«Твои письма – самая большая радость для меня»

В прошлом номере, в беседе Яны Любарской с заведующим Архивным отделом российского Научно-просветительного центра «Холокост» Леонидом Тёрушкиным, была затронута тема поиска, изучения и публикации писем и дневников евреев периода Второй мировой вой­ны и Холокоста. В течение 2007–2019 гг. Центром «Холокост» было издано пять выпусков сборника «Сохрани мои письма…». Работа продолжается и сейчас. Немаловажно, что письма, дневники, фотографии и личные документы военного времени (в оригиналах или в электронных копиях) поступают в архив Центра в том числе и от русскоязычных граждан Германии.

В майском номере «Еврейской панорамы» мы хотим рассказать о чувствах, переживаниях и впечатлениях евреев – солдат и офицеров Красной армии, встретивших победную весну 1945 г. Среди них – те, кто воевал на территории Германии, участники штурма Берлина. Их эмоции и размышления нашли свое отражение во фронтовых дневниках и в письмах, отправленных ими домой. Уникальность этих источников состоит в том, что они написаны в разгар последних сражений вой­ны. Письма и дневники писались «здесь и сейчас» и, в отличие от воспоминаний и мемуаров, не подвергались редактуре в послевоенные годы.

 

Большинство авторов непосредственно участвовали в Берлинской операции: Семен Мостов, Эфраим Генкин, Лев Городенский, Евсей Кругликов, Александр Эйнгорн, Эммануил Казакевич. Письма братьев Соломона и Ефима Гринкругов написаны в Восточной Пруссии. Будущий писатель Евгений Войскунский застал последние дни вой­ны в Финляндии. Они не участвовали в битве за Берлин – в их письмах интересен «взгляд издалека», отклик на информацию с передовой, которую передавало Советское информбюро. Яков Попелянский, служивший врачом в авиационном полку, также лично не участвовал в штурме столицы Рейха, но оказался в ней сразу после капитуляции берлинского гарнизона. Особняком стоит письмо Анны Сегалевич. Это письмо из Москвы – сыну на фронт. Такие письма сохранялись на порядок реже, чем отправленные в обратную сторону, с фронта домой, ибо уберечь их в полевых условиях удавалось редко.

Фронтовики – авторы приведенных нами писем и дневников – были представителями разных военных специальностей и родов войск, имели звание от ефрейтора до полковника. Это люди разных возрастов и даже разных поколений. Довоенные биографии некоторых умещались в пару строк. А другие, как известный писатель Эммануил Казакевич, были уже вполне состоявшимися людьми. Младший сержант Лев Городенский – самый молодой в нашей подборке, но, побывав на разных фронтах и даже в штрафной части, пережив пять ранений, он имел уже большой жизненный опыт. Самый возрастной – заместитель командира дивизии, кадровый военный, участник Гражданской вой­ны, помнивший еще германскую оккупацию 1918 г., – Евсей Кругликов (родился в 1902 г.).

Авторы, чьи свидетельства мы публикуем ниже, до вой­ны жили в Москве, Биробиджане, Баку, Ростове-на-Дону, на Брянщине и Смоленщине, в Белоруссии и Украине. То есть многие – выходцы из тех мест, которые были оккупированы нацистами в 1941–1944 гг. Почти каждый потерял родных и близких, друзей. Погибших на фронтах, умерших в блокадном Ленинграде и расстрелянных только за то, что они евреи. У Семена Мостова на передовой погибли три брата, у Евсея Кругликова один брат погиб под Сталинградом, другой вернулся инвалидом. Жена и дочь Соломона Гринкруга были уничтожены в Белоруссии, под Минском… Неудивительно, что в его письме от 9 мая радость идет рука об руку со скорбью.

Каковы были первые впечатления от вражеской земли у тех, кто вынес на себе страшные тяготы вой­ны – и как еврей, и как боец Красной армии?

Евсей Кругликов, письмо домой от 23 апреля: «Из Данцига на машине я поехал в немецкую Померанию. <…> Мне кажется, что все немецкие города так же мрачны, как и города Восточной Пруссии».

Семен Мостов, уроженец Витебской губернии, запись в дневнике от 24 апреля: «Поехали по направлению Берлина. Ехали через Кюстрин, от города буквально ничего не осталось, одни развалины, как-то страшно смотреть… За Одером нашли районы последних боев. Видно, что бои шли ожесточенные. Танков подбитых масса. И все вдоль берлинского шоссе».

Удивительно, но многие за разбитыми кирпичными стенами, за покореженным железом, за всеми свежими следами вой­ны замечали и непреходящую красоту природы. В тот же день Семен Мостов пишет: «Переехали Одер. Широкая красивая река». Лев Городинский подмечает в письме родителям от 14 апреля: «Цветут деревья и цветы…» Правда, не без злой иронии он добавляет: «…но не для тех, кто их посадил, а для нас».

В Германии бойцы Красной армии встречали не только противника и местное население, но и последних узников нацизма. Подполковник медицинской службы, харьковчанин Александр Эйнгорн рассказывает в письме: «Навстречу движутся тысячи групп с сияющими лицами и разноцветными флажками. Идут и французы с трехцветными тряпками, и американцы со своими звездочками, бельгийцы, голландцы и многие другие. Все они спешат к своим домам».

В своих письмах освободители часто не могли удержаться от сравнения германского уровня жизни со своим довоенным. Лев Городенский 13 апреля делал аккуратный намек в письме родителям: «Мы живем сейчас в одном городе, дом целый, обстановка, посуда, топливо, вода, скотина, запасы продуктов – всё цело. Живем так, как не жили дома». Впрочем, уже 19 числа он уточняет: «В общем, эта жизнь уже надоела: всё хорошее, вкусное, особенное. Хочется попроще, как-то ближе принимается наша махорочка, чем эти пахучие сигары, вообще дух немецкий здесь сидит во всей обстановке, и поэтому, если среди этой обстановки увидишь что-нибудь типично русское, то оно кажется приятнее». Наконец, 30 апреля Городенский подводит некоторый итог своим впечатлениям: «Кое-что есть в Германии хорошего и красивого, но это всё равно за чужой счет, за чужой пот, за чужую кровь. Скоро мы вернемся на Родину с победой, и не надо нам Германии с ее показной красотой, культурностью».

Самый упоминаемый топоним в те дни – Берлин. За день до начала Берлинской операции, 15 апреля, Соломон Гринкруг, предвидя стратегическое наступление, писал из Восточной Пруссии своему родственнику, известному фотографу Давиду Минскеру: «Обидно, что, наверное, не придется участвовать в финале, т. е. непосредственном участии – водружении Знамени Победы над Берлином».

Начало наступательной операции шло для Красной армии очень тяжело, и потому даже Совинформбюро сообщит о самом факте ее проведения лишь на пятый день боев, 21 апреля. В Финляндии военный корреспондент Евгений Войскунский отзывался на услышанную им сводку в письме жене: «Наши войска ведут бои в пригородах Берлина. Даже не верится, что вой­на кончается – так крепко вошла она в сознание».

А те, кто сам пробивал дорогу на Берлин, ежедневно считали километры до столицы Рейха. «Остановились в г. Ванзее, что вост[очнее] Берлина, 20 км. Это уже пригороды Берлина. Этот городок почти целый. Расположили неплохо. Но пробудем здесь совсем мало. Ведь Берлин уже окружен, и стоять здесь не придется», – записывает 24 апреля в дневнике Семен Мостов. Он не знал, да и едва ли мог знать об историческом значении того места, где он в тот день находился. Здесь, на Ванзейской конференции в январе 1942 г., гитлеровцы, как им тогда казалось, «окончательно решили» еврейский вопрос.

«Лозунг один: даешь Берлин! Дивизию посадили на машины и бросили в пробитую брешь на Берлин». «А ведь войска Жукова сегодня как будто ворвались в предместья Берлина!» Это цитаты из дневника капитана Эфраима Генкина, уроженца Смоленщины. Записи сделаны 21  апреля в Лойбсдорфе.

А через десять дней, 1 мая, Генкин запишет: «Берлин распят. Распят, как и Пруссия, Померания, Силезия, как вся Германия, где только успел ступить русский сапог». «Там, где есть хоть 1 душа немецкого происхождения, – вывешивается белый флаг. Это – символ сдачи. В Берлине несколько миллионов мирных жителей. Живут они в руинах. В Берлине голод».

Берлинский гарнизон капитулировал 2 мая. «Сегодня завершено уничтожение окруж[енной] группировки юго-вост[очнее] Берлина. Ночью я слушал приказ о капитуляции Берлина. Это очень радостная весть. Теперь конец вой­ны уже явно близок» (из дневника Семена Мостова). На следующий день в поверженном городе побывает капитан медицинской службы Яков Попелянский: «3 мая я был в Берлине, это был первый день после взятия его. Тогда, по существу, был праздник победы, и там я это ощутил особенно остро. Особенно остро я ощутил праздник (о, какое ликование было в тот день в разбитой и жалкой столице)» (из письма невесте в Москву от 10 мая).

После капитуляции Берлина, а затем и всей Германии авторы писем и дневниковых заметок могли внимательно вглядеться в противника. Немецких солдат и офицеров тогда еще трудно было назвать «бывшим» врагом. «Мимо нас идут пыльные, угрюмые серо-зеленые колонны. Это гонят тысячи фрицев, пытавшихся убежать на ту сторону Эльбы. Их не приняли американцы, и теперь они плетутся, склонив головы, на восток» (из письма Александра Эйнгорна). «Война кончена, гитлеровские головорезы под страхом окончательной гибели в случае дальнейшего сопротивления сложили оружие. Вот они бредут колоннами, противные рожи» (из письма Соломона Гринкруга). Обе цитаты относятся к 9 мая.

Впервые увиденные вживую, мирные жители Германии поначалу тоже не вызывали особых симпатий. Лев Городенский писал родителям: «Население смотрит на нас с боязнью, несмотря на то, что мы к ним даже не притрагиваемся» (13 апреля); «Иногда бывает даже противно смотреть на этих „фрау“ в мужских штанах и с какой-то низкой, заискивающей улыбкой» (19 апреля). Из письма Евсея Кругликова жене и дочери в Москву, 23 апреля: «На территории Западной Польши видел я много верениц немцев и немок (Frau), шествующих со своим скарбом из Польши в другие места. Наконец-то и они узнали, что такое вой­на». «Чистокровные арийцы (и арийки) так же мрачны, как и их дома. Теперь-то они начинают понимать, что затеяли недоброе дело и расплачиваются за него, хотя полная расплата еще впереди».

Живой интерес у советских воинов вызывали союзники по антигитлеровской коалиции. «Скоро думаю увидеть союзных солдат» (Лев Городенский, 14 апреля). «Война в Европе скоро окончится. Я тоже так думаю, да и все так думают. Мне бы очень хотелось еще побалакать по-английски, рассказать им обо всём», – писал 28 апреля Ефим, брат Соломона Гринкруга. Александр Эйнгорн 9 мая сообщал жене: «Мы уже третий день не воюем, вышли к Эльбе, соединились с американцами». В тот же день Эммануил Казакевич в своем письме делает пометку: «На Эльбе. В день Победы».

В день Победы чувства солдат и офицеров были противоречивы. Казакевич писал: «Вспомнил я и о друзьях, погибших в сражениях этой вой­ны или пропавших без вести». Не мог отдаться ощущению праздника и Соломон Гринкруг: «Печально только, что не дожила до этого моя семья. Как тяжело это переносить именно сейчас…»

Да ведь даже и 9 мая смерть была еще рядом. Эфраим Генкин записал в дневнике: «Ну, вот вой­на и кончилась. Сумасшедшие немцы продолжают стрелять. Сегодня они обстреляли меня в дороге. Как обидно было бы умереть в „последний“ день вой­ны». «А вверху плывут самолеты бомбить „непокорных“ фрицев, а впереди где-то стрельба…» Как верно заметил 10-го числа в письме невесте Яков Попелянский, подлинное осознание Победы должно было прийти позднее: «Появляются отдельные мысли, образы вой­ны, аналогии, сравнения, но через некоторое время только мы осознáем, чтó это за день – 9 мая 1945 г.» Но в том же письме он отмечал: «Весь день гремело „ура“ и салюты. Даже немцы улыбались нам».

Подлинно праздничным было письмо Александра Эйнгорна от 9 мая: «С Победой! С окончанием вой­ны! Со скорой встречей!» «Сегодня празднуем в красивом немецком поместье. Разместились прекрасно. Сейчас готовим к вечеру зал помещика. Будет общий торжественный ужин. Выпьем за Победу».

Сильным мотивом было стремление домой. Кто-то, как Соломон Гринкруг, потерял свою семью и (парадокс!) только потому и выжил, что был призван на фронт. Но многих других ждали жены и невесты, дети и родители. Москвичка Анна Евсеевна Сегалевич не видела родного сына Евсея Гохмана даже не четыре военных года, а пять лет – с тех пор, как он был призван в 1940 г. Слушая сводки с фронтов, она считала и дни, и километры, и каждый день ждала писем. «Дорогой сыночек! Я счастлива каждый раз, получив от тебя весточку. Твои письма такие хорошие, они меня согревают. Сыночек, постарайся описывать всё пережитое». «Твои письма – это самая большая радость для меня».

Эммануил Казакевич, 9 мая: «А душа рвется домой, в ликующую Россию, к вам». Яков Попелянский, в тот же день: «Когда мы снова вернемся в Москву, мы встретим ласковые взгляды ваши, милые, до боли милые взгляды любимых очей, мы на радостях будем немножко неуклюжи, чуть растеряемся в хмеле праздника». Евгений Войскунский – жене, 11 мая: «Поздравляю тебя с победой, с долгожданным и светлым праздником. Даже как-то не верится, что вой­на кончена и снова настала мирная жизнь…»

Мы не случайно завершаем нашу подборку письмами Казакевича, Попелянского и Войскунского. После вой­ны к ним придет подлинная слава. Военная повесть Эммануила Казакевича (1913–1962) «Звезда» принесет ему в 1948 г. Сталинскую премию, выдержит свыше 50 переизданий и дважды будет экранизирована. Евгений Войскунский (род. 1922) также станет популярным писателем, ныне он патриарх советской фантастики, автор военной прозы, один из старейших писателей России. Яков Попелянский (1917–2003) – известный врач, профессор, автор фундаментальных работ по неврологии.

 

Мы обращаемся к читателю. Если в Вашем домашнем архиве хранятся письма и дневники военного времени (вне зависимости от их содержания), фотографии, рисунки, личные документы или воспоминания – пожалуйста, отсканируйте их и пришлите в Архив Центра «Холокост» по адресу электронной почты: arch-holofond@mail.ru

 

Илья АЛЬТМАН, Роман ЖИГУН, Леонид ТЁРУШКИН