Счастье не для всех

В самом раннем детстве я мечтал прожить 129 лет и 3 месяца. Просто ради того, чтобы посмотреть, как будут праздновать наступление 2000 и 2100 годов и сравнить впечатления. Но потом мне сказали, что люди живут всего сто лет, и я несколько поумерил свои запросы. Ладно, 100 так 100. За это время уж точно изобретут таблетки от старости и микстуру от смерти.

Потом наступило уже не самое, а просто раннее детство, и я рассудил (в детстве я очень любил рассуждать), что 100 лет – это слишком много. Собственно, много даже 50. В этом возрасте люди уже становятся бабушками и дедушками, а это счастье не для всех. До полувека и более, полагал я, должны доживать только хорошие люди. Этот тезис косвенно подтверждался тем, что мне как-то не встречались плохие люди старше 50. Мне вообще мало встречалось плохих людей. Так, навскидку, пожалуй, ни одного и не припомню. И стариков среди них точно не было.

Себя я к хорошим людям не относил ни тогда, ни потом (потому что какой же из меня хороший человек, если я про себя ТАКОЕ знаю!). Следовательно, рассуждал я дальше, прожить полвека мне никак не светит и не должно светить, по справедливости. 49 – тоже не вариант; очень обидно должно быть помирать, не дотянув совсем чуть-чуть до юбилея. А значит, идеальный возраст для смерти – 48. «Как Пушкин», – думал я тогда. С чего я взял, что Пушкин прожил 48 лет – это другой вопрос, ответа на который я не знаю.

Это детское убеждение я пронес почти до сих пор. И еще неделю назад (ну, чуть больше) продолжал надеяться, что в последний момент меня переедет трамвай. Или еще что-нибудь случится. Не то чтобы я так уж жаждал смерти, но уж очень хотелось в кои-то веки оказаться правым. Типа «ага, я же вам говорил!». Но день рождения прошел, а я остался живой, только с сильнейшим насморком. Прямо скажем, несерьезная замена смерти.

Меня это сильно обескуражило. Я к такому не был готов. Не планировал и не рассчитывал.

Если через год вдруг окажется, что я хороший человек – вообще все детские убеждения полетят к черту.

Даже не знаю, как я тогда буду жить дальше.

Петр МОРДКОВИЧ