«Эту вой­ну нам нельзя проигрывать!..»

Пока еще живы последние из тех, кто не понаслышке знает о том, о чем мы действительно вспоминаем 27 января© ARTUR WIDAK_ANADOLU AGENCY_Anadolu via AFP

Записка, которой лучше бы не появляться

19 ноября 1942 года один немецкий университетский профессор, правовед и военный юрист Эрих Швинге (1903–1994), писал с фронта другому такому же коллеге-камераду Эрику Вольфу (1902–1977) из Полтавы в Вену: «В Ровно до начала вой­ны было 50 тыс. жителей, из них половина евреи. Из евреев не осталось ни одного, их всех „переселили“ (как это принято там говорить), в том числе 17 тыс. за три дня в ноябре 1941 г. и 4000 14 июля этого года. Коллеги могли бы добавить много впечатляющих деталей. Эту вой­ну нам нельзя проигрывать, а то будет худо! Восточнее (Ровно. – П. П.) я вообще не видел ни одного еврея, они исчезли все до одного, а ведь в Киеве их должно было быть 100 тыс.!»

Всё понятно, не правда ли? Сталинград еще впереди, но нос юриста уже чует, мур-мур, чем это всё мяукнуться может… «Вой­ну нам нельзя проигрывать!»

Вспоминается и крайнее раздражение фельдмаршала фон Рейхенау, начертавшего на служебной записке подполковника Гросскурта от 21 августа 1941 г.: «Лучше бы этой запис­ке вовсе не появляться!» Чем же так прогневал командующего 6-й армией Гросскурт, первый офицер штаба его 295-й пехотной дивизии?

А вот чем. В городе Белая Церковь, где в середине августа 1941 г. квартировала 295-я дивизия, находилась тогда же и зондеркоманда СД 4а под руководством штандартенфюрера Пауля Блобеля – та самая и того самого, что через месяц с небольшим проявят себя в Бабьем Яру. Зондеркоманда занималась своим прямым и привычным делом – расстреливала в леске за городом местных евреев, всего около 3000  человек. Помощников у них тут было поменьше, чем будет в Киеве, так что расстрелы тоже заняли не один день. А детей тогда еще полагалось расстреливать отдельно от родителей, после них. В результате около 90 еврейских детишек в возрасте от нескольких месяцев до шести-семи лет задержались в этом мире и оказались в одном из зданий в центре города, под охраной украинских полицейских. Чтобы не тратить продукты зря, их как минимум сутки не кормили и не поили. Отвечать на такое обхождение мальцы умели только одним – неумолкаемым плачем и ором. Поблизости квартировал и вермахт, офицеры и солдаты не могли из-за этого заснуть, но хуже всего было тем, кто пошел выяснить источник такого безобразия: как только они попадали в те две комнаты, где находились дети, их ушам, глазам и носам открывалась картина столь безобразная, что уж точно было не заснуть. Военнослужащие сообщили об этом капелланам своей дивизии, и оба, и католический, и евангелический, посетив эти комнаты, рапортовали об увиденном в свой штаб, Гросскурту. В сущности, это были письма-протесты, но не против убийства всех взрослых евреев Белой Церкви и не против бесчеловечного содержания их детей накануне их неизбежного расстрела, а против того, что несчастные немецкие солдаты или не могут заснуть, или приходят на всё это посмотреть и уходят взволнованные, взбудораженные, и это нехорошо для их психического состояния. Тогда эти еврейские ясли посетил и Гросскурт и тоже возмутился: в частности, тем, что охрана украинская. Приказав отменить расстрел до особого распоряжения командующего армией, он, соблюдая субординацию, направил тому – через начальника штаба Группы армии «Юг» фон Зодерстерна – свою записку.