Чужой среди своих

Амстердам вот уже много десятилетий остается своего рода символом независимости, открытости и свободы от ограничений. Таким же – независимым и открытым к различным мнениям – был этот город и на пике своей славы и богатства в XVI–XVII  вв. И хотя жителями его в то время были преимущественно набожные кальвинисты строгих и консервативных нравов, отстаивающие пуританский образ жизни, сторонящиеся развлечений и презирающие роскошь, именно здесь сложилась культура противостояния идеологическому гнету. Выросла она, правда, не в пуританском христианском обществе, а в общине португальских анусим, достигшей в городе необыкновенного расцвета.

 

Война за независимость

В XVI–XVII вв. Амстердам стал богатейшей столицей мировой империи, оставаясь на протяжении почти столетия крупнейшим и самым влиятельным в мире финансовым центром.

Голландская республика возникла как федерация семи провинций, объединившихся не из религиозных соображений и не под властью могучего лидера, а из общего стремления освободиться от гнета испанской короны и навязываемого ею тотального подчинения. Недаром конституция молодой республики со временем стала одной из основ, из которых выросла и Конституция США.

Основой голландского общества того времени стали сословие богатых торговцев и состоятельный средний класс, сложившиеся в процветающих портовых городах Нидерландов.

Голландская Ост-Индская компания, основанная в 1602 г., стала первой международной торговой корпорацией и, к слову, первой компанией, выпустившей на продажу свои акции. На пике богатства и могущества ее рыночная стоимость была эквивалентна суммарной стоимости таких нынешних гигантов, как Apple, Amazon и Google.

Сцены из повседневной жизни городской буржуазии и элиты среднего класса запечатлели на своих полотнах знаменитые художники эпохи золотого века голландской живописи, в том числе Рембрандт ван Рейн, Ян Вермеер и Питер де Хоох. В молодой республике сословные титулы имели мало значения, а влияние духовенства не распространялось дальше стен церквей. Атмосфера свободы, в том числе и религиозной, стала едва ли не важнейшим стимулом экономического процветания Нидерландов.

После того, как семь объединившихся провинций восстали против власти императора, испанские вой­ска вторглись в южные низменности – нынешнюю Бельгию и Люксембург – и заняли Антверпен, важнейший в те годы портовый город Западной Европы. Однако вступившая к этому времени в вой­ну Англия помогла остановить дальнейшее наступление испанцев на север.

По испанским законам все, кто не придерживались католичества, подвергались религиозным преследованиям и страдали от высоких налогов. Эта дискриминация подстегивала богатых купцов-кальвинистов из южных портовых городов перебираться в освободившийся от испанцев Север. Многие из них осели в Амстердаме, бывшем до этого крошечным и малозначащим портовым городом, но теперь бурно развивающимся и принимающим огромное количество состоятельных и предприимчивых иммигрантов, бегущих от религиозных преследований: гугенотов из Франции, пуритан из Англии и, конечно, богатых купцов из потомков «новых христиан» – насильно крещенных португальских евреев-анусим.

В эти же годы Нидерланды, захватив обширные территории, включавшие Ост-Индию (Индонезию), Цейлон (Шри-Ланку), Формозу (Тайвань) и Малакку (Малайзию), стали превращаться в могучую колониальную державу. Таким образом, свободный портовый город предлагал предпринимателям и инвесторам самые разнообразные и заманчивые экономические возможности, привлекая к себе все больше предприимчивых и инициативных людей.

 

В поиске своего пути

Первые из «новых христиан» прибыли в Амстердам, где им было позволено не скрывать свою веру и вернуться к жизни по еврейской традиции, еще в XVI в. К 1610 г. в городе проживало уже около 500 евреев с Иберийского полуострова, а спустя десять лет их число удвоилось. В XVII в. Амстердам превратился в центр испанских и португальских евреев – потомков анусим. Их разросшаяся и разбогатевшая община основала целый ряд еврейских учебных заведений, взрастивших плеяду выдающихся раввинов, которые впоследствии возглавили религиозную жизнь множества еврейских сефардских общин по всей Западной Европе и даже в Новом Свете. Среди анусим, прибывших в Амстердам из Португалии в начале XVII в., был и Габриэль Коста Фиоза, бежавший вместе с семьей из Португалии.

Габриэль родился в португальском городе Порта примерно в 1585 г. в богатой христианской семье. Его отец был успешным торговцем, занимавшимся международной коммерцией. Не ясно, происходил ли он из потомков анусим. Про мать же Габриэля это известно достоверно.

Габриэль успел поучиться каноническому праву в Университете Коимбры и послужить в церкви в родном Порту. Изучая Ветхий Завет и размышляя над его текстом, он постепенно отдалялся от христианства, в лоне которого вырос, пока в конце концов не пришел к осознанию себя евреем. Смерть отца в 1608 г. привела к возникновению финансовых и юридических проблем, вынудивших семью Коста покинуть Португалию.

Поскольку потомки «новых христиан» нуждались в специальных разрешениях на то, чтобы покинуть Португалию, семье пришлось бежать из страны втайне. В конце апреля 1615 г. они добрались до Амстердама и открыто объявили о своем еврействе. Габриэль принял еврейское имя Уриэль и с тех пор стал известен как Уриэль Акоста. Два его младших брата так и остались в Амстердаме, а сам Уриэль, его старший брат Авраам, их жены и мать переехали в Гамбург, где присоединились к процветающей и растущей общине португальских анусим, вернувшихся к иудаизму.

 

Шок возвращения

Для Уриэля Акосты, как, впрочем, и для многих других португальских анусим, возвращение к иудаизму стало отнюдь не простым процессом. Основанные ими в Западной Европе общины не располагали знаниями традиции, передававшимися в других еврейских общинах от родителей к детям. Их представления об иудаизме были крайне поверхностны и, как правило, сводились к знанию Ветхого Завета. Воспринимая иудаизм через призму своего христианского воспитания и мировоззрения, они часто видели в нем лишь веру, но не выбор жизненного пути, накладывающего на того, кто его избрал, особые обязательства.

Долгие годы соблюдения иудаизма втайне приучили анусим к разделению между верой, воспринимаемой как нечто сугубо личное, и поведением в обществе. Не случайно многие анусим всерьез полагали, что духовная внутренняя идентификация с религией куда важнее внешнего соблюдения заповедей.

Именно поэтому столкновение анусим с раввинистическим иудаизмом и требованием соблюдения галахических законов во всех аспектах повседневной жизни было для них крайне странным. Выросшие в совершенно ином мире и воспринимавшие галахические законы как бы со стороны, они затруднялись увидеть логику в законах Галахи и связь между ними и ТАНАХом.

В итоге это столкновение привело к возникновению целого спектра реакций: от всецелого восприятия нового и незнакомого для них еврейского мира, принятия его во всех деталях и нюансах, до избирательного признания, позволяющего, наряду с сохранением причастности к общине, вести независимый образ жизни, и далее вплоть до создания совершенно оригинальных интерпретаций, пытающихся соединить абсолютно различные религиозные подходы.

Разумеется, на формирование этих интерпретаций немалое влияние оказывали и распространенные в то время философские идеи и взгляды, в основе которых лежали скептицизм и теория познания. Стоит заметить, что распространение этих идей в среде анусим вызывало опасения и у христиан. Недаром в документе, написанном голландским юристом и теологом Гуго Гроцием в 1615 г., он требовал, чтобы каждый еврей, поселяющийся в Нидерландах, клялся в вере в существование Творца, в божественное провидение и в бессмертие души.

Такой оказалась и встреча Уриэля Акосты с нормативным иудаизмом, описанная им в автобиографии «Пример человеческой жизни»: «Через несколько дней я понял, что законы и обычаи евреев очень мало соответствуют законам, которые заповедал нам Моисей. Хотя Тору нужно соблюдать в ее чистоте и точности, как она была заповедана, те, которых совершенно напрасно называют еврейскими мудрецами, изобрели множество законов, категорически ей противоречащих».

 

Отстаивая свою правду

В отличие от других анусим, Акоста не скрывал своих взглядов. Он не только письменно изложил свои претензии к иудаизму, с которым столкнулся, но и отправил письмо лидерам венецианской сефардской общины, изложив в нем все свои расхождения с раввинистическим иудаизмом.

Критика его главным образом касалась Устной Торы, объявленной им человеческой выдумкой. Стрелы своей критики Акоста обратил, среди прочего, на способы изготовления тфилин и мезуз; на то, как выполняется обрезание, включая высасывание капельки крови; на соблюдение второго дня праздника в изгнании и на возможность отречения от обетов.

Лидеры сефардской общины Венеции передали письмо Акосты раввину Иегуде Арье из Модены, который постановил, что речь идет о ереси, и попросил предупредить лидеров гамбургской общины о том, что, если автор письма не раскается, он будет подвергнут отлучению от еврейской общины (херему).

Акоста раскаяться отказался. И летом 1618 г. раввин Иегуда Арье из Модены отлучил его в ашкеназской венецианской синагоге, даже написав отдельную статью под названием «Щит и защита», в которой опроверг аргументы Акосты.

Несмотря на отлучение, Уриэль Акоста продолжил свои коммерческие дела в Гамбурге, одновременно продолжая работать над расширением своей критической позиции по отношению к раввинистическому иудаизму до масштабов книги. Он решил опубликовать ее в Амстердаме, куда переехал в 1623 г. Но еще до того, как книга была напечатана, раввину и доктору Самуэлю де Сильве, так же, как и Акоста, происходившему из португальских анусим и тоже переехавшему из Гамбурга в Амстердам, удалось получить три главы, в которых Акоста критиковал идею бессмертия души.

Де Сильва выступил с резким опровержением замечаний Акосты, опубликовав ответные соображения на португальском языке. Акоста же, в свою очередь, включил в свою книгу ответ на критику де Сильвы. Так она и была опубликована на португальском языке в Амстердаме в 1624 г. под заголовком «Исследование традиции фарисеев в сравнении с Писаным Законом, написанное еврейским юристом Уриэлем, с ответом на ложную клевету Самуэля де Сильвы».

 

Отлучение

Публикация книги взбудоражила не только еврейскую общину. Ведь и христианство во всех его направлениях рассматривает веру в бессмертие души в качестве одной из фундаментальных основ своей религии. Поэтому заявления Акосты были восприняты в христианском мире как ересь или даже безбожие. Акоста был арестован городскими властями и оставался в тюрьме до тех пор, пока не уплатил штраф в 300 гульденов, а его брат не внес за него залог еще в 1200 гульденов. Весь тираж книг был конфискован и сожжен. Единственный известный сегодня сохранившийся экземпляр был обнаружен лишь в начале 1990-х гг. в Королевской библиотеке Копенгагена.

В архиве Амстердамской еврейской общины нет сведений о том, что отлучение, наложенное на Акосту в Венеции, а впоследствии одобренное и в Гамбурге, было также признано в Амстердаме. Тем не менее после произошедшего Акоста покинул город, перебравшись вместе с женой и матерью в Утрехт. Оставшиеся же в Амстердаме члены его семьи прервали с ним всякую связь.

Лишь четыре года спустя, в октябре 1628 г., Акоста вернулся в Амстердам, чтобы похоронить свою мать. Погребение на еврейском кладбище жившей с ним матери вызвало было споры в общине, но под давлением остальных сыновей она была похоронена по еврейской традиции на кладбище португальской общины в Аудкерке, неподалеку от Амстердама.

Акоста остался в Амстердаме. Поскольку он не был отлучен от Амстердамской общины, для возвращения ему требовалось лишь заявить в общинном суде об отречении от своих позиций. Документов такого рода не сохранилось, но известно, что с 1629 г. он проживал в Амстердаме, состоял в общинной организации, предоставляющей беспроцентные ссуды нуждающимся евреям, и держал счет в муниципальном банке Амстердама.

При этом возвращение Акосты в общину не изменило его религиозных воззрений. Речь, скорее, шла о социальном процессе, описанном им самим в «Примере человеческой жизни» следующим образом: «Мне было лучше сделать вид, что я общаюсь с этими людьми, подражая их действиям и притворяясь обезьяной среди обезьян».

Впрочем, и это продолжалось недолго. Примерно три года спустя Амстердамская община одобрила отлучение, наложенное на него ранее в Венеции и Гамбурге. Причины этого шага неясны. В автобиографии Акоста обвиняет членов своей семьи, утверждая, что они выдвинули против него ложные обвинения в нарушении законов кашрута. Другой указанной им причиной стало свидетельство двух неевреев, которых он отговаривал принять иудаизм. При этом Акоста не отрицал, что не отказался от своих взглядов, укрепившихся в нем с годами еще больше.

 

На глазах толпы

Семь лет спустя, в 1639 г., история достигла своего апогея. Страдающий от одиночества Акоста, жена которого скончалась еще в 1630 г., решил снова попытаться вернуться в общину. Однако на этот раз, поскольку отлучение было одобрено и в Амстердаме, одним заявлением в суде уже было не обойтись.

Церемония, которую Акоста впоследствии подробно описал, состоялась в новой синагоге объединенной общины «Талмуд Тора». Помещение было заполнено до предела – «мужчины и женщины собрались, будто бы на зрелище». Стоя на синагогальном помосте – биме, Акоста зачитал заявление, в котором признал свои грехи, раскаялся, попросил прощения и пообещал не отступать от указаний раввинов общины. Затем, обнажив ему верхнюю часть тела и прикрыв глаза, Акосту привязали к одному из столбов. На глазах всех присутствующих кантор нанес ему 39 ударов плетью: «поскольку, согласно заповедям Торы, запрещено наносить более 40 ударов плетью, а люди эти столь аккуратны в соблюдении заповедей, что были крайне осторожны в желании не нарушить их». Под конец церемонии Акоста, которому уже было за 50, распластался на выходе из синагоги и все присутствовавшие прошли по нему, покидая здание. Отлучение было снято.

Самым тяжелым для Акосты стало, по его собственному признанию, это публичное унижение. Он так и не смог от него оправиться, погрузившись в глубокую депрессию. В апреле 1640 г. Акоста покончил жизнь самоубийством, застрелившись из пистолета. По одной из версий, он пригласил к себе своего племянника, того самого, кто в свое время донес на него лидерам общины, обвинив в ереси, выстрелил в него, промахнулся и уже тогда застрелился сам.

На столе, рядом с которым он совершил самоубийство, было обнаружено его автобиографическое эссе «Пример человеческой жизни», ставшее единственным источником всего, что нам известно о его отлучении Амстердамской общиной и об унизительной церемонии снятия бойкота. В документах общины, включая реестр отлучений и их снятий, никаких упоминаний о бойкоте, наложенном на Акосту, нет.

Оригинальная рукопись автобиографии Акосты не попала в руки евреев. В конце XVII в. она была впервые опубликована христианским теологом Филипом ван Лимбургом в приложении к книге, задокументировавшей спор между ним и еврейским мыслителем Исааком Орубио де Кастро.

Тот факт, что автобиография Акосты, описывающая явно унизительный и негуманный еврейский ритуал, была частью антиеврейской полемики, заставлял в прошлом некоторых ученых сомневаться в достоверности этого нелестного описания евреев. Тем не менее исследователь Йосеф Каплан недавно указал на то, что в документах португальской еврейской общины «Талмуд Тора» описывается снятие бойкота с Авраама Мендеса, отлученного за совершенное прелюбодеяние. Эта церемония состоялась в том же году, что и снятие отлучения с Акосты, и сходство описаний хоть и косвенно, но подтверждает достоверность христианского источника, скопированного из автобиографии Акосты.

С другой стороны, это может также всего лишь свидетельствовать о том, что христианский богослов был знаком с ритуалами наказаний в Амстердамской еврейской общине, налагавшихся, однако, не за свободомыслие, а за куда более прозаические преступления.

 

Вдали от мировой славы

В отличие от своего младшего современника Баруха Спинозы, продолжившего в своей библейской критике его идеи, сам Акоста не оказал заметного влияния на философию и общественную мысль. Отголоски его уничтоженной книги дошли до нас лишь в трудах оппонентов. Его аргументы упоминаются в опровержениях раввинов Иегуды Арье из Модены и Менаше Бен Исраэля, названия его эссе числятся в списках литературы, запрещенной Католической церковью, а высказывания цитируются в сочинениях христианских авторов, желающих доказать, что сефардские евреи на самом деле являются саддукеями.

В эпоху Просвещения самоубийство превратило Акосту в трагического героя, чья смерть олицетворяла тиранию религиозного истеблишмента и жесткость веры, сталкивающейся с духом свободы и свободой мысли. В свою очередь мыслители позднего Просвещения – Вольтер и Гердер – считали его предшественником философии деизма.

Акоста стал также героем романов и пьес. В 1847 г. немецкий драматург Карл Гуцков посвятил ему свою трагедию «Уриэль», переведенную впоследствии на иврит и идиш. Стал Акоста и источником вдохновения для Исраэля Зангвилля, создавшего роман «Дети гетто», опубликованный в 1897 г.

Известный художник Шмуэль Хиршенберг в 1901 г. изобразил воображаемую встречу между Уриэлем Акостой и Барухом Спинозой, а композитор Кароль Ратхауз посвятил ему в 1936 г. сюиту.

Так или иначе, личная трагедия Акосты в полной мере отразила сложность еврейского общества в начале эпохи Нового времени – эпохи перемен, мировоззренческих потрясений и многочисленных попыток новых интерпретаций окружающего бытия, но прежде всего – многообразия общин анусим.

Несомненно, Уриэль Акоста не был типичной фигурой в среде сефардской диаспоры на Западе, общин анусим, сложившихся в Амстердаме, Гамбурге, Ливорно, Лондоне и Бордо. Напротив, он, пожалуй, оказался на самом дальнем краю широчайшего спектра мировоззрений и мнений, сложившихся в этих общинах, и, будучи таковым, тяжело страдал от необходимости сочетать желание выразить свои мысли с потребностью оставаться частью общества, поскольку, в отличие от ярого индивидуалиста Баруха Спинозы, нуждался в ощущении принадлежности и в социальной поддержке, которую мог получить лишь в еврейской общине.

 

Моти БЕНМЕЛЕХ

Перевод Александра Непомнящего