, объяснял им, чем отличается жизнь в СССР и США, пытался (не всегда, впрочем, успешно) убедить молодых людей, что капитализм – хорошо, а коммунизм – плохо.

Общаться со студентами в первые годы было трудно – часто возникало взаимное непонимание, чувствовалась разница в жизненном опыте. Например, однажды он дал им задание выучить стишок Корнея Чуковского, где были слова: «Не ходите, дети, в Африку гулять. Африка ужасна, да, да, да! Африка опасна, да, да, да!» Одна студентка-негритянка сказала Володе, что она на Чуковского за эти стихи обижена и не станет их заучивать, так как они оскорбительны для Африки. Вот тут помогли Володе долгие годы общения со школьниками и его питерские телепередачи – нашел что сказать. Объяснил он студентам, что Чуковский написал не просто сказку для детей, но и тонкую пародию для взрослых. В «Бармалее» он высмеял приключенческие романы начала века про экзотические дальние страны, по которым бродят страшные хищные звери и жестокие разбойники. В них рассказывалось и про Африку. Так что все эти заклинания и устрашения, все эти «Не ходите, дети» и «Африка ужасна» не нужно принимать всерьез. Это же ирония, насмешка над второсортной романтической литературой и над поверившими ей наивными читателями! Вот так у музыковеда проявился еще один талант – педагога и дипломата.

Впрочем, не всегда удавалось ему переубедить студентов, воспитанных на полной толерантности. Они были убеждены, что любая идея и каждый личный выбор имеют право на жизнь. Когда Володя спросил, имеет ли право, скажем, людоед на свою трапезу, они, немного подумав, отвечали: да, если у него такая культура.

Двадцать лет подряд, с 1976 по 1996 г., Фрумкин каждое лето проводил в Русской школе Норвичского университета, что в штате Вермонт. Там он преподавал историю русской культуры и русской музыки, русскую драму, а вдобавок вел кружок «гитарной» поэзии. В эту школу съезжались студенты-слависты из Америки и Канады, а лекции им читали Ефим Эткинд, Вячеслав Иванов, Виктор Некрасов, Лев Лосев и другие, которых можно назвать цветом русской культуры. Постоянным «писателем при университете» был Наум Коржавин, к нему дважды, в 1990 и 1992 гг., присоединялись московские друзья Фрумкина Булат Окуджава и Фазиль Искандер.

 

Голос Америки

Есть у Володи добрый друг-тезка Владимир Матлин. В 1988 г. он и его жена Аня рекомендовали Фрумкина начальству русской службы «Голоса Америки», и Володя получил приглашение. Хотя жаль было расставаться с уютным Оберлином, но работать на радиостанции, которая вещала на Россию, было почетно и интересно. Фрумкины долго не думали и решили эмигрировать из штата Огайо в штат Вирджиния, что рядом с Вашингтоном, где находилась редакция вещания на русском языке. Лида, однако, не отказалась от своей профессорской должности в Оберлинской консерватории и еще много лет ездила туда на работу из Вирджинии – 400 миль в один конец.

С тех пор «Голос Америки» зазвучал голосом Фрумкина. Он работал редактором, переводчиком, диктором и автором собственных программ. С 1991 г. вел еженедельный дискуссионный цикл «Вашингтонские встречи» с постоянным гостем – Василием Аксеновым. Потом по телефону к ним присоединялся Лев Лосев. Хотя между Аксеновым и Лосевым была взаимная неприязнь (из-за их противоположного отношения к Бродскому), в эфир это не просачивалось, и вели они себя по-джентльменски.

Гостями Володи в радиопередачах бывали его друзья Булат Окуджава, Юлий Ким и другие поэты-певцы. А еще вел он в прямом эфире (то есть без предварительной записи) еженедельные передачи «Говорите с Америкой по-русски» с телефонными звонками от радиослушателей из России. Однажды ему пришла в голову лихая идея: а что если не ждать звонков, а самому звонить наугад незнакомым людям? Эта передача получила название «Алло, вам звонит Америка». Он набирал случайный номер в России, а когда отвечали, втягивал людей в разговор. Получалось интересно и неожиданно. Однако когда в Кремле воцарился Путин, в страну начал возвращаться страх и люди стали побаиваться звонков из «Голоса Америки», после чего передача заглохла.

Фрумкин проработал здесь 18 лет, до пенсии. Все годы жизни в Оберлине и Вашингтоне он постоянно занимался литературной деятельностью. Вместе со своей дочкой Майей выступал с концертами – они пели песни Окуджавы и других поэтов. В издательстве «Ардис» Володя опубликовал (в 1980 и 1986 гг.) два сборника песен Окуджавы, с нотами, комментариями, фотографиями; писал, да и сейчас пишет, потрясающе интересные статьи и книги о музыке и литературе. Господи! Есть же на свете счастливые люди!

 

Яков ФРЕЙДИН