Тип

Аккерманский герой.

Только что дал «плюху» земству. Добился нового избрания в председатели уездной земской управы и «швырнул» свое избрание собранию в лицо:

– Я вообще не сторонник земских тенденций!

Господин Пуришкевич.

Щеголеватый молодой человек. На руке золотая браслетка. Манеры заискивающие. По полу приятно сколь­зит. Занимается стихосложением.

Душу имеет возвышенную.

Я имел удовольствие познакомиться со скользящим г. Пуришкевичем в неприятную для него минуту.

Ко мне, фельетонисту одной из одесских газет, вошел молодой человек в браслетке, растерянный и пришибленный.

Г. Пуришкевича, председателя аккерманской земской управы, побил земский архитектор.

«Инцидент» очень живо обсуждался тогда южной печатью, и г. Пуришкевич объезжал редакции.

– Вы понимаете… замахнуться на земца!.. на молодого земца, всей душой стремящегося к служению земским идеям… Такое варварство!.. Такая дикость!.. Прямо некультурно! Прямо некультурно!

Он говорил, конечно, горячо. Живописно. Жестикулировал.

А браслет с «бульками» так и звенел, так и звенел на его руке.

Скользкий молодой человек показался мне человеком с «коготком»!

Я смотрел на него и думал:

– Ох, брат! Кажись, и сам ты тоже «кока с соком»!

Вскоре мне пришлось быть в Аккермане, и там я узнал, в чем дело.

«История» вышла из-за плана новой больницы или училища – не припомню.

– Этот план не годится! – заявил г. Пуришкевич. – Что это за фокусы такие? Только расход. Нам эти роскоши не нужны.

– Это совсем не «роскоши», а то, что требуется, чтобы здание было гигиенично! – возразил земский архитектор.

– Прошу вас не рассуждать, а делать что вам говорят. Вот и всё! Потрудитесь переделать это так-то, это так-то!

– Но под таким планом архитектор подписаться не может!

– А не можете – и не надо! Можете уходить!

– То есть как это «уходить»?

– А так! Мне ваши рассуждения не нужны. Я сказал – и должно быть так сделано. Не желаете – вон!

– Что-о?

– Вон! Нахал! Люди!

Если бы он напал на человека более культурного – тот нашел бы, как с ним поступить иначе. Но г. Пуришкевич нарвался на провинциального медведя, у которого первое – драться.

Оскорбленный архитектор подкараулил скрывавшегося после этого г. Пуришкевича на пристани, подошел к нему и надавал пощечин.

– У него, знаете ли, только и слов, что «я», «вон», «долой», – рассказывали аккерманцы, – «я сказал», «я велел».

Чуть не «повелел».

– Человек мягкий, ласковый и даже в браслетке. Но с «подчиненными» – рвет, обрывает, кричит. А «подчиненными» считает всех. Он один!

В следующем году ко мне явился один студент.

Юноша – только пух еще на лице показался.

Кончил гимназию, поступил в университет – а тут в восточных губерниях голод.

Оставил на год университет, бросился в Казанскую губернию, устраивал столовые, кормил.

Вернулся – опять в университет, а тут голод на юге.

Опять университет «на год» бросил и поехал в Аккерманский уезд устраивать столовые.

– Да этак вам, друг мой, никогда и университета не кончить! Голод у нас – обыватель постоянный. Только адреса у него каждый год разные.

– Что ж делать! Что ж делать!

Опытный уже в деле устройства столовых юноша с жаром схватился за дело, но сразу на пути встретил г. Пуришкевича.

Если вы вспомните голодно-продовольственную аккерманскую эпопею, вы припомните сразу фамилию:

– Г. Пуришкевич.

Он говорил, о нем говорили, он печатал, о нем печатали каждый день.

– Г. Пуришкевич устроил…

– Г. Пуришкевич организовал…

– Г. Пуришкевич просит…

– Г. Пуришкевич благодарит…

Получалась такая картина.

Есть на свете бедствующий Аккерманский уезд, и есть на свете благодетельный г. Пуришкевич.

Один!

Аккерманский уезд голодал, но стоило появиться г. Пуришкевичу – и бедствие кончилось.

Один!!

И целую зиму мы смотрели на это победоносное единоборство г. Пуришкевича с народным бедствием.

Многие даже восклицали:

– Хлеба не родится – Пуришкевичи родятся! «Не погиб еще тот край».

Самостоятельная деятельность юноши не понравилась г. Пуришкевичу.

Кто это еще в уезде, кроме него, г. Пуришкевича, смеет появляться?

– Не со мной, так против меня! А со мной – так, значит, подо мной!

– Позвольте мне действовать самостоятельно, – заявил юноша, – у меня есть и свои пожертвования!

– Ах, свои-с?

Г. Пуришкевич сумел «удалить» юношу от устройства столовых, напечатал в местных и столичных газетах письма, что просит впредь не высылать пожертвований такому-то, и добился того, что юношу чуть ли не выслали из пределов Бессарабской губернии.

– Осрамил, извалял в грязи! – чуть не плакал бедный юноша.

И вот теперь.

«Не разделяющий земских тенденций» председатель земской управы провел в земские гласные людей своей партии, добился избрания на новый срок и, добившись, встал и торжественно земству плюнул:

– Отказываюсь! Вообще не разделяю земских тенденций. А по части народного образования – в особенности!

Это в наше-то анти-земское время!

Сам бы «искательный молодой человек», Глумов, из пьесы «На всякого мудреца довольно простоты», от зависти бы за голову схватился и с отчаянием воскликнул:

– Ловко! Вот это называется – ловко!

А мамаша Глумова добавила бы:

– Беспременно это он в вице-губернаторы метит!

– Ведь сделано-то, сделано-то как! – восхитился бы даже сам Иван Антонович Расплюев. – А? Победитель, можно сказать! Только что избранный! Излюбленный земский человек-с! И тот на это самое земство: «тьфу!» И в полное рыло-с! «Н-не разделяю». Большую карьеру, браслет, сделает! Потому – гениален. Всякие штуки бывали, а до этакого фортеля никто не додумывался. Вещь первая!

«Дневника» в «Гражданине» молодой человек удостоится.

И на среду к кн. Мещерскому может даже без приглашения явиться.

– Пуришкевич.

– Вы?! Это вы?!

– Я-с!

Будет в объятия заключен и гостям представлен:

– Господа, Пуришкевич! А? Вот он какой Пуришкевич бывает!

Я даже думаю, что он во многих салонах может недели полторы приманкою быть.

«На Пуришкевича» будут приглашать, как приглашают в скромных чиновничьих семьях «на хорошего гуся».

– Vous savez (Вам известный – фр.). Он такой молодой и уже… Приезжайте, это любопытно!

И будет г. Пуришкевич по паркету скользить, а там куда-нибудь и проскользнет.

– Э… э… это очень… очень хорошо… Такого удара не было… очень хорошо… Но ведь это самопожертвование… господин… господин… господин Пуришкевич!

– Исполнение долга, ваше превосходительство. Только исполнение долга! Ничего-с, кроме исполнения долга!

– Да… да… Но не всякий бы, знаете, милейший, на это пошел…

– Это уж как будет угодно оценить вашему превосходительству…

– Да… да… конечно… Но, однако, вы всё-таки того… гм… три года в земстве этом служили?.. А?

– Единственно для того, чтоб нашей партии людей туда проводить. Так сказать – и во вражеском стане на нашу пользу работал!..

– Гм! Оно… того… служба полезная!

– Осмелюсь добавить вашему превосходительству.

– Что вы осмелитесь добавить?

– Я и против народного образования, вашество.

– Да?! Даже?

Г. Пуришкевичу останется только замереть с поникшей головой, слегка отставленными руками, в позе, выражающей полную готовность.

«Вы будете в большом, большом счастье, в золотом платье будете ходить и деликатные супы кушать, очень забавно будете проводить время!» – как говорит Добчинский.

А может быть…

Может быть, и так пройдет, и без награды останется, прочтут и плюнут, и без внимания оставят.

Черт знает, чего не может в наше время случиться!

И добродетель ценится только тогда, когда она редкость.

А как ее, добродетели-то, разведется слишком много, то и добродетельнейшие поступки остаются без награждения.

И г. Пуришкевич добродетелен, да и время-то уж очень добродетельное.

Шага сделать нельзя. Шаг сделаешь – непременно в добродетель ногой попадешь.

Влас ДОРОШЕВИЧ (1905)