«Китаец и еврей немного отличаются друг от друга»

Телеведущий, актер, ресторатор и бунтарь любит израильскую еду, но не спешит вводить шакшуку и фалафель в собственное повседневное меню. Кафе «Семь сорок» на Бронной ему пришлось переименовать: клиенты подозрительно относились к концепции еврейской кухни, а визитеров из синагоги не устраивало отсутствие кашрута. Волей Covid-19 собеседник корреспондента «Еврейского журнала» оттачивает искусство приготовления голубцов, разоблачает мифы вокруг отцовского омлета и уповает не столько на воспитание, сколько на гены.

 

Роковой гранатовый сок

– Несколько выпусков вашего влога (видео-блога) «Съедобное-Несъедобное» посвящены Израилю. Сняли вы их в позапрошлом году, еще до пандемии. Что вкусного съедобного удалось отведать и что интересного несъедобного увидеть?

– Съел я много чего. Люблю простую израильскую кухню, хотя по ценам она конкурирует со Швейцарией. Я поклонник рынка «Кармель», обожаю тамошние забегаловки и лавочки, шакшуку, фалафель. Всё, как правило, свежее, вкусное и «гарантированное». Бывали случаи, когда натыкался на замечательную высокую кухню, например, в чудесном ресторане NG в Неве-Цедеке. И всё же самое яркое гастрономическое впечатление на меня произвел гранатовый сок. С него начинается наш израильский выпуск влога, который принес наибольшее количество просмотров и комментариев, причем гневных. По пути на море мы брали в лавочке большой стакан гранатового сока, который стоил 25 шекелей (7 долл.). Кажется, там пол-литра.

– Недешево.

– Когда мы выпустили сюжет, жители Тель-Авива и окрестностей буквально разорвали меня на куски. Не то чтобы они меня жалели, наоборот: «Такие высокие цены из-за вас, идиотов! Вас дурят, так вам и надо». Еще они давали советы: «Пойди на рынок, купи гранат и выдави сам». С таким же успехом можно сказать: «Пойди, выкопай руду, расплавь, сделай себе машину». Наш выпуск моментально попал в избранное. Это очень полезно, когда появляются так называемые хейтеры (хейтер – враг, недруг, склочник, ненавистник (от англ. hate – ненависть); тот, кто испытывает ненависть к какому-либо человеку. – Ред.). С тех пор я стал исследовать цены на гранатовый сок. Выяснилось, что на вьетнамском вещевом рынке в Саратове, где стоят два мужика и давят гранаты, к слову, не очень чистые, он дороже, чем в Тель-Авиве. Порядка 500 рублей за пол-литра, и пойди такой найди.

– Как проводятся съемки? Вы заранее согласовываете их с владельцем того или иного заведения?

– Лучше ничего не говорить. Когда мы хотим, чтобы нас пустили на кухню (мы иногда снимаем, как готовят), мы договариваемся. Иногда договариваемся спонтанно, как в милом ресторанчике Bicicletta при въезде в Неве-Цедек. Иногда снимаем на телефон или на камеру, ничего не говоря. Сейчас везде, и в России тоже, люди стали более открытыми и свободными в плане коммуникации – не боятся камеры и диалога. Поэтому съемки получаются забавными и живыми.

– Вы периодически выступаете на «Эхе Москвы» и славитесь своей активной гражданской позицией. Почему на YouTube вы ограничили себя кулинарной темой?

– «Несъедобное» в названии влога подразумевает не только Эйфелеву башню. Мы позволяем себе затрагивать любые темы. К примеру, не так давно у нас вышел репортаж, посвященный событиям в Беларуси. «Съедобное» не занимает львиную долю наших выпусков, а выступает скорее как средство общения, потому что все мы так или иначе общаемся в застольях. Я бы назвал нашу программу просветительской. 25 лет моего существования на телевидении связаны с путешествиями. Кстати, многие наши передачи дебютировали в Израиле. Первая поездка с программой «Путешествия натуралиста» с Павлом Любимцевым тоже состоялась в Израиле. Мы тогда впервые в жизни поехали на съемки за границу. Было много забавного.

– Да, вы в интервью рассказывали, что администратор гостиницы без труда справился с фамилией Ширвиндт, но не смог выговорить «Морозова».

– Потом я делал передачу «Охотники за рецептами» с Любой Полищук и Сережей Цигалем. И тоже первый выпуск снимался в Израиле. Здесь же я снимал свою программу «Хочу знать». Одним словом, у меня большой опыт путешествий. И я прекрасно осведомлен – в первую очередь благодаря своим друзьям – о проблемах туристов: когда приехал куда-то и не понимаешь, где найти правильное место, чтобы поесть или переночевать. Этими выстраданными жизнью советами я активно делюсь в нашей программе.

 

The Dogfather

– Лет пять назад вы открыли еврейское кафе «Семь сорок». Ашкеназская кухня, где из специй только соль и перец, вряд ли может конкурировать с китайской или турецкой. Чем вы руководствовались?

– Первый ответ, единственно верный: этот проект мне предложили в качестве партнерства, а объяснялось это тем, что Бронная – улица вообще-то еврейская. И Театр на Малой Бронной считается еврейским, и синагога рядом. Этот фактор сыграл решающую роль, но проект оказался очень провальным. Нашего брата «руссо туристо» раздражает всё, что связано с еврейством. Я даже это антисемитизмом не назову, просто все выдавали примерно такую реакцию: «Чё за странная такая кухня?!» С другой стороны, когда к нам приходили ребята из синагоги и видели, что мы не соблюдаем кашрут в чистом виде, они плевались, орали и топали ногами. За прообраз мы взяли очень популярное в Америке кафе Jewish deli. Но в Москве оно не пошло, мы поняли, что это не нравится ни тем ни другим. В итоге мы переименовались в Bronco, и дела пошли лучше.

– В вашем собственном домашнем меню есть блюда еврейской или израильской кухни? Те же фалафель или шакшука.

– Нет. Для того чтобы есть полноценную израильскую кухню, нужны полноценные израильские продукты. Та же рыба должна быть свежая, сегодня выловленная, тогда это вкусно.

– Почему вас изначально заинтересовала кулинария? Отцовское влияние?

– Папа, конечно, везде рассказывает о своей знаменитой яичнице. Это когда всё, что не до конца стухло в холодильнике, кладешь на сковороду и заливаешь яйцом. Называется «омлет по-ширвиндтовски», но даже его он на самом деле не готовит. Если бы отец знал, как включить плиту, тогда, может, у него получилось бы. Он максимум может разогреть то, что мама ему готовит. Я потихоньку увлекся приготовлением еды, когда стал ресторатором, а потом попал под влияние своего товарища Антона Табакова, помешанного на кулинарии. Если раньше было три-четыре блюда, которые я мог приготовить (и страшно этим гордился), то сейчас я превратился в бытового домашнего повара. Могу приготовить всё что угодно: суп, голубцы, стейк. Любые повседневные блюда.

– О съедобном и несъедобном поговорили, теперь перейдем к четырехлапому периоду вашего творчества. Как появилось «Дог-шоу»? Вас позвали или вы действительно очень любите собак?

– Люблю, но не до такой степени, как мне приписывают. Я бытовой собаковод и собаколюб. Любой нормальный человек, на мой взгляд, должен любить собак. Если он не любит собак, он ненормальный. Ну или кошек, неважно. Любить животных. Я ничем из этих нормальных людей не выделяюсь.

А программа – это моя гордость, потому что наша команда придумала ее самостоятельно. Мы сидели небольшим коллективом в нашей маленькой студии, которая выпускала серьезные документальные фильмы для телевидения. Нам очень хотелось придумать свою развлекательную программу, потому что все существующие были либо ворованные, либо купленные по лицензии: все эти «Поле чудес», «Угадай мелодию», «Своя игра» и т. д. Оригинальных не было. На летучке со мной рядом сидел мой спаниель Сандрик – я крутил ему ухо и как-то между делом произнес: «А что, если человек и собака…» За 15 минут была написана заявка на программу, по которой без всяких изменений она шла в эфире следующие 12 лет. Когда нас выдвигали на ТЭФИ как детскую программу и как развлекательную, я спросил: «А почему не как авторскую?» Мне ответили: «Ну нет, авторская – это какой-нибудь Скороходов, Вульф». Вообще, на российском телевидении из авторских программ в номинации развлекательных было три, осталось две. Нет дог-шоу «Я и моя собака», осталось «Что? Где? Когда?» и КВН.

– Профессиональные риски были? Вас кусали, царапали?

– Случалось. Меня называли Dogfather (по аналогии с Godfather – крестный отец), и в целом мне везло. Вообще, это было веселое время, время надежд во всём. С интервалом в две недели в разных точках Москвы ко мне на улице подошли пожилые женщины, похожие друг на друга, будто сестры, посмотрели внимательно и произнесли: «Гав-гав». Я понял: надо завязывать с этой программой.

– Кому вы крутите ухо сейчас?

– У меня всегда были собаки. Сейчас – Гоша, дворняжка, подобранная в городе Гусь-Хрустальный. Все его за таксу принимают, но я не знаю, кто его родители: Гоша взят из приюта. С преданностью дворовой, приютской собаки не сравнится никто. И с умом. Это собаки трудной судьбы, у них очень мощный бэкграунд, они тебе будут благодарны так, как ни одна другая. Жизнь заставляет их быть очень умными, так что рекомендую таких друзей всем.

 

Родина – не березки

– В детстве быть Михаилом Ширвиндтом было трудно или почетно?

– Тогда эта фамилия не так много значила. Папа начал блистать во внутреннем актерском круге как создатель «капустников». Его обожала творческая интеллигенция, но массы не знали. Снимался он не много, львиная доля славы пришла к нему после «Иронии судьбы», где, кстати, он снимался в моей шапке. Помните сцену, когда отец идет с бутылкой шампанского в гости к герою Мягкова? Съемки шли в ноябре, было совсем не холодно, но в кадре шел бумажный снег, и папе понадобился головной убор. Он зашел в мою школу, которая была на соседней от съемочной площадки улице, и прихватил мою ушанку. Так что я могу предъявлять авторские права.

– Фамилия всё-таки не славянская. Проблем у вас не было?

– Отдельные инциденты, ничего особенного. А вот когда папаша поступал в институт, как раз раскручивалось «дело врачей» и антисемитизм был на уровне государственной идеологии. Поэтому отец записался в абитуриенты под фамилией Ветров, что являлось вольным переводом фамилии Ширвиндт («винд» – ветер). Как только папину фамилию не переиначивали! Шерлинг, Шурман… Однажды они с Державиным поехали выступать в воинскую часть, и на стене клубa висела афиша: «У нас выступают артисты Московского театра Дарвин и Ровенглот». Работая в театре Райкина, я примерно три года прожил в ленинградской гостинице «Октябрьская». После звонков по межгороду на коридорной стойке тебе давали талончик, где указано, сколько ты проговорил. Я сохранил эти талончики, их штук 100, и везде фамилия была написана по-разному: Шерин, Ширан, Ширман.

– Вы несколько раз говорили о том, что гордиться этнической принадлежностью глупо. По-вашему, национальность – это просто запись в документах, социальный конструкт, как сегодня модно говорить?

– Нет, конечно, китаец и еврей немного отличаются друг от друга. Даже если надеть на них маски и вести диалог через машинного переводчика. Это всё равно другая культура, другая субстанция, и поэтому я к китайцам себя никак не отношу, да и к евреям тоже. Хорошие и плохие люди есть в любой национальности. Почему-то по одному Иуде заклеймили весь народ, но были же и весьма милые Иуды!

– Вы упомянули работу в театре Аркадия Райкина. Это правда, что он был в равной степени талантливым и авторитарным? Каким он был начальником?

– В моем случае он был им лишь формально: я пришел туда с молодой группой, возглавляемой Константином Аркадьевичем Райкиным. Костя тогда создавал новый театр, ставший нынешним «Сатириконом». Наша группа из восьми молодых ребят вошла в состав театра Райкина и стала делать задорные танцевальные спектакли. По ходу мы участвовали в спектаклях Аркадия Райкина, что было замечательным опытом. Объективно он был гением. Тот факт, что Аркадий Исаакович был самодостаточен, тоже объективен. Театр Райкина – это монотеатр. Яркие и талантливые люди запускались у него, а потом уходили, но именно он давал им сценическую жизнь. Пересмотрите фильм «Волшебная сила искусства», где он приходит в коммуналку менять комнату, прикинувшись алкоголиком, или его миниатюры «В греческом зале, в греческом зале…», «Авас». Это чисто юмористические истории, никакой сатиры в них нет, но Райкин демонстрирует потрясающий актерский талант. Юмор быстро устаревает: я наткнулся на фильм «Веселые ребята», над которым мы хохотали в детстве, и сейчас его невозможно смотреть. А Райкина можно.

– Мы перескочили через школьный период вашей жизни. Прилежным учеником вы не были, развлекались тем, что взрывали унитазы при помощи химических реактивов. Это врожденная склонность к бунту? Недостаток любви?

– Я учился в трех школах, включая английскую спецшколу, где была такая абсолютно шаржированная директриса-сталинистка с седым хвостиком. Заведение было тоталитарно-совковое, я называл его «спецшкола при Даниловском рынке». Кирпичное красное зданьице, и все педагоги во главе с директрисой отвратительно лицемерные. Именно эта атмосфера повлияла на мой протестный дух, я хотел всё делать против нее. В книге «Мемуары двоечника» я написал, что мы со школой испытывали мощное чувство взаимной ненависти, только у нее было больше механизмов меня подавить. Я, маленький мальчик, боролся с этим монстром, боролся достойно и выжил.

– Ну хоть знание английского вам школа дала?

– Нет, я же был двоечником, а если ты двоечник, имя крепи делами своими! Я не знал английский, окончив спецшколу. Я выучил его уже потом, и тогда он мне стал во многом помогать.

– Как родители это терпели?

– Мама воспитывала, папа делал вид, что воспитывает. В общем, махнули рукой, лишь бы окончил школу, а потом институт. Родительские собрания посещала мать, а в исключительных случаях, когда назревал очередной выгон из школы, приезжали отец с Мироновым или Державиным – играть концерт. И мне продлевали пребывание в школе еще на полгода.

– Собственных детей вы воспитывали иначе?

– Как-то так получилось, что они сами воспитались. Отчасти благодаря теории моего папы, который считает, что всё определяется генетикой. Не надо провоцировать, не надо потакать неправильным тенденциям, но довлеть и заставлять тоже не надо. Мой сын Андрей стал ученым и доцентом по римскому праву. Когда на YouTube слушаю его лекцию, я с гордостью не понимаю ни одного слова, которое он произносит. И всё это вопреки воспитанию: никакого давления и террора с моей стороны не было.

– А книжки подсовывали?

– Всем подсовывают книжки. Все в детстве читают сказки и тому подобное. А вот когда доходит дело до школы, домашних заданий… Сказать честно, я ненавижу эти мерзкие домашние задания! Ребенок приходит в школу, проводит там большую часть времени – всё, он отработал свой день, он имеет право на отдых. Почему-то в советской школе ты был должен быть занят 14 часов в день. Ты сидел за партой с 8.00 до 14.00, а то и дольше, и потом приходил домой и четыре часа делал уроки. Что это за издевательство над людьми? Почему мы не берем домой доделывать работу? Что касается меня, то в детстве моей главной задачей было обмануть родителей – сделать вид, что уроки я приготовил. Я оттачивал актерские навыки, но никак не совершенствовался в плане общего образования.

– Следовательно, генетическая теория работает.

– Я учился актерской профессии довольно долго – вместе с отчислением получилось шесть лет. Потом работал лет семь в театре и еще больше на эстраде. У моего однокурсника и приятеля Сергея Урсуляка была зарплата 130 руб., а у меня 110 – жить и содержать семью на это было нереально. Поэтому мы ездили по всей стране с концертами – эстрадными миниатюрами. В какой-то момент актерство перестало меня привлекать. Хороший драматический артист для режиссера – как пластилин или мрамор для скульптора. Если мрамор не колется или раскалывается не там, где надо, это плохой мрамор. Актер не должен быть независим. А во мне со школьных времен бурлил протест. То, чем я занимался 30 лет на телевидении, сродни актерству, но всё же это ближе к журналистике.

– Чем вы занимаетесь сейчас, когда везде коронавирус и границы в прямом смысле на замке?

– Недавно у нас была «Северная осень» – мы съездили в Карелию, а потом в Архангельск. Наснимали много материала и до сих пор этим живем. Еще у нас остались запасы с весенней докарантинной поездки в Польшу. В этой стране, при том что объездил весь земной шар вдоль и поперек, до этого я не был ни разу. У поездки была важная цель: мы отправились в Варшаву получать американские визы, потому что нашу команду пригласили на съемки в Силиконовую долину. В Москве с этим сложно: американского консульства больше нет. Мы же настолько со всеми дружим, что, боюсь, весьма скоро и в КНДР нас пустят. Визы мы получили, а параллельно с этим сняли выпусков пять. Вернулись – и тут-то грянул Covid.

– Вам есть с чем сравнивать, поэтому принципиальный вопрос: жить надо там, где лучше, или на родине, несмотря ни на что, как глист из анекдота?

– Для меня родина – это не березки, не осинки, не щи с караваем, а люди. Если взять большой круг людей, с которыми я общаюсь, посадить их в четыре больших самолета и вывезти в любую точку планеты, эта точка станет моей родиной. Причем очень важно прихватить несколько поганых типов, чтобы родина оказалась по-настоящему полноценной.

 

Беседовал Павел ЛЬВОВСКИЙ (jewishmagazine.ru)

 

«С тех пор я хочу только сыновей»

В 1958 г. у меня родился сын. Разочарование мое было безграничным: я хотел дочь! Я мечтал о дочери. Родители, жена, друзья, коллеги наперебой уговаривали меня, что я идиот, что все прогрессивные отцы во все времена и у всех самых отсталых народов мечтали о сыновьях – продолжателях рода, дела, фамилии и т. д. Я вяло кивал и убивался. Наконец слух о моих терзаниях дошел до Леонида Васильевича <(Маркова)>, и он призвал меня для разговора.

– Малыш, – сказал он, мягко полуобняв меня за плечи. – Я слышал, что у тебя там что-то родилось?

– Да! Вот!.. – и я поведал ему о своих терзаниях.

– Дурашка! Сколько тебе лет?

– Двадцать четыре.

– Мило! Представь себе, что у тебя дочурка. Проходит каких-нибудь семнадцать лет, ты сидишь дома, уже несвежий, лысеющий Шурик, и ждешь с Таточкой свою красавицу Фиру. А Фиры нет. Она пошла пройтись. Ее нет в двенадцать, в час, в два. Ты то надеваешь, то снимаешь халатик, чтобы куда-нибудь бежать, и вдруг звонок в дверь. Вы с Таточкой бросаетесь открывать. На пороге стоит лучезарная, счастливая Фира, а за ней стою я! «Па-па, – говорит она, – познакомься, это Леня». Ты втаскиваешь ее в дом и в истерике визжишь всё, что ты обо мне знаешь и думаешь. «Папочка, говорит она, – ты ничего не понимаешь: я его люблю». И я вхожу в твой дом. Малыш! Тебе это надо?

С тех пор я хочу только сыновей.

 

Александр ШИРВИНДТ