Моя первая практика

Доктором я стал рано – в семь лет.

– Мама, я доктор! – обрадовал я однажды свою маму.

– Очень хорошо, – ответила она.

– Я вылечил Таню.

– Прекрасно.

– И Олю.

– Замечательно.

Мама накормила меня борщом. И я снова убежал практиковать.

Таню и Олю мы лечили втроем. Девочки лечились охотно и выздоравливать не желали. Их состояние определялось нами как крайне запущенное.

Поликлинику мы оборудовали в дровяном сарае. Первоначально он задумывался как штаб для пыток фашистов. Но когда в фашистах обнаружился дефицит, мы переименовали его в больницу.

Я принес термометр и фонендоскоп. Санька приволок вату с зеленкой. Олег – клизму. И клиника открылась для посетителей.

Олег учился в четвертом классе и в медицине уже кое-что кумекал. Поэтому первой на обследование он пригласил свою одноклассницу Инну. Но та, сказав «никогда… ну, может быть, завтра», привела в больницу свою младшую сестру Олю и ее подружку Таню – моих ровесниц, у которых сразу же выявилась целая куча хвороб.

Мы лечили их три дня. С утра до ночи. Не покладая рук. А на четвертый к нам в дом ворвались Танина и Олина мамы.

– Он ставил им уколы! – кричали мамы девочек. – Тот засранец мазал их зеленкой, а ваш – ставил им уколы!

Все это я слушал лежа под диваном и на «засранца» практически не обижался. Меня, полуобморочного, не страшили даже пауки. А половицы, как назло, не отрывались. Я хотел под них забраться, но они не отрывались!!!

А когда наконец чужие крики стихли, начались свои – родные.

Кричала мама.

– Он их попортил! Боже-боже, он их попортил!

Кто кого попортил, я не понимал. Вся моя жизнь, до этого мгновения такая сладкая, вдруг забродила, как банка варенья, вспухла и взорвалась.

– Готовь свадьбу! – истерически веселился отец. – Пеки пироги, зазывай гостей!

– Только не убивай! – причитала мама. – Умоляю, только не убивай!

– Зачем, у нас же радость! Ну-ка, где этот женишок?! Где этот натуралист-гинеколог?!

С этими словам меня за пятки извлекли на свет, и начался допрос.

– Что вы делали в сарае? – ледяным тоном спрашивала мама.

– Играли, – широко распахнув глаза, отвечал я.

У меня не было сил даже всхлипывать. Слезы капали непрерывно.

– Играли во что?

– В фашистов.

– А в докторов?

– Нет! – врал я максимально честно и для пущей убедительности описывал известные мне по фильму «Семнадцать мгновений весны» застенки гестапо. Подробностями пыток я делился так горячо, что мама в какой-то момент сказала:

– Может, она всё выдумала?

– Кто, Танька-то? – прокричал я. – Ну конечно, выдумала, дура костлявая!

Тут мама охнула, а папа закинул в рот горсть валидола.

Осознав, что проваливаюсь, как Плейшнер, я стал всё отрицать – мол, ничего не видел, в штаб не заходил, сидел под дверью и тихо игрался с клизмой.

При упоминании клизмы мама снова охнула, а папа перешел на валокордин.

В третьем раунде, размазывая сопли-слезы, я частично признал свою причастность к групповому лечению. При этом продолжал утверждать, что зеленку наносил исключительно поверх одежды, температуру мерил неглубоко, а пульс щупал на лбу, не снимая трусов.

– Они сами! – рыдал я. – Я их даже пальцем не трогал! Особенно Ольку!

Мама уже не охала. Плеснув в стакан водки полфлакона валерьяны, она придвинула его папе, а себе притянула валидол с валокордином и устало прикрыла веки.

– Санька зеленку лизал, – с удовольствием сдавал я своих товарищей, – а я нет! Потому что Олька и без зеленки невкусная!

– Откуда?! – хватаясь за голову, бормотал отец. – Откуда?! Кто его надоумил?!

И тут я впервые осознал, что старший брат – это хорошо. А брат в очередной раз убедился, что младший – это очень скверно.

Когда же крики, сменив вектор, переместились в комнату брата, я в изнеможении заполз под диван и стал с упоением мечтать о медицине.

И медицина не подвела.

 

Эдуард РЕЗНИК