«Писать о людях вне критической ситуации – бессмысленно»

Имя этого человека уже знакомо читателям «ЕП». В рубрике «Книжная полка» мы писали о его романах «Белое на черном» и «Вечный гость» («ЕП», 2019, № 12). Но его фантастическая судьба заслуживает отдельного рассказа. Решение о его рождении принимали на Пленуме ЦК КПСС, а позже тем же высшим руководством было решено его убить. Он прошел через детские дома для детей-инвалидов, через дом престарелых, откуда невозможно было вырваться, через «наказания», после которых пациенты лишались разума. Но он не просто выжил, но и сумел уехать из самой счастливой страны в мире, написал книгу «Белое на черном», ставшую мировым бестселлером, состоялся как оратор и лектор. Он – пример для подражания для многих людей, которые видят, что даже из ада можно найти выход. Сегодня я беседую с писателем Рубеном Давидом Гонсалесом Гальего.

 

– Маечка, будьте спокойны. Я понимаю, вам непросто. Перед вами мировая знаменитость, известный писатель. Но не беспокойтесь, у нас с вами все будет хорошо.

– Я даже не сомневаюсь. Учитывая, что я уже брала интервью у мировых знаменитостей.

– Ну, тогда начинаем.

– Рубен, я прочитала две ваши книги. Осталась под большим впечатлением. Особенно от первой, которая была полным шоком. Ваша судьба абсолютно фантастическая. Столько, сколько у вас случилось в жизни, даже представить сложно. Ваш дедушка – председатель Компартии Испании, вице-спикер испанского парламента…

– Сволочь редкостная.

– Но большой человек?

– Большой. Ну, сравните с Тэтчер в Великобритании, например. Большой человек, наделенный огромной властью. Вы не забывайте о еще одной вещи. В Испании семья – это минимум 50 человек. Семья вице-спикера – это очень богатые люди. Они картинами Пикассо, которые он им дарил, подпирали ножки стола. Понимаете, какой это уровень богатства? Там были бешеные деньги.

– А вашу маму отправили в Москву учиться коммунизму.

– Совершенно верно. Они не сделали только одной вещи – не дали денег. Причем отец ее предупредил: если ты не будешь меня слушаться, мне будут иголками выжигать глаза. Как и всякому палачу, ему нужно было перед кем-то исповедаться. И он выбрал для этого старшую дочку Аурору.

– Вы своего деда называете палачом?

– Конечно. Хотя по меркам Испании он вообще классный мужик. Всего только два поезда смерти подписал. Милейший человек.

– Который отправил дочку в Москву учиться коммунизму, не дав денег.

– Ну, это нормально, по-коммунистически.

– И там, в Москве, она познакомилась со студентом из Венесуэлы, от которого забеременела.

– Да. Она жила так, как живет девушка, вырвавшаяся из родительского дома. А студент этот думал, что, породнившись с такими большими людьми, будет иметь «Волгу» и сделает карьеру. Ошибался, конечно. Вскоре он вообще исчез.

– Я правильно понимаю, что если бы не случилось того, что случилось, вы были бы этаким представителем золотой молодежи, жили бы где-нибудь в Париже и наслаждались жизнью? А вместо этого попали в советский детский дом.

– Да, да. Я был убит. Ведь решение о родах принимали на пленуме ЦК КПСС.

– А какая им была разница, когда произойдут роды?

– Они ведь всё решали. Всё. Итак, пленум решил, что нужно произвести роды на восьмом месяце беременности.

 

Роды были тяжелыми, затяжными. Уже в процессе выяснилось, что младенцев двое. Рубен шел вторым. Акушерка сказала: «Давай по-нашему!» – и ударила кулаком по животу. А вторая засомневалась: «А если он ногами пойдет?» И ребенок пошел ногами вперед, а удар пришелся по голове. Один ребенок погиб вскоре после рождения, а второй прожил год. Без имени и без права на жизнь.

 

– А что случилось через год?

– А через год меня забрали, а маме сказали, что я умер.

– Какой был смысл для советских властей забирать вас от матери?

– Вот вы не понимаете, потому что не жили при советской власти. А смысл был очень простой: держать меня в заложниках. Как только Игнасио Гальего занял хорошую позицию в Испании, ему прислали мою фотографию с подписью: «Лучший ученик школы». Чтобы он знал, что в детском доме в Советском Союзе живет его родной внук. Представьте, что было бы, если бы этот факт обнародовали! Если бы выяснилось, что он голодный, холодный, в мороз ползет по каменному полу в туалет в советском детдоме. Для испанца это позор, скандал. Это крах карьеры.

– И что он сказал, увидев вашу фотографию?

– Он не придумал ничего лучше, чем потребовать эвтаназию для меня. Но советские тоже не дураки были. Зачем они будут убивать заложника, через которого можно манипулировать председателем испанской компартии? Его держали на крючке.

– В чем это проявлялось?

– Он был карманным испанским коммунистом, которым СССР манипулировал. Он вынужден был полностью соглашаться со всем, что делал Советский Союз. И делал он это, как вы понимаете, не из любви ко мне. А из-за боязни огласки.

– Я правильно понимаю, что ваши родственники, кроме матери, знали о том, что вы существуете, но не сделали ничего, чтобы вытащить вас из детского дома?

– Да, конечно. Ну вы странные вопросы задаете. Это же коммунисты! Однажды Игнасио приезжал в Советский Союз с официальным визитом. Об этом писали все газеты. И кто-то мне сказал: «А это не твой дедушка случайно?» Я усмехнулся и ответил: «Если бы это был мой дедушка, я бы тут с вами баланду не хлебал».

– Вы его простили?

– Моя мама сказала: «Гарсия Лорка пас коз. Коза – это глупое, безынициативное животное. Поэтому он стал поэтом. Игнасио Гальего пас свиней. Свинья – это жадное, грязное животное. Поэтому он стал коммунистом». Я доходчиво объясняю? Мы с вами говорим о какой-то ерунде. Давайте о литературе. Вы сейчас видите блестяще образованного человека, успешного, относительно здорового, у которого все хорошо.

– Это прекрасно. Но ваше творчество основано на вашей биографии, их невозможно разделить. Вот, например, вы пишете о том, что медицинская комиссия поставила вам диагноз «дебил».

– Да, конечно. Я дебил.

– А если бы вы действительно были дебилом, вам было бы легче воспринимать окружающую вас действительность? Если бы вы не понимали, в каком жутком мире живете, вам было бы проще?

– Тяжелее. Дебилам очень плохо. Их все обижают. Кто бы меня обидел! Я же это описал в своих книгах.

– Но это сотая доля того, что было на самом деле.

– Конечно. У всех богатое воображение, каждый может додумать то, что было.

– Ваша вторая книга полностью посвящена вашим беседам с другом Мишей, больным миопатией, который в итоге покончил с собой. Когда вы были в детдоме, вы часто думали о смерти?

– Я думал о том, что есть ситуации, которые гораздо хуже смерти.

– Ваша ситуация была хуже смерти?

– Нет, моя была чудесная.

– Почему?

– Потому что я сам мог пописать, сам мог поесть, сам мог набить кому-то морду. Я мог ползать, а это большое дело! Но всегда можно поставить человека в ситуацию, когда смерть будет восприниматься как избавление.

– Вы об этом думали?

– Да, конечно.

– А почему не сделали?

– Не было физической возможности. Потому что самоубийство может не удаться. И тогда тебя отвезут в больницу и будут колоть болючими препаратами. Тебя за это накажут. Никто тебя не прикончит, таких подарков там не делают. Ты будешь гнить без лекарств, без ухода, корчась от боли, и никто тебе не поможет.

– Вы когда-нибудь себя жалели?

– Недавно об этом думал. Зачем мне себя жалеть? Я успешный человек. По успешности я обогнал очень многих здоровых. Я каждый день своими книгами спасаю людей. Значит, я живу. Значит, я нужен.

– В ваших книгах вы рассказываете об очень тяжелых вещах. А почему, как вы думаете, вы спасаете людей?

– Потому что я показываю, что нужно наметить цель и к ней идти. Ползти – в моем случае.

– Вам было важно сохранить человеческое достоинство?

– Да это всем важно! Человеку, пока он жив, важно быть хорошим. Любому человеку важно знать, что он хороший.

– Но дети ведь бывают жестокими.

– Но внутри они все равно добрые. Дети ведь бессмертны. Они не понимают, что такое смерть.

– А взрослые? Вы сталкивались с жестокостью со стороны взрослых?

– Нет. Я думаю, нянечки вели себя с нами так же, как и в жизни. К нам относились с той же степенью жестокости, как и к другим. Они так жили.

– Чего вам больше всего не хватало?

– Общения, безопасности, надежды на будущее и перспектив.

– А мамы?

– А я не знал, что это такое.

– Ну, вы знали, что такая «вещь» существует?

– Знал, конечно. Потому что почти у всех детей были мамы. Мама приезжает, только увидит своего ребенка – начинает плакать. Но иметь папу – это было, конечно, круче. Папа приезжает, напивается и идет выяснять отношения с начальством.

– А вам хотелось, чтобы у вас были мама с папой?

– Хотелось. Особенно хотелось, чтобы забрали домой. Но нет, так нет.

После родов Аурора Гальего уехала в Прагу и много лет проработала на Радио «Свобода». Вышла замуж, родила дочь. Она не знала о том, что ее сын, которому она даже не дала имени, скитается по советским детдомам для детей-инвалидов.

 

– Что это за история, как вам подрезали сухожилия на ногах?

– Очень просто. До этого я мог ходить на четвереньках. А потом мне не просто подрезали сухожилия, а мясницким ножом перерезали все, что может быть перерезано. Потом ноги расставили на метр в ширину и загипсовали на два года. Это был ад.

– А зачем это сделали?

– Ноги прямые – значит, может ходить. Кстати, здесь, в Израиле, семейный врач меня как-то спросила: «Можно я посмотрю?» Она подняла мою ногу, посмотрела и сказала: «Я читала об этом. Но я не верила, что такое возможно».

– Вы хотите сказать, что врачи не понимали, что такое ДЦП?

– Ну вы такая наивная, Маечка. Я не знаю, как вам еще объяснить очевидные вещи. Им приказали. Пленум ЦК постановил, что на ребенка нужно «обратить внимание». Вот они и обратили.

– И не нашли ничего лучшего, чем сделать вот это?

– Это были передовые технологии по тем временам. Это к вопросу о бесплатной медицине. Кстати, руки они хотели тоже подрезать, чтобы прямые были. Но хирург, после того как перерезала мне сухожилия, сказала: «Я готова положить на стол партбилет, но я его больше резать не буду». За что ей большое спасибо. Я, кстати, и сейчас могу ползать. Но уже только с помощью рук. Полезная штука, между прочим. Знаете, в Америке были две категории рабов. Одних покупали поштучно, они стоили от 300 до 800 баксов. А других покупали на вес. И это было большое искусство – отобрать тех, кто выживет. Вот я из тех, кто на вес. За меня бы никто 300 долларов не дал. Но я выжил. Спасибо генетике.

– Повезло-таки с дедушкой.

– Нет, это как раз со стороны папы. У меня же прадедушка негр.

– Так вы как Пушкин.

– Ты такая умная.

– А вы когда-нибудь думали, почему вам выпало столько бед и несчастий?

– Понимаешь, Майя, мне же повезло. Вот здоровый человек, он что? Встал, пошел на завод, отработал, вернулся, поругался с женой, воспитал трех детей. А потом не успел обернуться – и уже на кладбище. И тут я. Радуюсь жизни. Помогаю людям. Даю интервью. Лекции читаю. Это же радость. Это жизнь.

 

В детдоме для детей-инвалидов все знали, что жизнь заканчивается в 15 лет. Воспитанников просто отправляют в дом для престарелых и инвалидов, откуда нет выхода. Там они еще какое-то время живут, а потом их переводят на третий этаж. Третий этаж – это смерть. Потому что там умирают безнадежные. Те, кому не дают лекарств от боли. Те, кому не меняют постельное белье. Те, за кого некому заступиться. Неходячие. Доходяги.

 

– Но мне повезло, меня отправили в хороший дом престарелых. Мертвых заложников не бывает.

– То есть вы знали, что вас не угробят.

– Вы не читали мои книги. Книжку надо было лучше читать. Такая маленькая книжка, но там все так плотно утрамбовано. Я понимаю, что это сложно. Но ничего, еще раз прочитаете.

– Непременно.

– Понимаете, у нянечек наметанный глаз. Они понимают, кто доходяга, а кто нет. Если человек внутри сломался, то это все, конец. Вот, загляните в мои глаза. Что вы там видите?

– Злость.

– Да что вы! Я добрый человек. Но я выучил одно простое правило: полагаться нужно только на себя. Не на советскую власть, не на случай. Только на себя.

– А за счет чего вы выжили?

– Я очень люблю Джека Лондона. У него есть такое выражение: «большой кусок закваски». Выживает тот, у кого большой кусок закваски.

– Как пережить беспомощность? Когда вы зависите от всех вокруг. Вы научились с этим справляться?

– Это страшно. Но и это преодолевается. Если ты эмпат, то ты сможешь понять, что человеку нужно в данный момент.

– А что вы могли предложить злой нянечке?

– Читайте вторую книгу. Там все написано.

– Как вам удалось из этого дома престарелых сбежать?

– А очень просто. Я женился.

– Как, не выходя из дома престарелых, вы сумели жениться?

– Так времена изменились. К власти уже пришел Горбачев. Стали приходить люди, интересоваться мной. В 1990-х гг. мне было хорошо. Всем было плохо, а мне хорошо. Потому что все вдруг заговорили на нашем детдомовском языке. По понятиям. И я прекрасно понимал, что будет дальше. Поэтому при первой же возможности я уехал.

– И наконец встретились с мамой.

– Да.

– И она была больна.

– У нее была четвертая ремиссия рака. Мы решили умирать вместе. Но в итоге мы с Ауророй прожили вместе еще восемь лет.

– Как сложились у вас отношения?

– Прекрасно, с первой секунды. Она ведь тоже выросла в детдоме.

– Интересный поворот сюжета. Почему при живых родителях она выросла в детдоме?

– Потому что ее кормить нужно было.

– Вы что, издеваетесь?

– Я издеваюсь? Маечка, вы плохо подготовились. Вы не знаете, кто такие коммунисты.

– Готовилась я хорошо. И про коммунистов тоже знаю. Но сколько же у вашего Игнасио было детей, что он не мог прокормить дочку?

– Да не важно это. Он был коммунист. Точка.

– Почему вы свою мать называете Ауророй?

– А как я должен ее называть? Мамой, что ли? Чтобы она дергалась при каждой «маме»? Я же берегу людей, с которыми беседую. Вот сейчас я вас берегу. Поймите же, что злоба не работает.

– То есть вы хотите сказать, что все, через что вы прошли, научило вас быть добрым?

– Конечно. Я так воспитался на глупой литературе. На возвышенных мыслях. Кроме того, когда мы встретились с Ауророй, она поняла, что из меня нужно подготовить человека европейски образованного. Она сразу просекла, что я стану мировой знаменитостью, что мне придется отвечать на вопросы «Би-би-си» и «Рейтера». Поэтому она взялась за мое воспитание. Она готовила из меня человека мировой интеллектуальной элиты. Я сумел себе выгрызть местечко в пантеоне. Считайте, что вы сейчас беседуете с блестяще образованным французом.

– А в какой момент вы стали французом?

– В тот момент, когда моя книга преодолела французскую цензуру. Поймите, книг об инвалидах написано много. И про детские дома писали немало. А моя книга стала мировым бестселлером. Это просто так не бывает.

– За счет чего это произошло?

– За счет знаний. Умений. Понимания, как управляется государство, как убивают писателя. Я все это знал, потому что был подготовлен. И поэтому сумел с честью отразить нападки, которым подвергался со стороны прессы, со стороны истеблишмента. Перед вами успешный человек, Майя.

– Это я вижу.

 

В 2003 г. дебютная книга Гонсалеса Гальего «Белое на черном» получила престижную премию «Русский Букер», после чего была переведена на десятки языков мира, включая язык Брайля. Рубен объездил с лекциями половину Европы и стал одним из самых известных прозаиков современности. Недавно в Монако ему вручили приз за «лучшую шахматную книгу года», коей был признан его второй роман – «Я сижу на берегу».

 

– В Израиле вас приняли?

– Ивритоязычная публика – нет. Пока не удалось к ней прорваться. Я вижу стену здесь. И пока мне никто не рассказал, как ее пробить. Я пробился в Норвегии, Швеции, Италии. А в Израиле не могу пробиться. Ну, не нужен, так не нужен. Поехал дальше.

– А вообще – как вы в Израиль попали?

– Дочка – аутистка. В Израиле умеют работать с такими детьми. А так как у меня жена еврейка, то и дочка, соответственно, тоже.

– А почему вы называете себя везучим человеком?

– Ну вот глядите. Я сделал себя сам. Я помогаю людям. Мои книги – настольные книги для очень многих людей. Кто может об этом мечтать? Я еще успешный интеллектуал, я действительно мировая знаменитость.

– Вы ведь пишете на одну тему. Эта тема – инвалиды в Советском Союзе. Для вас это – незаживающая рана, поэтому вы все время возвращаетесь к ней?

– Это не так. Я пишу о вас, используя в качестве аллегории истории об инвалидах, иначе говоря, о поведении людей в критической ситуации. Потому что писать о людях вне критической ситуации – бессмысленно. Если вы хотите меня спросить: «Рубен, почему ты не пишешь глупости?», я вам отвечу: «Потому что я умный».

– Красиво.

– Да, все, что я делаю, это красиво. Дальше что? Я пишу сложную литературу. Я серьезный автор мирового масштаба. Я глубокий философ и пишу с точки зрения глубокого философа. Меня поймут те, кто пробивался наверх внутри советской системы. Вы меня не поймете.

– Почему?

– Потому что вы не понимаете трагедии человеческой жизни, у вас другой опыт. Потому что рождение – это трагедия. Жизнь – это трагедия. Смерть – это трагедия. Я обращаюсь к теме детства, чтобы описать трагедию жизни. Детство – это период трагический, ужасный, тяжелый.

– Вас предали.

– И это больно.

– И, тем не менее, вы себя ощущаете счастливым человеком?

– Безусловно. Вы знаете, у меня ангел-хранитель русский. Очень сильно бухает. Он глянет на землю – вроде все нормально. Забухал. Потом его будят, говорят: «Там треш какой-то творится». Он опять глянул, разгреб и опять забухал.

– А вас что-то пугает?

– Нет, конечно. Ну что меня может напугать? Разве что Альцгеймер. Старость не пугает точно. Потому что вместе со старостью приходят беспомощность и коляска, а у меня это все уже есть. У меня все хорошо.

 

Рубен Давид Гонсалес Гальего – человек сложный. За время нашей беседы мы несколько раз находились на грани срыва интервью. Рубена раздражали мои вопросы, которые казались ему глупыми и несущественными, я же пыталась раскрыть глубоко раненного человека. В качестве угощения я принесла испанский миндальный пирог – как напоминание о его удивительной истории.

 

Беседовала Майя ГЕЛЬФАНД

P. S. от Рубена: Майя пыталась понять меня, я пытался понять Майю. Интервью вышло непричесанным, и это замечательно. Главное, между нами не было агрессии. Миндальный пирог был очень вкусным.