Фонтан

Мы представляем классические образцы сатиры и юмора. Авторы этих произведений не перестают удивлять остротой мысли и безудержной энергией творческого куража. К тому же эти сочинения не утратили своей актуальности и могут служить ответом на заявления наших современников.

В первый раз в Петербург попал. Город величественный. Памятников много. Только мокрый. Словно весь его помоями облили.

Но величественно. Вышел на Невский, растерялся. Кругом все люди, люди, – и глаза у всех такие, словно смотрят:

– А хорошее у этого подлеца пальто. Вот бы!..

Другой даже как будто сквозь пальто жилетку видит!

Впечатление такое, словно вот-вот тебя сейчас схватят, затащат куда-нибудь, разденут.

Вернулся домой, рассказал коридорному. Смеется:

– Это, – говорит, – сударь, с непривычки. Весьма многим, – говорит, – которые приехавшие, спервоначала так думается. У нас в 33-м номере, помещик стоял, – так тот раз даже самого себя в полицию с перепугу отправил. Подошел к околоточному, невесть на себя что нагородил. «Арестуйте!» Для безопасности. Уж очень один встречный господин пристально на его пальто воззрился. Но только вы не извольте опасаться. Это они так только, – взглядом. Поэтому у нас это довольно строго запрещено, и полиция охраняет.

Решил, однако, – буду ходить, держаться поближе к полиции. Береженому-то лучше.

26-го августа.

И шельма же наш брат-провинциал. И выжига! Знал ведь, куда по своему делу пойти! Прямо к Мильбрету. И никто меня не учил, ей Богу. Так по наитию какому-то.

Прямо в сосредоточие попал.

Вхожу по лестнице, – перегоняет молодой человек, недурной наружности, в партикулярном платье, на лице этакое рассуждение.

– Министерство внутренних дел, – говорит, – не приходило?

– Никак нет! – швейцар говорит. – Министерство внутренних дел раньше пяти часов не собирается.

– А юстиция?

– Юстиция есть. Сейчас юстиции семь бифштексов пронесли.

– Земледелие?

– Министерство земледелия в кабинете зеленый горошек кушает.

Величественно!

Вот Русью-то откуда правят. Здесь мне и основаться.

27-го августа.

Оказывается, не туда попал. Лакей мне все объяснил, – дал ему трешницу.

– Ежели, – говорит, – вам для дел, так вам к Доминику надо трафить. А у нас только справки. Потому у нас чиновник ест мелкоместный, который справляющийся.

Величественный город. Для справок особый ресторан держат!

28-го августа.

Был у Доминика.

Ну, и ресторан! Сказка! Ручки из настоящей меди. Блестят так, глазам больно. Вот бы наш трактирщик Влас, что держит трактир возле будки, посмотрел. Сдох бы!

И народ кругом, сразу видно, деловой. Шапки не снимает, – некогда. Ест – стоя, пьет – стоя.

При мне одному предложили:

– Вы бы сели!

Даже обиделся:

– Что вы этим хотите сказать? «Сели». Самих бы вас не посадили!

Имел счастье познакомиться с одним господином.

Личность величественная. Богач, должно быть, дьявольский. За все вперед платит. Даст десять копеек, – сейчас ему рюмку водки нальют, даст пятачок, – ему пирожок на блюдечке. Он здесь прямо как свой. Все привычки его знают.

Спросит пирожок, а буфетчик сейчас:

– Пятачок позвольте!

Знают, что он вперед платить любит.

Я так думаю, что он по юстиции. Потому у него что ни слово:

– Вот когда я был в суде!

Часто бывает, – за своим делом следит. Всех председателей знает. И, видимо, строг. Попробуй с ним заговорить о прокурорах.

– Это прокурор? Да это…

И такое слово скажет… Величественно. Я думаю, он их скоро всех сменит.

Хотя у меня, – слава Богу, Бог миловал, – до суда никакого дела нет, но познакомиться с таким лицом никогда не лишнее.

Предложил ему осетрины. Не уклонился. И был так добр, что два «шнитта» выпил.

29-го августа.

Оказывается, что я с величественным господином маху дал.

Юрист-то он – юрист, но больше так… практик. Судился много.

Рассказал ему мое дело.

– Ежели, – говорит, – у вас фонтан, так вам в Кюба надо. У нас по этим делам – Кюба.

И взял десять рублей.

30-го августа.

Был у Кюба. Величественно. Швейцар в ливрее. Сразу видно, что присутственное место. Я ему сейчас трешницу в руку.

– Какой стол у вас, – спрашиваю, – по нефтяным делам?

– А вот тут, – говорит, – полевей пожалуйте!

Обратился к столоначальнику, который моим столом заведовал. Маньчжур, но очень любезен и даже снисходителен.

– Будьте, – говорю, – так любезны, дайте мне, пожалуйста, если это вас не затруднит, осетрины и уж кстати если можно, то и ростбифа.

– Все, – говорит, – возможно!

Так меня это слово ободрило!

– Позвольте, – говорю, – сказать вам уж откровенно: я больше не насчет осетрины, а насчет нефти. Нефтяные залежи. Устройте, как-нибудь. Директором будете!

– Гм! – говорит. – Это, стало быть, насчет компании.

– Вот, вот, – говорю, – насчет компании.

– Так это вам, – говорит, – с полчаса обождать нужно. У нас оживление промышленности не раньше половины первого начинается.

– Как бы? – говорю.

– А вы, – говорит, – позвольте ваш носовой платочек, я керосином надушу, – не извольте беспокоиться, компания на запах соберется. Такая реализация произойдет!

И действительно.

Подушил. Сижу. Начали собираться и все воздух нюхают, все нюхают.

– Черт, – говорит, – знает, откуда это так пахнет. Даже аппетит разыгрывается.

Как вдруг входит господин. Величественный такой. Потянул носом, даже в лице переменился.

– Али, – кричит, – кто из Баку приехал?

– Из Баку, – столоначальник говорит, – никого.

– А почему в воздухе так пахнет?

– Это, – говорит, – вот от них дух идет!

Величественный господин прямо ко мне. Глаза горят. Даже «здравствуйте» не сказал.

– Почему запах?

– Залежи, – говорю, – нефтяные у меня…

– Где? – спрашивает, а у самого голос так и дрожит, так и дрожит. – В Баку? Где?

– Зачем, – говорю, – в Баку. В Рязанской губернии. У меня в усадьбе… Кладовка… огурцы… трава… лампа… в конце июля обнаружилось…

Разъяснил, как следует, – как вскочит:

– Дурак! – кричит. – Подлец! – кричит. – Разбойник! Негодяй! Невежа! Изменник!

– Позвольте, – говорю, – не имею чести знать вашего имени, отчества…

– У него, – говорит, – у олуха, нефтяные залежи, – а он, пентюх, с июля дома, в Рязанской губернии, киснет! Тут люди без дела сидят, без хлеба, – а он там ходит и только нюхает. Да как же ты не подлец после этого? Да ты бы раньше-то. Да мы бы в этот месяц такое оживление промышленности создали, – святых вон выноси! Запищала бы у нас твоя Рязанская губерния!

И сейчас еще четверых таких же предприимчивых людей к столу пригласил.

Сейчас же, тут же, на оборотной стороне счета, и подсчет сделали. Перво-наперво учредительские акции. Тому сто, тому тысячу. Что-то много у них вышло. Мне пятьсот дали.

– Учредительская акция – это все!

Сейчас этот подсчет на обороте другого счета переписали и мне один экземпляр дали.

– Храни, – говорит, – эту бумажку, как зеницу ока! – Теперь твое дело в шляпе!

А сами за головы схватились и даже застонали.

– Ах, – стонут, – если бы Гольденберг жив был! Прямо Гольденбергское дело!

– А кто такой, – робко спрашиваю, – Гольденберг был?

Даже воззрились.

– Гольденберг?! – говорят. – Да если б Гольденберг жив был, – ты бы уж сейчас миллионером был! Из-за стола не выходя!

– А другого, – говорю, – Гольденберга нету?

– Другого! Он говорит – другого! Гольденберги родятся веками! Человечество сто лет беременно бывает, пока Гольденберга родит. А впрочем, и теперь люди есть. Не бойся! Будет взмылено!

31-го августа.

Дела – фурор! Величественно идут дела.

Прихожу сегодня в Кюба, на заседание по оживлению отечественной промышленности, встречают:

– Пей «Монополь»! Акции уж на 50 рублей выше номинала стоят!

– Да как же, – говорю, – они стоять могут, ежели их еще нету?

– А это уж, – говорят, – не твое дело. Пей и молчи. Молчи и пей. В этом оживление промышленности и состоит.

<…>

3-го сентября.

Акции идут в гору и в гору.

Теперь нужно уж и за хлопоты приниматься.

Вчера мне объявили:

– Теперь пора уж и к Донону обратиться.

– Прошение, – спрашиваю, – что ли писать надо?

– Зачем, – говорят, – прошение? Можно и без прошения дело объяснить!

Так в Петербурге все просто и величественно. Господи!

<…>

4-го сентября.

Кюба… Эрнест… Не помню… Ничего не помню…

7-го сентября.

Караул! Пожар! Катастрофа! Всемирный потоп! Все погибло. Разрушено. Ничего нет.

Нефть… фонтаны… Кюба… Эрнест… акции… ничего… ничего… не существует.

Сейчас получил из дома письмо.

Жена пишет:

«Наконец, узнала истинную причину, почему огурцы провоняли».

Черт тебя узнавать просил!

«Оказывается, эта дура Афимья, когда капусту в погреб спускали, раскокошила бочку с керосином, который был куплен на зиму, и вышибла днище. Оттого и огурцы теперь погибли, и земля около кладовки керосином пропиталась, и даже варенье»…

Потонуть тебе в твоем варенье.

Кинулся к Кюба, мертвый, прямо мертвый, повалился на диван.

– Все… все… погибло… днище… – только и говорю.

Отпоили водой.

– Что случилось? – спрашивают.

Рассказал все толком.

Расхохотались.

– Только-то?

– Как, – говорю, – только? Черта вам еще?

– Велика, – говорят, – важность! Акции, и даже все уж учредительские, проданы. Вот они, денежки-то.

– Да что ж делать теперь? Делать что?

– Как что делать? Рыть будем. Ну, нефти нет, – может быть, другое что есть. Может, там золото есть. Почем знать? Денег не хватит, – дополнительный выпуск акций можно сделать. Ты чем нюнить-то, садись-ка вот, ходатайства о выпуске облигаций подписывай. Облигации теперь надо выпускать. Вот что.

Подписал. Величественно!

Какого-то числа, день был без числа.

Живу. И промышленность, чувствую, живет. Ведь подумать только, как это оживит Рязанскую губернию! Ах, Петербург! Обо всей России думает!

 

Влас ДОРОШЕВИЧ (1905)