Еврейская кухня

Ребенка питает воображение. Нарисуй ему картинку, вызови слюноотделение, и шнурки пойдут, как спагетти.

Моя мама это понимала.

– Не хочу! – заливал я слезами манную кашу.

– Ну да, – с сожалением качала головой мама, – это же не форшмак!..

«Ах, форшмак, форшмак!» – приговаривала она, погружаясь в воспоминания. А я, отодвигая тарелку, заинтересованно моргал.

– Ты хочешь спросить меня, что такое форшмак? – подбоченивалась она.

Я кивал.

– Хочешь знать, что такое форшмак?!

– Да.

– Ну, форшмак – это… – мама закатывала глаза.

Мне было восемь, а она закатывала: «Ах, форшмак, форшмак!».

– Ну что это? Что?! – терял я терпение.

Глаза мои становились, как два пятака, слюна срывалась с губ. Интуиция подсказывала слюне, что это едят, и она срывалась непроизвольно.

– Ты действительно хочешь знать, что такое форшмак?! – нагнетала измывательница.

Она произносила это слово так вкусно, что ее хотелось укусить.

– Да, хочу, да! – повисал я на ее халате и смотрел снизу вверх, роняя слюну на тапочки.

– Ах, форшмак… – вновь покачивала головой мама.

Мне было восемь, а она покачивала. А потом говорила:

– Это даже вкуснее, чем цимес. Знаешь, что такое цимес?

– Нет! – мотал я головой.

– Так вот форшмак вкуснее.

– Но что это?! – изводился я.

И мама расстраивалась.

– Господи, ну как объяснить ребенку про форшмак, когда он не понимает даже про цимес?

– Не объясняй. Лучше сделай! – сглатывал я, как могут сглатывать только любопытные до еды дети.

– Но как? – разводила мама руками. – Из чего?!

– А из чего его делают?

– Из селедки, конечно же, глупый ты ребенок.

– Так у нас же полно селедки! – бросался я к холодильнику.

И мама бледнела.

– Сейчас же забери свои слова обратно! Что ты называешь селедкой? Не смей! Разве из этого можно сделать форшмак?! Она соленая – да. Возможно, она даже когда-то плавала. Но разве из этого можно сделать форшмак? Изжогу из этого можно! Гастрит! Памятник достижений народного хозяйства! Но только не форшмак!

– А из чего же тогда можно? – трясся я. – Из чего его делают?!

– Говорю же тебе – из селедки, глупый ты ребенок.

– Из какой?! – обсасывал я пальцы.

– Ты спрашиваешь меня: из какой селедки?

– Да. Я спрашиваю!

– Из какой селедки делают форшмак?!

– А это «к» или «г»? – хныкал я.

– Какое еще «г»?! – пугалась мама.

– Форшмаг или форшмак?

– Боже! Леня, ты слышишь, этот еретик назвал форшмак «г»!

– Не доводи ребенка! – отзывался отец. – Сделай чертов форшмак, и не доводи!

– Но это же будет гадость!

«Гадость» мама произносила с украинским «г», звучащим как «х». «Это же будет хадость!».

– Так сделай мне гадость! – умолял я.

– Но это же все равно, что кугель без мацы!

– Кугель?! – таращился я.

– Боже, Леня, он же не знает, что такое кугель! – хваталась за грудь мама. – Ты спрашиваешь меня, что такое кугель?

– Да, да!

– Спроси еще, что такое креплах!

– И спрошу! – уже всхлипывал я, сидя в слюне по пояс.

– Спрашивай хоть до завтра. Но знай, что ни креплах, ни латкес, ни кугель, ни даже цимес не сравнятся с настоящим форшмаком! Если б ты только знал, что это такое. Если бы ты только…

– Дай уже мне хоть что-нибудь! – ревел я, сплевывая обглоданные ногти. – Дай уже, дай!

И мама пододвигала кашу.

 

Эдуард РЕЗНИК