Плюралист Франек

Когда Франек появился в нашем конструкторском бюро в Вашингтоне, я просто не находил себе места от радости. Еще бы, Франек говорил по-русски не хуже меня! Он сказал, что вообще-то он белорус, но сейчас приехал из Индонезии, где прожил несколько лет, и привез оттуда жену и ребенка.

Мы работали рядом, и Франек советовался со мной о тех или иных узлах конструкции, которую мы проектировали. Он не любил вспоминать о своем прошлом, но я чувствовал, что его брак с индонезийкой подходит к концу: он резко и отрывочно говорил с ней по телефону и часто бросал трубку.

Однажды во время работы я услышал, что он мурлыкает какую-то песенку, склонившись над чертежами. Я прислушался: это была песенка на идишe.

– Откуда ты знаешь эту песенку, Франек? – поинтересовался я.

– Папа научил, – сказал он. – Еще тогда, в Белоруссии. А вообще-то я по жене буддист. У нас, буддистов, жизнь – страдание. И после смерти мы не попадаем, как некоторые, в рай или в ад, а просто переходим к другой форме страдания. Понимаешь?

– Понимаю, – сказал я. – Только зачем тебе это нужно? Ты уже достаточно настрадался, начиная с Белоруссии и кончая экзотической женой с Суматры. Ты как Миклухо-Маклай.

– Не богохульствуй, если не понимаешь, – сказал Франек. – До чего же вы все тупые и невежественные, выходцы из Советского Союза! Вам бы все осмеять. Циники!

Однажды Франек пришел на работу мрачный и сосредоточенный. На его пальце было массивное золотое кольцо с таинственными письменами и эмблемой.

– Буддизм изжил себя, – сказал он. – Масоны – вот кто сможет перестроить этот мир, погрязший в пороках и ненависти. Только всемирная любовь и братство могут спасти несчастное человечество. Я стал масоном. Поскольку это секрет, никому об этом не трепись. Понял?

– Понял, – сказал я. – Ты ушел от своей азиатской жены. Что будет с ребенком?

– Алименты, – пробурчал он. – Алименты. И это тоже часть всемирной любви и братства между народами.

Масон Франек часто ходил в бары для одиноких и проповедовал девушкам, которых ему доводилось провожать, основные принципы франкмасонства. Одна из них ему очень понравилась. Она приехала в Вашингтон из Сирии и училась в университете. Франеку понравилось, что в баре она ничего не пила, как некоторые, и вела себя очень скромно и достойно.

– Ты очень заостряешь, – сказал он мне однажды, когда я разговорился с ним по поводу событий на Ближнем Востоке. – Палестинцы имеют право на свою землю, с которой их согнали твои проклятые израильтяне. Вообще – всё это часть масонского заговора и всемирного еврейства против миролюбивых сил арабского Востока.

– Франек, иди выпей чего-нибудь, – сказал я, – а то ты в трезвом виде несешь такую околесицу, что уши вянут.

– Я не пью, – сказал он грустно. – Нам Аллах не позволяет...

– Франек! – воскликнул я. – Ты перешел в магометанство! Что случилось с белорусским ребенком, которого папа учил петь еврейские песни?

– Я женюсь! – сказал он. – Сайда изумительная женщина!

И углубился в Коран, который он читал исключительно в рабочее время.

Он больше не откликался на имя Франек, потому что взял себе новое – Абдул Карим.

– Абдул Карим! – кричал я. – Передай рейсфедер, если Аллах тебе это позволяет!

– Возьми, нечестивый, – отвечал Абдул Карим и с презрением от меня отворачивался. – Мы вам, суки, покажем Кэмп-Дэвид!

Сайда, так ловко заманившая и обратившая моего Франека, решила показать его своему папе в Дамаске, где папа в феске и белом халате ведал нефтяными делами.

Назад Франек вернулся грустный-прегрустный.

– Сайда, конечно, замечательная девушка, – сказа он, – но ее папа! Когда он меня увидел, он сказал, что немедленно позвонит Ясиру Арафату, чтобы тот подготовил парочку террористов на мою душу. Он сказал, что только через его труп Сайда будет принадлежать израильскому агрессору, замаскировавшемуся под масонствующего буддиста. Когда я его спросил, с чего он взял, что я израильский агрессор, он ответил, что это написано у меня на носу. И только мой американский паспорт и хорошее отношение к дочери лишают его удовольствия вонзить вот этот кинжал в мое грязное шакалье сердце! Ну я тебя спрашиваю!

– Абдул Карим! – сказал я. – Не расстраивайся. Мы найдем тебе другую девушку, из Ирана, скажем, и ты вольешься в ряды сторонников аятоллы Хомейни и будешь строить новую жизнь на берегу Персидского залива, защищая его от иракских агрессоров и их американских покровителей.

– Не смей больше так меня называть, – потребовал он. – Я очень разочаровался в мусульманстве. Зови меня снова Франеком...

Франек пришел на работу окончательно потерянный и несчастный.

– Ты не можешь себе представить! – сказал он. – Это не уместится в твоей голове! Я познакомился с девушкой...

– Франек, скажи скорей, кто она: баскетболистка, буддистка, сектантка, коммунистка? Не томи душу!

– Дурачок ты! – сказал Франек. – Она еврейка. Ее зовут Джейн. Но я же умный – я сразу пошел знакомиться с родителями. Они ни в какую! Нам не нужно католиков в доме! Этого нам только не хватало!..

– Постой, постой... Почему католиков?

– А, я забыл тебе сказать... Когда немцы пришли в Белоруссию, моя мама приняла католицизм.

– Но зато папа учил тебя петь на идишe.

– Но у евреев национальность считается по маме! Ты что, забыл? Если мама католичка, то и ты – католик. А девушка Джейн просто восхитительная! Ну, что мне делать?

И Франек ушел в себя.

– Тебе повезло, – сказал я. – У меня есть друг, рабай Толик, он тебя научит, как поступить. В крайнем случае он сделает тебя евреем, у него для этого есть все инструменты. Идем к моему другу, рабаю Толику.

И мы пошли.

– Ребе, – сказал Франек. – Я хочу жениться. Я умею петь песенки на идишe. Я люблю Джейн. Кто я – еврей или не очень? Я прожил трудную, но интересную жизнь. Я прошел огонь, воду и медные трубы. Теперь я чувствую зов крови. Об этом мне говорил еще папа, старый белорусский партизан, который увез меня в Польшу. В Польше я был католик, ребе, по маме. Потому что если бы мама в Белоруссии не догадалась стать католичкой, ее сожгли бы в Треблинке. Я был буддистом и мусульманином, я был масоном и демократом-либералом, я был всем и ничем! Потому что жизнь научила меня ассимилироваться. И теперь я хочу прийти к своим истокам. Сделайте меня евреем, ребе, потому что я хочу Джейн и ее родителей.

Рабай Толик до эмиграции в Америку был искусствоведом и писал статьи о кино в журнал «Советский экран». В Америке он отрастил шикарную длинную бороду, закончил теологический факультет и привез из Израиля очаровательную ребецин, отбив ее у безбожника мужа. Он ездил из штата в штат и учил еврейских эмигрантов из России оставаться или становиться евреями. Это была трудная миссия, потому что он имел дело с такими, как я и Франек, безродными космополитами, у которых еврейство теплилось на самом донышке души, если душа не испарилась окончательно под влиянием Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева и примкнувших к ним русских патриотов и антисемитов.

Поэтому рабай Толик очень обрадовался затянувшемуся раскаянию буддиста Франека и охотно простил ему отклонения от генеральной линии хасидизма. Он выдал Франеку справку о том, что его мать, перешедшая в католичество, сделала это под влиянием смертельной опасности, нависшей над ней и ее семьей, а на деле всегда была Цилей Абрамовной, а не Кристиной Ивановной, как ее называли враги рода человеческого. Он позвонил также родителям хорошенькой Джейн и убедил их в чистокровности и благочестии Франека, чья еврейская сущность будет продемонстрирована Джейн немедленно после свадьбы. И рабай Толик показал Франеку чрезвычайно острый нож, который и довершит возвращение Франека в еврейское лоно.

– Мазл тов! – сказал Франек. – Мазл тов! И ни пяди земли палестинской организации освобождения!

 

Илья СУСЛОВ (1986)