Неподцензурный правдолюб

Он беззаветно верен Правде как единству Истины и Справедливости. Всем содержанием и духом своего творчества он независим от оков цензуры. «Юз Алешковский – феноменальный синтез российской печали и сарказма», – пишет Марк Захаров. «Это необычайно остроумный писатель как в своих знаменитых песнях, так и в прозе, – подчеркнул Фазиль Искандер. – Его социальная критика всегда выражена в остропарадоксальной форме». Андрей Макаревич: «В книгах Алешковского – редкая свобода полета мысли и замечательная точность ее словесного воплощения. Они – безупречный тест на ханжество и отсутствие чувства юмора». Этим заслуженным дифирамбам предшествовали десятилетия остракизма и хулы.

 

Трудный ребенок

Родился он в благополучной еврейской семье 21 сентября 1929 г. Отец, Хаим Иосифович Алешковский, служил военным инженером в Красноярске, затем в Москве и Латвии. Во время войн­­­ы – интендант 3-го ранга на танкоремонтном заводе, награжден орденом Красной Звезды «за образцовое выполнение боевых заданий командования Северо-Западного фронта». Мать, Вера Абрамовна, растила двоих сыновей: озорного Иосифа, названного в память дедушки из Мозыря, и послушного Марка, ставшего впоследствии известным историком-медиевистом, археологом. «Брат мой, младше меня на 3,5 года, был положительным человеком, а я всегда считался отрицательным».

Из детсада его вместе с одной девочкой выгнали «за совершенно невинное и естественное изучение анатомии наших маленьких тел», вспоминал он. Мама вздыхала: «А битерер ят» (идиш: «вредный мальчишка»). Если бы она знала французский, то сказала бы: «Еnfant terrible» («ужасное дитя»). «Я вел себя, как зверек... И вместе с тем на даче под Москвой, проснувшись, лазил по кустарникам, по огороду. Смотрел на букашек, таракашек, бабочек. Бездумно любовался природой».

В 1937-м Иосиф поступил в московскую школу, но учиться ему не хотелось. Во время эвакуации в Омске его оставили на второй год в шестом классе и в конце концов отчислили из школы. По собственному признанию, он «вырос на улице, в компаниях воровских, хулиганских, пару раз убегал из дома. В военное и послевоенное время почти все мальчики из московских дворов были приблатненные... Познакомился с матом, к сожалению, гораздо раньше, чем со сказками братьев Гримм. Очень рано стал самостоятельным, ненавидел советскую школу... Был весельчаком, бездельником, лентяем, картежником, жуликом, негодяем, беспризорником, велосипедистом, футболистом, чревоугодником... Хотя всегда помогал матери по дому, восторженно интересовался тайной деторождения и отношения полов, устройством Вселенной, происхождением видов растений и животных и природой социальных несправедливостей, а также успевал читать Пушкина, Шарля де Костера, Дюма, Жюля Верна, Гоголя. Позже читал философские книги без разбору и уже задумывался над прочитанным... С течением времени начал писать стишки под влиянием платонических влюбленностей в знакомых девушек». Истощенный голодом и курением, он заболел туберкулезом легких и все-таки выжил. Прогуливаясь поздно вечером, свалился в подвал и повредил позвоночник, но выздоровел без осложнений.

 

Все пошло Юзом

Так «с радостями и бедами, с безумными подростковыми метаниями» Иосиф пережил войн­­­у. Вместе с семьей он в 1944 г. вернулся в Москву, полгода поработал на заводе, экстерном прослушал курс 10-го класса в вечерней школе, но выпускных экзаменов не сдавал и потому в вуз не поступал. «Я неосознанно предпочитал регулярному образованию и принуждению к дисциплине „мои университеты“, о чем нисколько не жалею, – говорил он позже. – ...Может быть, именно поэтому я, многогрешный, ни разу в жизни своей никого не продал и не предал. Но энное количество разных мелких, непростительных пакостей совершить успел». Свое «старомодное» имя Иосиф он сменил на «стильное» – Юз (от польского Юзеф), ставшее его литературным псевдонимом, а «одиозное» отчество Хаимович – на более приемлемое Ефимович.

Когда Юзу исполнилось 18, его призвали в армию и отправили служить на Тихоокеанский флот. Матрос Алешковский и здесь не раз умудрялся попадать в переплет, позже объясняя это так: «Я был в молодости такой гиперактивный, и не знал, что это синдром. Мне казалось, что это просто свойство характера. Во флоте я непрерывно залетал на губу. Армейская муштра не для меня, совершенно неприемлема». Однажды на третьем году службы, получив увольнительную, он с друзьями угнал автомобиль секретаря Приморского обкома партии, чтобы быстрее добраться до вокзала, вскочить в вагон поезда и прибыть к вечерней поверке. «Кто знал, что это автомобиль секретаря? Нас остановил патруль, мы подрались, я размахивал ремнем, кричал „Полундра!“... Короче, совершил уголовное преступление и получил четыре года, загремев в лагерь „за нарушение воинской дисциплины“. Мог получить меньше, но ушел в глухую несознанку: „Был смертельно пьян, ничего не помню“».

В исправительно-трудовой колонии, среди несломленных узников, ему было легче, чем в армии. Он слушал блатные песенки зэков, и ему «самому захотелось сочинить что-нибудь такое освобождающее – если не от решетки, колючей проволоки и конвоя, то от адской тоски по Москве, по свободе, по любви… по вольной, одним словом, жизни. Хотелось как-то поэтически выразить душевный и социальный, опыт». И он написал песню на мотив модного «Гимна студентов»:

Птицы не летали там, где мы шагали,

где этапом проходили мы.

Бывало, замерзали и недоедали

от Москвы до самой Колымы.

Много или мало, но душа устала

от разводов нудных по утрам,

от большой работы до седьмого пота,

от кошмарных дум по вечерам.

И еще одну ностальгическую песню он сочинил тогда же:

За дождями дожди,

а потом – холода и морозы.

Зябко стынут поля,

зябко птицы поют

под плащом ярко-желтой березы.

Лагерь, по словам Юза, стал для него «суровой школой жизни, величайшим опытом... Слава богу, успел дожить до дня, когда Сталин врезал дуба, а то обогнал бы его с нажитой в неволе язвой желудка». Когда пришла весть о кончине тирана, он бегал по зоне и восторженно кричал: «Гуталин подох!», имея в виду «лучшего друга людей, величайшего философа всех времен и народов, генералиссимуса».

Выйдя на свободу по амнистии, Алешковский стал работать шофером «аварийки» в тресте «Мосводопровод», потом на стройке. «Работа была тяжелая, денег хватало на то, чтобы не протянуть с голодухи ноги. Обитал в гнусной совдеповской коммуналке... Радовался бытию, получая копейки, пробовал кропать тексты эстрадных песенок, считал большой удачей, что однажды схлопотал всего пятнадцать суток». И эйфорически напевал:

Снова надо мною небо голубое,

снова вольным солнцем озарен,

и смотрю сквозь слезы на белую березу,

и в поля российские влюблен.

Пытался публиковать в журналах лирические стихотворения, но редакторы отвергали их. В довершение всего распался его брак с филологом-африканисткой, «в соавторстве с которой произвел на свет сына Алексея», будущего телережиссера и продюсера.

 

Из школьного детства – в совковые реалии

Алешковский решил зарабатывать на жизнь литературным трудом и в 1958 г. опубликовал свой ранний опус для детей. А в начале 1960-х стал писателем-профессионалом, сочиняя смешные детские рассказы, повести, киносценарии. Первый его сборник «Два билета на электричку» был издан в 1964-м стотысячным тиражом. Затем он опубликовал книги «Черно-бурая лиса» (1967), «Кыш, Двапортфеля и целая неделя» (1970), «Кыш и я в Крыму» (1975). По его сценариям сняты художественные фильмы «Вот моя деревня» (1972), «Происшествие» (1974), «Что с тобой происходит?» (1975) и др. В текстах от первого лица ему удавалось доверительно, увлекательно и с юмором поведать юным читателям о похождениях своих персонажей, об их увлечениях и заблуждениях, благих намерениях и досадных последствиях поступков, о дружбе, доброте и честности. К середине 1970-х определился его статус: популярный автор книг для детей младшего и среднего школьного возраста.

Параллельно Алешковский продолжал сочинять и негласно исполнять песни, «не зная, что они будут втихаря распеваться людьми с очистительным смехом и грустью сердечной». Из воспоминаний Михаила Рощина: «Юз появился в Москве зимой 1955-го, я увидел его впервые на кухне в Столешниковом переулке. Лысый симпатичный малый „еврейской национальности“ пел и сам себе аккомпанировал». Наиболее резонансной стала песня, написанная им в 1959-м:

Товарищ Сталин, вы большой ученый –

в языкознанье знаете вы толк,

а я простой советский заключенный,

и мне товарищ – серый брянский волк...

В чужих грехах мы с ходу сознавались,

этапом шли навстречу злой судьбе,

но верили вам так, товарищ Сталин,

как, может быть, не верили себе...

Вчера мы хоронили двух марксистов,

тела одели ярким кумачом,

один из них был правым уклонистом,

другой, как оказалось, ни при чем...

Дымите тыщу лет, товарищ Сталин!

И пусть в тайге придется сдохнуть мне,

я верю: будет чугуна и стали

на душу населения вполне.

В тексте народные элементы сочетаются с пара­фразами и пародиями на русскую и советскую поэзию, перекликаясь с эпизодами из недавней истории. Некоторые разошлись на афоризмы: «Вот здесь из искры разводили пламя – спасибо вам, я греюсь у костра»; «Мы рубим лес по-сталински, а щепки – а щепки во все стороны летят». А. Битов увидел в этой песне вершину творческой биографии писателя, Ю. Кублановский включил ее в список шедевров, а С. Лурье назвал «бессмертной». Автор признался: «Для меня это было совершенно неожиданно, потому что песню я написал и пропел для себя в одиночестве и не рассчитывал ни на какой успех. Она стала шлягером, что мне было лестно, поскольку я уловил общее настроение советских граждан».

В сатирической «Семéечке» бард поведал о том, как «симпатичный грузин демонстрировал ндрав», расправляясь с женой, а «самый добрый на свете отец» ломал судьбы сыновей и дочери. С язвительным сарказмом Юз писал о «свергнутых богах» – «антипартийном человеке» Молотове и Хрущеве, который

…ездил по Советскому Союзу,

дешевой популярности искал,

заместо хлеба сеял кукурузу,

людей советских в космос запускал.

На мотив «Разлука ты, разлука, чужая сторона» он пел о Че Геваре, покинувшем Фиделя и свою семью, поскольку «марксистская наука теперь ему жена». В «Медвежьем танго», используя сталинский дифирамб Горькому, высмеял хунвейбинов, для которых цитатник Мао, «вот эта штука в красном переплете, во много раз сильней, чем „Фауст“ Гёте». А в «Брезентовой палаточке» раскрыл лицемерную «романтику» комсомольцев-добровольцев на БАМе.

Не забывал Юз и об ужасах концлагерей, где узники, годами лишенные половой жизни, в отчаянии искали эрзацы ее то в «окурочке с красной помадой», невесть как попавшем в зону «колымского белого ада... в морозном дыму» («Окурочек»), то в гомосексуальной «барачной свадьбе» («Советская лесбийская»). Ту же тему автор затрагивает в песне с антисоветским душком о долгожданной встрече заключенного с женой, пронесшей под подолом самогон и самосад и разделившей с ним брачное ложе на казенном матраце под присмотром надзирателя в «глазок» и под скабрезные шутки лагерников («Личное свидание»).

 

Живой классик жанра

Сочиняя рифмованную «антисоветчину», Алешковский не скрывал своего авторства. Но публично он крамольных песен не исполнял, «за бугром» не публиковался, а на Лубянке числился «сильно пьющим анекдотчиком». Он «вовремя успел понять, что главное – быть писателем свободным, а не печатаемым, и поэтому счастлив был пополнять ящик сочинениями». Больше всего в своем творчестве Юз ценил самиздатовскую прозу, о трудностях перехода к которой рассказал: «Мир детства, которым я был занят, отличался от мира тоталитарного государства, который простирался вокруг меня... Я почувствовал желание написать что-то взрослое, но долго не мог, потому что считал себя несостоятельным перенестись в абсурдный мир советской действительности».

В 1970 г. Юз написал «в стол» сатирическую повесть «Николай Николаевич», в которой устами бывшего вора описал погром, учиненный лысенковцами над «менделистами-морганистами». Герой рассказывает, как под видом референта устроился донором спермы в НИИ, во имя открытий в биологии мастурбировал и был обвинен в «фальсификаторстве и мошенничестве». Остросоциальная повесть с пикантным сюжетом вызвала интерес у читателей самиздата. Виктория Токарева сказала об этой вещи: «Самый чистый роман о самой чистой любви, написанный самым чистым матом». «Хулиганское» произведение с подзаголовком «Светлое путешествие в мрачном гадюшнике советской биологии» было издано на Западе спустя десять лет и стало для автора «входным билетом» в большую литературу.

В 1975-м он создал плутовской роман «Кенгуру». Главный герой – уголовник, которому следователь поручает взять на себя нераскрытое дело «о зверском изнасиловании и убийстве старейшей кенгуру в Московском зоопарке в ночь с 14 июля 1789 г. на 5 января 1905 г.». Утрированные сценки допросов, суда, приговора и наказания в эксцентричном изложении блатным жаргоном героя романа обретают формы нелепых фантасмагорий и вместе с тем реалистично отражают беспредел, царивший в советской юстиции.

Спустя два года Алешковский пишет повесть «Маскировка», в которой персонаж воспроизводит двойственную картину города, наземная часть которого являет собой жалкие хрущобы с пустыми магазинами, а подземная – огромный завод, где изготовляют водородную бомбу. В сардоническом ключе описаны «ударный труд» в цехах, заседание парткома в бункере под кладбищем и метаморфозы, создающие фальшивую видимость нормального городского быта «для обмана ЦРУ». В финале книги ее герой – ударник комтруда и правозащитник – уволен с работы, исключен из партии и брошен в психбольницу.

Самый крупный роман «Рука» (1979) Алешковский посвятил второй жене Ирине, верной подруге жизни. Откровения гэбиста, мстящего за убийство большевиками его родителей, становятся приговором коммунизму – «современному проявлению абсолютного сатанизма», по словам немецкого слависта В. Казака. С циничным откровением палач рисует историю советской власти как цепь кровавых преступлений, ее вождей – как бандитов без совести, а идеологию марксизма-ленинизма – как сплошную демагогию. Сам автор назвал роман «антисоветским, антикоммунистическим», а его главным предметом счел трагическую судьбу личности в тоталитарном государстве.

Во всех работах писателя проявляется специфика жанра: абсурдность ситуаций, усугубляемая гиперболой, гротеском и каламбурами; реминисценции и аллюзии по поводу Сталина, его подельников и преемников, казенные клише, вызывающие у читателя «немой смех отчаяния»; монолог-исповедь с использованием блатного жаргона и ненормативной лексики, органично выражающих быт и психологию маргиналов советского общества. Ю. Алешковский, как считают литературоведы, продолжил традиции классиков литературы Ф. Рабле, Ф. Кафки, М. Салтыкова-Щедрина, М. Булгакова, М Зощенко и др.

 

Наконец-то свободен!

Испытывая «удушье от воздуха советского бытия» и страх оказаться за решеткой, Юз решает «свалить из Совдепии» по еврейской линии с женой и пасынком. В декабре 1978 г. его «лагерные» песни были опубликованы в альманахе «Метрополь». Спустя два месяца, когда пресса шельмовала его как «зоологического антисоветчика» и «блатного порнографа», он уже успел выбраться из «болотного застоя» в Вену, затем в Рим, а в августе – в Нью-Йорк, обосновавшись позже в Миддлтауне (штат Коннектикут).

Под впечатлением эмиграции Алешковский сочинил повесть «Карусель», темой которой стал антисемитизм в СССР. По сюжету Давид Ланге, карусельщик высшего разряда, бывший фронтовик-разведчик, орденоносец, покидает страну после того, как его сын-сионист решил уехать в Израиль, а дочь, фанатичная комсомолка, затравленная партбонзами, покончила с собой. Ланге долго колебался, не давая согласия на выезд сыну, решившему жить на исторической родине. Боялся и стыдился своей национальности, плакал от презрения к себе, к евреям-приспособленцам и жуликам. Размышлял об антисемитизме, укоренившемся в разных слоях населения вплоть до коррумпированных верхов, утративших веру в коммунизм, о лживой пропаганде и бесчисленных страданиях народа во имя иллюзорных целей. Пережил «карусель» доносов, угроз, клеветы, шантажа, провокаций, ареста, принудительного лечения в психбольнице и все-таки «остался человеком добрым, веселым, не предателем и не вонючим жлобом».

Воздух Запада придал писателю свежие силы и подвигнул на бесцензурные публикации, в которых он смог открыто высказать наболевшее. «Америка – моя вторая родина, где я начирикивал свои сочинения в простых условиях естественной свободы», – признался он. В 1982 г. Юз написал повесть «Синенький скромный платочек» в форме писем душевнобольного ветерана войн­­­ы «генсеку маршалу брезиденту Прежневу Юрию Андроповичу». В бредовых высказываниях пациента дурдома проступает беспощадная правда о «корифеях» марксизма и воплощении их утопических идей в порочных деяниях учеников. «Книга последних слов» (1984) состоит из рассказанных подсудимыми уголовных историй, в которых обнаружилась обширная криминализация общества. Один из рассказов «Еврейский анекдот» – о торгаше, по поручению органов зверски избившем некоего Друскина, который собирался уехать в Израиль и передавал за рубеж информацию об антисемитизме в Союзе. Преступник требует освободить его и устроить на юридический факультет МГУ, где он «научится бороться с сионизмом легальными методами и с соблюдением ленинской законности».

В романе «Смерть в Москве» (1985) Алешковский создал собирательный образ еврейского отщепенца в лице Льва Мехлиса. Конторщик-недоучка под маской «идейного коммуниста» добрался до постов главреда «Правды», зампреда Совнаркома, начальника Главполитупра РККА, члена Оргбюро ЦК и министра госконтроля. Автор беспощадно раскрыл психологию беспринципного карьериста, мародера, развратника и палача, в угоду прославляемому им Сталину и ради шкурной выгоды шагавшего по трупам соучастников и безвинных людей, в том числе соплеменников. В страхе пережив все «чистки», Мехлис агонизировал за три месяца до смерти ненавистного ему «пахана»-юдофоба.

Одолев инфаркт, Алешковский написал в Америке еще около десятка книг («Блошиное танго», «Признание несчастного сексота», «Руру», «Перстень в футляре», «Семейная история», «Предпоследняя жизнь. Записки везунчика» и др.). С болью и неувядаемым юмором обращаясь к позорным страницам и фактам истории страны Советов, он обогащает свой литературный труд новыми темами и сюжетами, приемами сатиры и языковыми оборотами. Произведения Юза Алешковского переведены и изданы в США и Западной Европе. В СССР первая публикация его песен состоялась в «Новом мире» в самом конце перестройки. Некоторые прозаические произведения в 1990-х гг. изданы в России, куда писатель не раз приезжал и где решительно примкнул к демократической общественности, выступил против закрытия Путиным телеканала НТВ.

В последней книге Алешковского «Маленький тюремный роман» (2009) действие снова возвращается к временам сталинских репрессий. Центральный персонаж, выдающийся ученый, по навету коллег попадает в застенки НКВД, где его пытают с целью выбить ложные показания о шпионаже. Он стойко переносит побои, но для спасения семьи придумывает, будто тайно занимался клонированием человека. Роман удостоен престижной российской премии для зарубежных писателей, пишущих на русском языке.

Иосиф Бродский писал о его творчестве: «Повествовательная манера Алешковского... берет начало не столько в сюжете, сколько в речевой каденции повествующего», которая «всегда уникальна и детерминирована сугубо личным тембром голоса рассказчика». Перефразируя цитату о гоголевской шинели, поэт сказал о писателе: «Он вышел из тюремного ватника». Друг Юза постмодернист Андрей Битов отметил неповторимую игру слов в его текстах – «этот социальный волапюк подворотен, окопов, тюрем, лагерей» в смеси с «ревпропагандой и непотребной советской фразеологией». Вместе с тем Алешковский, по убеждению Битова, вовсе не вульгарный циник и не пессимист: ведь он «повествует о смысле вечных общечеловеческих ценностей», и для него «радость жизни – основная моральная ценность».

 

Давид ШИМАНОВСКИЙ