Гитлер и мечта о социализме

В апреле 1945-го, когда Гитлер покончил жизнь самоубийством в развалинах Берлина, никто сильно не интересовался тем, во что он верил. Вой­на – не время для размышлений, а деяния Гитлера были настолько разрушительны и настолько широко известны благодаря картинам обнаженных тел, сложенных в массовых захоронениях, что национал-социализм как идея привлекал мало внимания или вообще никакого. Трудно было даже думать о нем как об идее. Гитлер, который когда-то выглядел чудаком или клоуном, был изобличен как главарь банды головорезов, и мир был рад больше о нем не слышать.

Три четверти века спустя есть много что сказать. Даже бандитизм может иметь свои причины, а материалы, которые появились недавно, хотя и не могут полностью изменить образ Гитлера, несомненно, обогащают и углубляют его. Доверенные лица Гитлера, такие как покойный Альберт Шпеер, опубликовали свои воспоминания, вышла книга с застольными разговорами фюрера во время вой­ны; ранние откровения, такие как «Речи Гитлера» Германа Раушнинга 1939 г., подтверждены кропотливыми исследованиями; записки умерших нацистов, таких как Отто Вагенер, были отредактированы вместе с полным текстом дневников Геббельса.

Сейчас совершенно очевидно, что Гитлер и его соратники считали себя социалистами и что другие, в том числе и демократические социалисты, тоже так думали. Название «национал-социализм» не было лицемерным. До 1945 г. доказательства этого были скорее частными, чем публичными, что, пожалуй, интересно само по себе. На публике Гитлер всегда был антимарксистом. В эпоху, когда Советский Союз был единственным социалистическим государством на земле, а антибольшевизм составлял значительную часть послания Гитлера к массам, он, наверное, не хотел открыто говорить о своих корнях. Его мания величия, во всяком случае, не позволила бы ему называть себя учеником Маркса. Это привело к странному и парадоксальному союзу между современными историками и мертвым диктатором. Многие недавние исследователи отказываются тщательно изучать образ мышления Гитлера, и они принимают так же беспрекословно, как делали многие нацисты в 1930-е гг., лозунг «Крестовый поход против марксизма» за квинтэссенцию его взглядов. В эпоху, когда слово «фашизм» стало ругательством, трудно ожидать глубокого анализа.

Однако приватные беседы Гитлера, хотя и не отменяют его репутацию антикоммуниста, многое проясняют. Например, Герман Раушнинг, нацист из Данцига, знавший Гитлера до и после его прихода к власти в 1933 г., рассказывает, что частным образом Гитлер признавал большие заимствования из марксистской традиции. «Я многому научился у марксизма, – однажды заметил он, – и не боюсь это признать». Он гордился знанием марксистских текстов, приобретенным в студенческие годы перед Первой мировой вой­ной, а затем в баварской тюрьме в 1924 г. после провала Пивного путча. Беда с политиками Веймарской республики, как сказал он Отто Вагенеру в то время, состоит в том, что «они никогда не читали Маркса», подразумевая, что люди, не прочитавшие столь важного автора, не могли даже приблизиться к пониманию современного мира. В результате, продолжил Гитлер, они представляли себе, что Октябрьская революция 1917 г. была «частным русским делом», тогда как на самом деле она изменила весь ход человеческой истории. По его словам, его разногласия с коммунистами были менее идеологическими, чем тактическими. Гитлер сказал Раушнингу, что немецкие коммунисты, которых он знал до прихода к власти, считали: политика – это говорить и писать, и что они были просто памфлетистами, тогда как «я претворил в жизнь то, что эти писаки и мелкие торгаши робко пытались делать», добавив для ясности, что «весь национал-социализм» основан на Марксе.

Впечатляющее замечание, сказано намного прямее, чем в речах Гитлера или в «Майн Кампф». Хотя в автобиографии он замечает, что его учение принципиально отличается от марксизма признанием значения расы, подразумевая, возможно, что иначе оно могло бы выглядеть как производное марксизма. Без расы, говорил Гитлер, национал-социализму «ничего не оставалось бы, кроме как конкурировать с марксизмом на его собственной почве». Марксизм интернационален, пролетариат, согласно знаменитому лозунгу, не имеет оте­чества. Гитлер отечество имел, и оно было для него всем.

Однако в частном порядке и даже, возможно, иногда публично он признавал, что национал-социализм был основан на Марксе. Если подумать, в этом есть смысл. Основа догмы – не то же, что сама догма, так же как фундамент здания – это не здание, и во многих отношениях национал-социализм был основан на марксизме. Ведь это была теория истории, а не просто повестка дня для законодательных предложений, как либерализм или социал-демократия. И это теория общечеловеческой, не только немецкой, истории, пьянящее видение, претендующее на понимание всего прошлого и будущего человечества. Открытие Гитлера состояло в том, что социализм может быть как национальным, так и интернациональным. Национальный социализм возможен. Так он говорил своему соратнику Отто Вагенеру в начале 1930-х. Социализм будущего – это «единство народа», а не интернационализм, утверждал он, и его задача состоит в том, чтобы «привести немецкий народ к социализму без того, чтоб просто убить старых индивидуалистов», имея в виду предпринимательский и управленческий классы эпохи либерализма. Их следует использовать, а не уничтожать. В конце концов, при господстве одной партии государство можно контролировать без национализации, а экономику можно планировать и направлять без устранения имущих классов.

Осознание этого имело решающее значение. Устранение классов, как показала незадолго до того Гражданская вой­на в России, означало, что немцы должны сражаться с немцами, а Гитлер полагал, что есть более быстрый и эффективный путь. Можно прийти к социализму без гражданской вой­ны.

Теперь, когда век индивидуализма заканчивается, говорил он Вагенеру, задача состоит в том, чтобы «отыскать и пройти путь от индивидуализма к социализму без революции». Маркс и Ленин видели верную цель, но выбрали неправильный путь, длинный и бессмысленно болезненный. Уничтожив буржуа и кулака, Ленин превратил Россию в серую недифференцированную массу людей, огромную анонимную орду раскулаченных. Они «усредняли вниз», тогда как национал-социалистическое государство повысило бы уровень жизни больше, чем когда-либо при капитализме. Понятно, что Гитлер и его сподвижники подразумевали, что их претензии на социализм воспримут всерьез. Они сами относились к ним серьезно.

Тем не менее в течение полувека Гитлера изображали если не как консерватора (слово слишком бледное и имеет слишком много оттенков), то как крайне правого. Сомнительно, что он или его друзья узнали бы себя в этом описании. Сам он не придавал особого значения левым и правым и вряд ли видел много смысла в любой линейной теории политики. Национал-социализм был уникален, поскольку Гитлер всё время решал загадку истории, как он себе ее представлял. Элементы могли быть разнообразными и знакомыми, но смесь была его.

Взгляд Гитлера, как часто замечали, во многом был обращен в прошлое. Не в Средневековье, как у викторианских социалистов, таких как Раскин и Уильям Моррис, он был очарован еще более отдаленными временами героических добродетелей. Сейчас все забыли, что то же самое можно сказать о Марксе и Энгельсе.

Прежде всего речь идет о расе, которая полвека мешала национал-социализму считаться социализмом. Как сказал Ленин, у пролетариата нет родины. Но по мнению Маркса, есть расы, которые следует уничтожить. Такую точку зрения он опубликовал в своей газете Neue Rheinische Zeitung в январе-феврале 1849 г. в статье Энгельса «Борьба в Венгрии», и она поддерживалась социалистами вплоть до прихода Гитлера к власти. Поэтому можно полагать, что Освенцим – это социалистическая идея. Марксистская теория истории призывала к геноциду по причинам, скрывающимся в ее утверждении, что феодализм уже уступает место капитализму, который, в свою очередь, должен быть заменен социализмом. После пролетарской революции целые расы станут феодальными пережитками в эпоху социализма. И поскольку они не могут продвинуться сразу на два шага, их нужно уничтожить. Они – расовый мусор, как называл их Энгельс, и годятся только для навозной кучи истории.

Эти бесчеловечные взгляды, поколением позже усиленные новой лженаукой евгеникой, к последним годам XIX столетия стали привычной частью социалистической традиции, хотя понятно, что после освобождения Освенцима в январе 1945-го социалисты постарались о них забыть. Но в произведениях Герберта Уэллса, Джека Лондона, Хэвлока Эллиса, Уэббов и других есть много доказательств того, что социалистические писатели и публицисты не боялись решительных мер. Идея этнической чистки – вполне ортодоксальный социализм на протяжении столетия и более.

Таким образом, социалистическая интеллигенция западного мира подошла к Первой мировой вой­не, будучи приверженной расовой чистоте и господству белых и не менее приверженной насилию. Социализм предлагал им полную свободу рук, и их лицензия на убийство включала геноцид. Например, в 1933 г. в предисловии к пьесе «На мели» Бернард Шоу публично приветствовал принципы уничтожения, которые уже принял Советский Союз. Социалисты теперь могли гордиться государством, которое наконец обнаружило мужество действовать, хотя некоторые по-прежнему считали, что такие действия надо маскировать. В 1932-м Беатрис Уэбб заметила на чайной вечеринке, что «очень плохой менеджмент» позволил группе британских визитеров в Украину увидеть на местной станции фургоны для скота, полные голодающих «врагов государства». «Смешно позволять вам видеть их, – сказала Уэбб, уже тогда выдающаяся поклонница советской системы. – Англичане всегда так сентиментальны». И добавила уверенно: «Нельзя сделать омлет, не разбив яиц». Несколько лет спустя, в 1935 г., социал-демократическое правительство Швеции начало евгеническую программу принудительной стерилизации цыган, умственно отсталых и слабых здоровьем и продолжало ее до окончания вой­ны.

Утверждение о том, что Гитлер не может быть настоящим социалистом, поскольку он пропагандировал и практиковал геноцид, – глубочайшая ошибка по отношению к исторической памяти. Только социалисты в ту эпоху и пропагандировали или практиковали геноцид, по крайней мере в Европе, и Гитлер с удовлетворением это осознал с первых лет политической карьеры. Обращаясь к собственной партии, НСДАП, в Мюнхене в августе 1920-го, он убеждал ее в своей вере в социалистический расизм: «Если мы социалисты, мы обязаны быть антисемитами, альтернативой в этом случае являются материализм и культ богатства, которым мы стремимся противостоять». Раздались громкие аплодисменты. Гитлер продолжил: «Как, будучи социалистом, вы можете не быть антисемитом?» Такая точка зрения находила широкое понимание, и примечательно, что ни один немецкий социалист в 1930-х гг. или ранее не пытался отрицать право Гитлера называть себя социалистом из-за расовой политики. Во времена, когда социалистическая традиция геноцида была хорошо известна, это звучало бы просто абсурдно. Более того, такая традиция была уникальна. В европейский век, который начался в 1840-х гг. со статьи Энгельса в 1849-м и продолжался до смерти Гитлера, все, кто выступал за геноцид, называли себя социалистами, и никаких исключений не найдено.

Первая реакция на национал-социализм за пределами Германии в настоящее время в значительной степени забыта. Европейские левые были очень смущены, потому что подъем фашизма застал их врасплох. В марксистском писании ничего такого не предсказано, и совершенно естественно, что они были озадачены. Откуда всё это? Гарольд Николсон, демократический социалист, а после 1935 г. член Палаты общин, добросовестно изучил кучу брошюр в своем гостиничном номере в Риме в январе 1932 г. и пришел к вполне разумному выводу, что фашизм (итальянский вариант) – это своего рода военизированный социализм. Хотя он уничтожил свободу, заключил Николсон в своем дневнике, «это, безусловно, социалистический эксперимент в том, что он разрушает индивидуализм». Московский взгляд на фашизм как последнюю стадию капитализма хотя уже и был предложен, еще не получил широкого распространения. Ричард заметил в передаче Би-би-си в 1934-м, что многие студенты в нацистской Германии считают, что они «закладываю основы нового немецкого социализма».

К началу гражданской вой­ны в Испании в 1936 г. произошла поляризация, и к тому времени большинство западных интеллектуалов были уверены, что Сталин – левый, а Гитлер – правый. Этот неожиданный сдвиг во взглядах не был объяснен и, возможно, не может быть объяснен ничем, кроме как удобством аргументации. Бинарные оппозиции – полицейские и грабители или ковбои и индейцы – всегда удобны. Пакт Молотова–Риббентропа едва ли кто-нибудь рассматривал как попытку восстановить единство социализма. Говорят, остряки в британском МИДе шутили, что все «isms» (идеологии) теперь «wasms» (устаревшие теории), и общее мнение заключалось в том, что это не более, чем циничный брак по расчету.

К началу мировой вой­ны в 1939 г. идея о том, что Гитлер – разновидность социалиста, была почти полностью мертва. Можно отдать должное одному странному, но выдающемуся исключению. В эссе «Лев и единорог», написанном им как убежденным социалистом сразу после падения Франции в 1940 г., Оруэлл увидел катастрофу как «физическое развенчание капитализма», показавшее раз и навсегда, что «плановая экономика сильнее неплановой», хотя Оруэлл и не сомневался, что победа Гитлера была трагедией для Франции и для человечества. Плановая экономика давно была главным требованием социалистов. А национал-социализм, утверждал Оруэлл, взял от социализма «только такие черты, которые делают его эффективным для военных целей». Гитлер уже приблизился к социализации Германии. «Внутренне Германия имеет много общего с социалистическим государством». Эти слова были написаны непосредственно перед нападением Гитлера на Советский Союз. Оруэлл полагал, что Гитлер войдет в историю как «человек, из-за которого лондонский Сити перешел от смеха к слезам», заставив финансистов увидеть, что планирование работает, а экономическая свобода для всех – нет.

На пике своих успехов Гитлер призывал преодолеть партийное разделение. Незадолго до того, как они разошлись летом 1933 г., Гитлер изливал свою душу Отто Вагенеру, что было опубликовано после смерти Вагенера в 1971 г. в его биографии нераскаявшегося нациста. Книга Вагенера «Гитлер: воспоминания близкого друга», написанная в британском лагере для военнопленных, не публиковалась на немецком языке до 1978 г., а на английском появились, не привлекая большого внимания, только в 1985-м. Гитлер, по воспоминаниям, предлагал видение будущего, объединявшeго многие из идей, которые когда-то сделали утопический социализм непреодолимо привлекательным для поколения, порожденного экономической депрессией и катаклизмами вой­н. Он смешивал, как делал до него викторианский социализм, сильный экономический радикализм с романтическим увлечением минувшими веками, до того, как капитализм превратил героизм в убогую жадность и стал угрожать традиционным институтам семьи и племени.

«Социализм, – говорил Гитлер Вагенеру вскоре после захвата власти, – не был недавним изобретением человеческого духа; когда я читал Новый Завет, слова Иисуса часто напоминали мне о социализме. Беда в том, что христиане многие века не действовали по заветам Учителя. Мария и Мария Магдалина нашли пустую могилу, и задача национал-социализма – дать наконец тело высказываниям великого Учителя. Мы первые выносим это учение на свет божий… Евреи не были социалистами, а Иисус, которого они распяли, – истинный создатель искупительного социализма». Что касается коммунистов, Гитлер выступал против них, потому что они организовали настоящее стадо, в советском стиле, без индивидуальной жизни, а его собственным идеалом был «социализм наций», а не интернациональный социализм Маркса и Ленина. «Главная проблема нашего времени, – сказал он Вагенеру, – заключается в том, чтобы освободить труд и заменить власть капитала над трудом властью труда над капиталом».

Это в высшей степени социалистические идеалы, и, если Вагенер добросовестно рассказывает о своем боссе, не остается никаких сомнений: Гитлер был неортодоксальным марксистом, который знал свои корни и знал, насколько неортодоксальным был способ, выбранный им для достижения цели. Он был социалистом-диссидентом. Его программа была одновременно и ностальгической, и радикальной. Она предлагала совершить то, что христиане не стали делать и что коммунисты сделать пытались, но всё испортили. Как сказал Гитлер Вагенеру: «Мы сможем достичь того, чего не удалось добиться марксизму, ленинизму и сталинизму».

Таково национал-социалистическое видение. Оно было соблазнительным, одновременно традиционным и новым. Как и все социалистические теории, оно в конечном счете касалось морали, поэтому экономическая и расовая политики рассматривались как основанные на универсальных моральных законах. К тому времени, когда эти беседы увидели свет в печати, мир, к сожалению, оставил такие вопросы далеко позади и менее, чем когда-либо, готов был выслушивать высказывания чудака или клоуна.

Жаль. В конце концов, чудак однажды предложил видение будущего, которое сделало викторианскую доктрину истории интересной для миллионов. Теперь, когда идея социализма отброшена, такой интерес, несомненно, трудно вернуть. Чтобы пережить это снова, в воображении, можно заглянуть в дневники Геббельса. 16 июня 1941 г., за пять дней до того, как Гитлер напал на Советский Союз, Геббельс ликовал в уединении своего дневника в предвкушении победы над большевизмом, которая, по его мнению, быстро последует. Не надо восстановления царей, заметил он сам себе, после того как Россия будет завоевана. Но еврейский большевизм должен быть искоренен в России, и на его месте появится «настоящий социализм» – Der echte Sozialismus. Конечно, Геббельс был лжецом, но зачем ему врать в своем дневнике? И до конца своих дней он считал, что настоящий социализм – это национал-социализм.

 

Джордж УОТСОН

Перевод с англ. Игоря Питерского