«Если бойкотируют других израильтян, пускай бойкотируют и меня»

Всемирно известный пианист призывает изучать идиш, публикует материалы в поддержку еврейского государства и ведет коронавирусный дневник. О том, почему среди музыкантов традиционно много евреев, как уберечься от звездной болезни и чем Прага лучше Лондона, он рассказал корреспонденту «Еврейского журнала».

 

Учите идиш – не пожалеете

– Для начала поговорим о парадоксах вашей биографии. Московский мальчик из интеллигентной ассимилированной семьи самостоятельно изучает идиш и даже начинает сочинять на этом языке стихи. Это всё откуда?

– Ребенком каждый год я проводил лето на даче с бабушкой и дедушкой по материнской линии. Они разговаривали на идише, я время от времени спрашивал у них, что означает то или иное выражение. Когда был в раннем подростковом возрасте, к нам чуть ли не каждый год приезжала двоюродная тетя из Енакиева. Она очень хорошо владела разговорным идишем и пела еврейские песни – «Варничкес», «Ломир але инейнем», «Ицик хот шойн хасене гехат». В ее репертуаре были и песни на русском языке с вкраплениями еврейских выражений. Например, песня про каховского раввина: «Приехал хазер и натворил такое, а маке им ин понэм ун кое-что еще». Я всё это слушал, и мне захотелось выучить идиш. Этому способствовало и то, что в конце 1980-х в СССР начали появляться разные национальные движения. Я дружил с грузинами и армянами, мне было завидно и стыдно, что мои друзья знают языки своих народов, а я нет. Вы, конечно, можете спросить: «Почему именно идиш, а не иврит?»…

– Спрашиваю.

– Поначалу я думал так: сперва выучу идиш, а потом перейду к ивриту. Но чем больше я изучал идиш, погружаясь в культуру и литературу, тем больше это увлекало и затягивало. Время от времени я берусь за иврит, но до настоящего изучения руки еще не дошли.

Я бы хотел воспользоваться возможностью и сказать читателям, что идиш должен быть неотъемлемой частью еврейского образования. И в Москве, и в Санкт-Петербурге, и в других больших городах есть люди, прекрасно знающие идиш. Они наверняка могли бы преподавать его детям в еврейских школах. Это сотрудники Учебно-научного центра библеистики и иудаики РГГУ Александра Полян и Галина Элиасберг, в Петербурге – например, Валерий Дымшиц, Исроэл Некрасов и переехавший несколько лет назад из Нью-Йорка Йоэль Матвеев. В Нью-Йорке есть уроженец Биробиджана Николай Бородулин, он активно преподает идиш по Интернету.

– Сначала вы выучили еврейский алфавит, после того как родители посетили израильский стенд на Международной книжной выставке и принесли плакат с буквами. Затем вам попалась пластинка оперы «Черная уздечка белой кобылицы» с либретто на идише и русском. Следующим этапом стал самоучитель Шимона Сандлера. Вам советская тематика в текстах не мешала, все эти «колхоз – колвирт, колхозник – колвиртник»?

– Абсолютно не мешала. В СССР в свое время идиш был очень развит, и советская литература на этом языке стала неотъемлемой частью идишской литературы. Более того, мне до сих пор интересно читать советские тексты на идише – с исторической и психологической точек зрения, просто чтобы представлять, как мыслили и что чувствовали евреи, владевшие идишем и жившие в Советском Союзе. В те годы не только для советских, но и для немалого числа западных евреев приверженность языку идиш сочеталась с приверженностью к коммунистической идеологии. Это неотъемлемая часть нашей истории.

– Вам, музыканту, склонному к импровизациям, не мешала зубрежка правил и грамматических таблиц?

– Никакого противоречия в этом никогда не было. Мне очень хотелось выучить этот язык. В музыке тоже приходится зубрить технически трудные места, отрабатывать пассажи.

– Идишская литература в сравнении с русской – самостоятельное явление или немножко эрзац, подделка под то, что есть у других?

– Это самобытный голос, хотя, конечно же, разные культуры влияли и влияют друг на друга. В ХХ в., когда по-настоящему расцвела идишская поэзия, тематика произведений вышла далеко за пределы местечек и нередко даже выходила за пределы еврейства. Например, у Лейвика, одного из величайших идишских поэтов, есть цикл стихов о любви Абеляра к Элоизе.

В идишской поэзии много авторов высочайшего уровня: Яков Глатштейн, Лейвик, Ицик Мангер, Давид Гофштейн, Перец Маркиш, Самуил Галкин, Кадя Молодовская, Рэйчел (Рохл) Корн… Это великие, гениальные авторы. Читая литературу на идише, я вижу, что в переводах многое теряется, несмотря на то что есть прекрасные переводы на русский. Как человек, изучивший, продолжающий изучать, а теперь и пропагандирующий идиш, я говорю: «Учите идиш! Обещаю, гарантирую: не пожалеете! Будете очень рады приобщиться к этой богатейшей интереснейшей культуре».

– К вопросу о парадоксах: вы перевели на идиш «Балладу о борьбе» Высоцкого. Простота его мелодий вам, человеку, воспитанному на классической музыке, не мешает?

– Конечно же, у Высоцкого главное не музыка, а тексты. Именно тексты его я очень люблю и всегда любил, а музыка – только сопровождение. И у Галича, например, я гораздо больше люблю читать тексты песен, чем слушать.

– На идише вы пишете и стихи, и прозу…

– И дневники тоже. Два с лишним года назад я вел дневник во время гастрольной поездки по Азии, затем был дневник во время отдыха в Марианске-Лазне. Эти два дневника вместе с парой рассказов выйдут отдельной книгой. Когда началась пандемия, я стал вести коронавирусный дневник, мой литературный учитель Борис Сандлер (интервью с ним см. «ЕП», 2020, № 4) скоро опубликует его в интернет-журнале «Идиш-бранже».

– Еще вы сочиняете музыкальные произведения. Механика творческого процесса как-то отличается, когда речь идет о нотах?

– Сначала приходят в голову общие идеи, а потом я должен сосредоточиться, чтобы их развить и воплотить, найти наилучшее сочетание звуков. Стихотворение может иногда вырасти из отдельно взятой рифмы. Самое последнее стихотворение, которое я написал много лет назад, началось с рифмы «кон их», что означает «я могу», и «койэх» – «сила». Что касается прозы, поначалу приходит сюжет, потом его надо развивать.

– Что означает «приходит»? Озарение?

– Как в любой творческой работе: сочетание вдохновения и труда как такового.

 

Нет хороших и плохих народов

– Получение вами израильского гражданства в 2013 г. было демонстративным актом?

– Это было и политическим жестом, и в то же время удовлетворением внутренней потребности. Я захотел именно так публично выразить солидарность с Израилем. Что совершенно естественно, потому что я всю сознательную жизнь идентифицировал себя с Израилем. Именно еврейское государство я могу считать в полной мере по-настоящему своим.

– Как вам кажется, сионистскому проекту удалось сформировать новый тип еврея – землепашца, солдата, мачо?

– Сложный вопрос. Я знаю, что в самом Израиле существует очень много разных типов евреев. Сидел я как-то в вестибюле иерусалимской гостиницы King David с женщиной, которая организовала мой концерт. Ее привезли в Израиль в шестимесячном возрасте, она в молодости была помощницей Моше Даяна, а потом стала крупной бизнесвумен. Вдруг подошла к нам какая-то незнакомая женщина, между ними завязался разговор на иврите, и вдруг организаторша концерта мне говорит: «Минуту назад она не знала о концерте, а теперь билет просит. Это так по-израильски!» Но, вспоминая тот случай, я думаю: а действительно ли это является типично израильской чертой, а не еврейской вообще?

Да, в диаспоре евреи не ассоциировались с военной доблестью, хотя в армиях разных стран, в том числе и в Красной армии, они воевали очень достойно (см. стр. 42–43). Просто до возникновения Израиля евреев не ассоциировали именно с этой деятельностью. Параллельно мне кажется, что для некоторых израильтян еврейство не так важно, как для нас, живущих в диаспоре. Когда я получал почетную докторскую степень Еврейского университета в Иерусалиме, одна из студенток взяла у меня интервью. Говорю ей, как это для меня важно и дорого, а она продолжает спрашивать с глуповатой интонацией: «А, да? Почему?» У меня было странное ощущение: неужели я, еврей, должен в Израиле это объяснять? Оказалось, должен.

С другой стороны, когда я впервые приехал с концертами в США, у меня взял интервью знаменитый американский музыкальный критик «Нью-Йорк Таймс» Гарольд Шонберг. Помню, он задал вопрос о русской пианистической традиции. Для меня этот вопрос был совершенно неожиданным: живя и учась в России, впитывая эту традицию, я о ее существовании не задумывался. Потом Шонберг написал: «Мистер Кисин скептически относится к русской пианистической традиции, но, несмотря на это, она существует, а Кисин является ее типичным представителем». Видимо, то же самое происходит и со многими израильтянами, которые родились, выросли и живут в еврейском государстве и потому меньше задумываются о своем еврействе.

– Произраильские взгляды могут вызвать отторжение среди западной аудитории, значительная часть которой находится на леволиберальном фланге.

– Не знаю, какой процент людей, приходящих на мои концерты, придерживается тех или иных взглядов, но я сознательно размещаю на сайте своего фан-клуба произраильские материалы, чтобы ознакомить читателей со своим подходом. Более того, я когда-то сказал журналистам: «Если в том же Лондоне враги Израиля устраивают провокации на выступлениях израильских артистов, я хочу, чтобы они делали то же самое и на моих выступлениях». Но пока что ничего подобного не произошло.

– То есть бойкота и пикетов вы не боитесь?

– Если бы вдруг такое произошло, я был бы только рад. Если бойкотируют других израильтян, пускай бойкотируют и меня. Я этого абсолютно не боюсь, даже наоборот. Израильские проблемы – это мои проблемы, израильская боль – это моя боль.

На самом деле антисионизм и антисемитизм иногда не совпадают друг с другом: есть правые политики, которые поддерживают Израиль и не любят евреев, есть левые, которые любят евреев и ненавидят Израиль. Увы, могу свидетельствовать в отношении двух великих городов: Лондона, где я прожил девять лет, и Парижа, где жил 11 лет, – ситуация с антисемитизмом и отношением к Израилю там не самая лучшая. Не катастрофа, но гораздо хуже, чем 20 лет назад.

– Не слишком ли вы идеализируете евреев и израильтян в частности?

– Возьмем классическую литературу на идише, тех же Менделе Мойхер-Сфорима, Шолом-Алейхема, Переца. Там столько отрицательных персонажей. Ну и что? Среди моих знакомых евреев самые разные люди. Для меня всегда было очевидно, что нет хороших и плохих народов: есть хорошие и плохие люди. А большинство людей вообще не являются однозначно хорошими или плохими.

– Переехать в Израиль не планируете?

– Хотелось бы часть времени жить в Израиле. Не всё время – я очень плохо переношу жару, тем более в сочетании с влажностью. Надеюсь, моя мечта когда-нибудь осуществится. Сейчас мы с женой не можем себе этого позволить: у нас пожилые мамы, мы, естественно, должны быть рядом с ними.

Я живу в Праге, это связано и с личным комфортом, и с тем, что несколько лет назад я женился. Важно ведь не только где живешь, но и с кем. В Праге наше семейное гнездо. В Чехии вообще уровень антисемитизма всегда был низким. Сейчас Чехия – самая произраильская страна в Европе, и в этом смысле мне здесь очень хорошо. Кроме того, я всю сознательную жизнь с уважением и симпатией относился к чехам, зная, что они стали жертвами и Мюнхенского сговора, и советской оккупации в 1968 г. Но если бы в России был другой политический режим, я с удовольствием жил бы в родной Москве.

– В Праге что-нибудь осталось от Швейка?

– Обожаю столицу Чехии за ее красоту, но постоянно вспоминаю Гашека. В самом начале он упоминает тезку императора Фердинанда, который, пардон, собирал собачье дерьмо. Прошло больше 100 лет, а оно тут повсюду. Тем не менее Прагу очень люблю. Я вообще люблю старую архитектуру. Пражская отличается от лондонской или парижской тем, что здесь много старых зданий, расположенных рядом друг с другом, и все они разных цветов. Высвободившееся из-за пандемии и отмены концертов время я трачу на прогулки. Наматываю 10–15 км, часто гуляю по новому еврейскому кладбищу, тому самому, где похоронен Кафка.

 

Не быть скромным просто глупо

– Если не музыкантом, то кем бы вы стали?

– Мне этот вопрос задавали много раз. Поначалу я просто не знал, что ответить: не представлял себе, что мог бы быть кем-либо еще. Потом стал задумываться: ну а если бы действительно не было у меня музыкального таланта? И через какое-то время пришла мне в голову мысль, что в таком случае я бы захотел стать гидом или независимым журналистом. Еще какое-то время спустя понял почему: как и музыкант-исполнитель, гид и журналист делятся с другими людьми тем, что любят, что им интересно, важно, дорого.

После прочтения книги Александра Бовина «Записки ненастоящего посла» я стал, как говорит моя жена, галлюцинировать о том, что если бы, не дай Б-г, больше не смог играть на рояле, то захотел бы работать израильским послом в разных странах. А не так давно пришла в голову мысль, что мне была бы очень по душе работа в большой идишской библиотеке. 20 с лишним лет назад одна женщина, взяв у меня интервью, написала, что в жизни (в отличие от сцены) я «похож на рассеянного библиотекаря». Может быть, она действительно что-то во мне почувствовала…

Однако такая работа – это только для моего личного удовольствия, а время сейчас в мире такое, что нужно думать о помощи другим людям, о противостоянии злу. Как писал Мандельштам, «а мог бы жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом, да, видно, нельзя никак…». И еще Высоцкий, из «Баллады о борьбе», которую я перевел на идиш: «Если мяса с ножа ты не ел ни куска, если руки сложа наблюдал свысока и в борьбу не вступил с подлецом, с палачом, – значит, в жизни ты был ни при чeм!». Именно поэтому я, будучи музыкантом, время от времени высказываюсь на политические темы и постоянно подписываю разные петиции по поводу событий и в России, и в Израиле, и в других странах.

– Почему в музыкальной сфере так много евреев – и среди композиторов, и среди исполнителей?

– Как мы знаем из Библии, музыка в жизни евреев всегда играла большую роль. Жаботинский в одном из фельетонов отмечал: «Книги Паралипоменон полны музыки даже чересчур – на каждом шагу музыка и пение». Между прочим, и в идишской литературе музыка всегда играла немалую роль. Возьмем самые первые два романа Шолом-Алейхема «Стемпеню» и «Иоселе-соловей». Возьмем произведения советского еврейского писателя Ирме Друкера. Всё о музыке и музыкантах. Такой уж мы музыкальный народ.

– Задам вопрос, который покажется комплиментарным, но мне действительно интересны подробности. Вы очень скромный и приятный в общении человек; договариваясь об интервью, вы сразу указали израильское время, чтобы мне было удобнее. Что вы делаете, чтобы не подцепить звездную болезнь?

– Мне кажется, что музыкантам-исполнителям не быть скромными просто глупо. Мы постоянно по роду профессии соприкасаемся с музыкой гораздо более великой, чем мы сами.

Оглядываясь назад, я вижу, что мои родители и учительница фортепиано Анна Павловна Кантор прилагали все возможные усилия к тому, чтобы звездная болезнь у меня не появилась. Они никогда не уставали меня ругать, я это очень хорошо помню. Мой дебют состоялся во время весенних каникул, 27 марта 1984 г. Я сыграл в один вечер оба концерта Шопена в Большом зале Московской консерватории, и буквально на следующий день мы с мамой, учительницей, а также с моей учительницей математики и ее дочерью поехали на оставшуюся часть каникул в Звенигород. Лишь много лет спустя родители объяснили, что специально увезли меня из Москвы, чтобы я не увидел всей неизбежной шумихи.

После моего самого первого сольного концерта за пределами школы, который состоялся летом 1983 г. в зале Дома композиторов, в числе прочих появилась рецензия в газете «Советская культура». Ее написал замечательный человек, Петр Васильевич Меркурьев, сын знаменитого актера Меркурьева и внук Мейерхольда. Последний абзац статьи звучал так: «Молодой пианист слышал и слышит немало слов о своей исключительности. К счастью, он находится в руках опытного и умного педагога, который сумеет предохранить мальчика от звездной болезни, внушить ему, что талант не бывает без труда». При этом мне кажется, что желания «звездить» у меня не было от природы, при всех других многочисленных недостатках. Даже в возрасте 20 с лишним лет, когда меня стали узнавать на улицах, такие проявления были мне просто физически неприятны.

– Гениями рождаются или становятся?

– Гениальными, конечно, рождаются, но, если человек не растет в определенных условиях, его гениальность может не проявиться. В первой половине 1990-х, когда я жил в США, знаменитый чернокожий экономист Томас Соуэлл написал статью на тему антисемитизма среди афроамериканцев. Закончил он ее рассказом о том, как, преподавая в Говардском университете (это негритянский университет), он задал студентам вопрос: «Что было бы, если бы в черном гетто родился мальчик с таким же мозгом, какой был у Эйнштейна?» Соуэлл пишет, что услышал много интересных версий, но ни один из студентов не сказал, что при таких условиях из этого мальчика получился бы второй Эйнштейн.

– Предположим, что в лучших традициях еврейских мам некая женщина демонстрирует вам сына: «Про него говорят, что это второй Женя Кисин». Что бы вы порекомендовали: направить мальчика в мир профессиональной музыки или предпочесть более стабильную карьеру врача или программиста?

– Карьера тут вообще ни при чем. Анна Павловна Кантор повторяла: «Музыке нужно учить только того, кого нельзя не учить». Если ребенок действительно талантливый, его надо учить. Если человек по-настоящему очень хорошо играет, будет и карьера. Главное ведь любить свое дело. Соломон Михоэлс говорил, что люди рождаются богатыми и бедными, и богатый никогда не променяет недоходную, но любимую профессию на доходную, но нелюбимую. А музыка, искусство – это ведь творческая профессия. Если есть талант и любишь это дело, как же им не заниматься? Если таланта нет или недостаточно, можно стать музыкальным критиком.

Моя жена окончила музыкальную семилетку. Наши семьи дружили, мы знакомы с раннего детства, ее отец был очень известным в Москве пианистом и педагогом по фортепиано. Поначалу родители думали отдать девочку в мою школу, в Гнесинскую десятилетку, а потом отец ее отговорил: «Ты никогда не будешь играть как Женя Кисин». Еще он ей сказал: «Ты же многим интересуешься – и театром, и другими вещами. Подумай, действительно ли хочешь посвятить жизнь именно игре на фортепиано». Она подумала и решила, что папа прав.

– Ваше отношение к религии: исполняете ли вы какие-либо заповеди и обычаи?

– Могу процитировать слова из «Воспоминаний» Андрея Дмитриевича Сахарова, который с юных лет был и по сей день остается моим героем. Только в этой цитате я, будучи евреем, заменил бы слово «церкви» на «религиозные институты»: «Я не верю ни в какие догматы, мне не нравятся официальные Церкви (особенно те, которые сильно сращены с государством или отличаются, главным образом, обрядовостью, или фанатизмом, или нетерпимостью). В то же время я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной „теплоты“, лежащего вне материи и ее законов». Именно так я чувствовал всю сознательную жизнь, только никогда не смог бы сам так хорошо это выразить.

Ну а насчет заповедей… Я не убиваю, не ворую, не лжесвидетельствую, всегда почитал родителей – а с тех пор, как женился, даже не прелюбодействую. У меня жена такая прекрасная, что прелюбодействовать, будучи женатым на ней, мог бы только какой-то извращенец!

– У вас есть любимая поговорка на идише?

– «Вэн их вэл зайн ви йенэр – вэр вэт зайн ви их?» – «Если я буду как кто-то другой, то кто же будет таким, как я?» То же самое сказал рабби Зуся из Аннополя: «Когда я предстану перед Небесным судом, никто не спросит: „Зуся, почему ты не был Авраамом, Яаковом или Моисеем?“ На меня посмотрят и скажут: „Зуся, почему ты не был Зусей?“». Другими словами это написал Заболоцкий. Потом его стихи положил на музыку Андрей Петров и использовал в фильме «Служебный роман» Эльдар Рязанов: «Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому». Кстати, именно эти строки я процитировал на церемонии присуждения израильского гражданства.

 

Беседовал Шауль РЕЗНИК (jewishmagazine.ru)