«Я ни к какому лагерю присоединяться не хочу»

В интервью сценаристу и продюсеру Артему Виткину знаменитый артист вспоминает о школьных драках, ставшем визитной карточкой номере «Цыпленок табака» и трижды сломанном носе. Сколько лет королю Лиру, почему житель Львова стал невъездным и как часто он появляется в синагоге.

 

– Леонид Исаакович, как-то раз я был на Шаббате в Подушкино, и оказалось, что нам не хватает одного человека для миньяна. Раввин Александр Моисеевич Борода спокойно сказал: «Ничего. Если что, пойдем к Ярмольнику». «К Ярмольнику? – поразился я. – К тому самому?»

– Да, синагога в Подушкино находилась по соседству с моим домом. Меня всегда забавляло, когда они приходили ко мне, так как нужен был десятый еврей, потому что кто-то не доехал. Мне давали открыть Священный шкаф, естественно, инструктируя по ходу: «Открой-закрой-опусти». И я ощущал себя приглашенным артистом. Но всегда был рад помочь. Смешнее же всего реагировали жители Подушкино, когда видели евреев в шляпах, бегущих к моей калитке. И так продолжалось несколько лет. С Сашей Бородой мы дружим и перезваниваемся до сих пор.

– Настолько, что вы стали регулярным героем видеороликов его общины?

– Я человек нерелигиозный и не слишком знаком с традицией, поскольку вырос в советской семье, хотя во всем, включая праздники, опосредованно участвую из уважения к своей еврейской крови. Так прошла моя жизнь, и я ни о чем не жалею. Что касается роликов, то в них с моими поверхностными знаниями я тем более чувствую себя приглашенным артистом. Но делаю это с удовольствием.

– Для людей моего поколения (я родился в 1979 г.) Леонид Ярмольник, известный артист и шоумен, был всегда. И вот когда читаешь вашу биографию и узнаешь о том, что вы родились в каком-то селе на Дальнем Востоке, то понимаешь, что у этой популярности и признания был свой путь. Что было точкой отсчета?

– Да, я родился на Дальнем Востоке, но не в селе, а в военном городке. После войны было модно идти в офицеры. Мой папа тоже стал офицером, и его направили на Дальний Восток, где и родился я. А через год-полтора его перевели в Прикарпатский военный округ, и мы жили уже на Украине. Мои родители вообще сами родом оттуда, из Житомирской области. Я окончил школу во Львове, куда сейчас я, к сожалению, не въездной. Очень надеюсь, что когда-нибудь этот идиотизм закончится.

Что касается профессии, в школьные годы я много чем занимался, но где-то с пятого класса увлекся театральной студией. Во Львове был тогда такой народный театр им. Ленинского комсомола, которым руководил замечательный человек Ефим Романович Ланда. И там было все как в настоящей театральной школе. Занимались речью, движениями, историей театра. Позже я даже играл какие-то юношеские роли в ставившихся там спектаклях. Так что к концу школы вопроса «кем быть» уже не возникало.

И я поехал поступать сначала в Питер, где меня не приняли в ЛГИТМиК, а потом, на следующий год, уже в Москву. Там в Щукинском училище меня взял к себе легендарный Катин-Ярцев, мой учитель, воспитавший невероятное количество замечательных артистов. Это и Наташа Гундарева, и Костя Райкин, и многие другие. Вахтанговская школа. После окончания была «Таганка». Ну, а потом у меня появилась семья, дочка, и я отправился в «свободное плавание». Вот так всю жизнь и скитаюсь… Свободный художник.

– Это очень по-еврейски. Кстати, насколько для вас важно ваше еврейство?

– Я никогда этим не бравировал, но никогда и не скрывал, что еврей. У меня было много друзей-евреев, поменявших пятую графу, – так было легче заниматься тем, чем хочешь. Это была искусственная преграда, которую легче всего было преодолеть, вычеркнув что-то в паспорте. Я этого не делал, наверное, еще и потому, что быстро перешел этот барьер, став узнаваемым в многомиллионной стране, и моя национальность уже не вызывала никаких вопросов. Я был (и надеюсь, что остаюсь) артистом, которого знают, которому доверяют, встрече с которым люди по-прежнему рады. Я помню, что я еврей, но никогда не акцентирую на этом внимание, чтобы доказать свою исключительность. Как говорит мой близкий друг Андрей Вадимович Макаревич, внимание нужно привлекать умом и талантом.

– А жидом вас никогда не называли?

– Конкретно в моем кругу, в наших многонациональных компаниях мы всегда могли точно знать, что, если и возникнет какой-то скандал, «жидом» тебя точно не назовут. Даже когда в молодости я играл эпизодические роли, они получались яркими и запоминающимися, поэтому я довольно рано приобрел авторитет профессионального артиста, а следовательно, ко мне относились с уважением. К тому же знали: если что, я могу и покалечить. Так было еще со школы: я всегда со второго призыва вступал в драку. У меня был трижды сломан нос и только однажды – из-за падения с велосипеда.

– Так вот откуда ваш знаменитый «еврейский» нос! Это он принес вам столько еврейских ролей?

– На самом деле не так уж и много. Из общего числа, а это, кажется, около 120–130 ролей, евреев я играл от силы раз пять. Чаще всего преступников и ненормальных. Бандитов играл. Внешность у меня оригинальная, особенно для советских времен. Поэтому в основном я играл тех, кто портит нам жизнь.

– А разве не было в этом тоже свое­образной национальной политики?

– Вполне возможно. Впрочем, в последние лет двадцать мне уже грех жаловаться, потому что и в мою биографию пришли большие роли. Я играл в замечательных картинах, за какие-то свои работы я получил награды, включая «Серебряного леопарда» в Локарно и Государственную премию за фильм «Барак». Я уже не говорю о главной, может быть, картине в моей жизни – «Трудно быть богом» Алексея Юрьевича Германа.

– Вам что-то известно о своих предках?

– Дедушку немцы расстреляли в первый месяц войны, он был председателем колхоза на Украине. Бабушка – мамина мама – тоже умерла рано, когда я был еще совсем маленьким. Папиных родителей я знал лучше, но их тоже уже давным-давно нет в живых. Единственное, что я знаю, – людей творческих профессий среди моих предков не было, поэтому я, можно сказать, «первый выродок в семье».

– Я начинал на Киностудии им. Горького, и у меня сложилось впечатление, что, несмотря на отрыв от еврейских традиций, между советскими евреями в киношной среде существовала какая-то особая культура отношений. Как минимум на уровне шуток, юмора. Вы это не ощущали?

– Нет. Просто потому, что по степени комфорта и взаимопонимания общение с Зиновием Гердтом, Петром Тодоровским и Александром Ширвиндтом, как и с другими талантливейшими артистами-евреями, коих действительно было немало, ничем не отличалось от общения, например, с Евгением Евстигнеевым, Михаилом Ульяновым или Юрием Яковлевым. Я вообще считаю, что актерская профессия – очень братская по сути и к национальности отношения не имеет. Если и есть родство в этом деле, то оно в понимании и признании таланта коллеги, в желании работать вместе.

– А с новыми звездами вам трудно найти общий язык?

– Они просто другие. Они по-другому работают. Не всякий раз им удается убедить меня в том, что они – безукоризненно превосходны. Не хочу показаться брюзгой, ворчащим, что «сегодня все не так», но мне кажется, что я все вижу и чувствую так, как надо. Я очень люблю Костю Хабенского. Мне очень симпатичен Вова Машков – своим упорством, трудолюбием и талантом. И все же что-то уходит. То, что называется русской классической актерской школой. Вместо этого приходит какая-то американизированная однотипность. Амплитуды мне не хватает и яркости, что ли… Возникает впечатление, что, несмотря на то, что снимаем мы сегодня на цифру, цвета поблекли. Хотя и сейчас есть один исключительный артист, который соответствует моему представлению о том, что такое совершенство. Это Женя Миронов.

– Известно, что после перестройки вы сами так виртуозно, в отличие от многих, «перестроились», что легко нашли свою нишу в новой эпохе. Вы можете объяснить этот феномен?

– Я как раз достиг такого возраста, когда уже набил каких-то шишек и уже что-то умел, у меня было больше опыта. Не думаю, что перестройка сильно повлияла на мою биографию. Просто можно поблагодарить ее за то, что наступило время, когда стало возможным больше ответственности брать на себя, что с одной стороны замечательно, а с другой – невероятно опасно. Потому что за последние 25 лет я не раз пробовал себя как кинопродюсер. А продюсер – это такой человек, который должен найти деньги, потом эти деньги правильно потратить, чтобы зрителю было на что посмотреть. Поэтому я напрямую не завишу от того, что происходит в стране. Я не флюгер, я знаю, чему меня научили, чего я хочу, какое кино я люблю, и если я трачу силы, время, деньги, нервы и рискую, то я рискую ради того, что хочу сделать, потому что у меня есть мои «собратья по разуму» – люди, которые разделяют мою точку зрения. Или я разделяю их точку зрения. Так, например, сейчас мы с Валерием Тодоровским запускаем нашу очередную совместную работу (я выступаю как продюсер и как актер). Но насколько бы талантливым и плодовитым ни был Валера, насколько бы надежным ни был я как продюсер, кино – это всегда риск.

– А мне вот кажется, что здесь не обошлось без вашего еврейства, пусть и подсознательно. Евреи – народ свободы, и вы изначально были внутренне готовы к свободе.

– Да, может быть. Есть еще, наверное, какие-то качества: рациональность, хитрость, смекалка. Потому что решение вопросов, коммуникация, умение находить контакт с людьми, конечно, требуют человеческого таланта. И да, что-то есть от крови. Я от этого не отказываюсь. Безусловно, я могу не знать языка, не знать обычаев, называя себя евреем, не соответствовать тем представлениям, по которым определяют еврея, но меня это никогда в жизни не тяготило и не мешало мне работать. И если я делаю что-то связанное с театром или кино и мне нужно детально изучать все, что связано с темой, то я буду так же изучать все, что связано, например, с римской историей, Иерусалимом или иудаизмом. Чтобы разбираться в теме досконально.

– А когда вам предлагают выступить в качестве продюсера или сыграть какую-то роль, вы ориентируетесь в первую очередь на коммерческий успех или все-таки движимы какими-то идеалами?

– На коммерческий потенциал продюсер должен смотреть всегда, но для меня это никогда не было первопричиной того, чем я занимаюсь. И мой послужной список, по-моему, это ярко демонстрирует. Скажу вам больше: с точки зрения зарабатывания денег – а зарабатывать я люблю и еще больше люблю тратить, – я могу заработать их с меньшим риском, чем занимаясь продюсерской деятельностью. Но это такая профессия – в ней всегда нужно рисковать. И я это, наверное, люблю.

– После такого большого диапазона сыгранных вами ролей, после дона Руматы благословенной памяти Алексея Германа, есть ли у вас еще мечта о какой-то несыгранной роли?

– Есть. Эту роль я, увы, не сыграл, и сейчас уже, наверное, почти поздно. В свое время я очень переживал, что не сыграл Хлестакова. И сейчас я бы сказал, что, наверное, сыграл бы ее очень хорошо. Но не сложилось. Хлестакова нужно играть в 25, в 30, ну, в 35 лет. Дальше уже поздно – иначе мы меняем суть произведения Гоголя.

Еще одна роль, которая от меня тоже уже убегает, – это роль короля Лира. Несколько лет назад я даже пытался сделать кое-какие телодвижения по этому поводу. Потому что считаю, что все короли Лиры, которых я видел в своей жизни, – они не совсем точные. Во-первых, королю Лиру не может быть 60–70 лет. Это зрелый мужчина в расцвете сил, 40–45 лет: у него дочерям по 20–22 года. И то, что он устроил, то, что он решил проверить, это, выражаясь сегодняшним языком, розыгрыш. Только розыгрыш этот превратился в трагедию. Вот так эту историю никто не видел. Так ее еще никто не рассказывал. Но пока надежды нет: я же не режиссер, я артист. А все очень зависит от того, кто будет это ставить. Если бы Римас Туминас, или Гинкас, или Валера Тодоровский вдруг решили это сделать для театра, тогда стоило бы попробовать. А если просто какой-то режиссер захотел бы сделать спектакль «Король Лир» с Ярмольником в главной роли, чтобы создать «хайп», то меня это вряд ли устроит.

– Значит, пока вашей любимой ролью остается роль дона Руматы из «Трудно быть богом» Германа-старшего?

– По масштабу и какой-то невероятной отстраненности от привычного кино – наверное. Этот фильм, безусловно, переживет и меня. Он настолько необычный, что, может быть, и я до конца не все понимаю. Уже сегодня эта картина, по мнению английских, французских и американских кинокритиков и историков кино, входит в сотню лучших фильмов современности. И, пожалуй, это моя самая сложная работа.

Хотя, конечно, популярен и узнаваем я прежде всего своими комедийными и детективными ролями. Многомиллионной аудитории всегда нравилось и нравится, когда я участвую в развлекательном жанре. Это касается и кино, и телевидения. И на всю жизнь за мной закрепился «Цыпленок табака», так что вопрос надгробия, можно сказать, для меня решен. Как любой артист, я все равно клоун. Но вот с маленькой или большой буквы – это решит время.

– Сложилось впечатление, что вы – человек, парадоксальным образом не встраивающийся в общепринятые рамки. Например, поддержав присоединение Крыма к России, вы не менее искренне вступились за Андрея Макаревича, когда началась травля на него за противоположную позицию. Вы сами не видите в этом никакого противоречия?

– У Андрея была своя активная и определенная позиция, я же ничего определенного не говорил. Просто и я, и Юрий Башмет долгие годы были почетными жителями Львова. Мы там жили, этим гордились, этот знак нам торжественно вручали. У меня такое количество дорогих мне людей, друзей на Украине… И телеканал «Дождь» пригласил меня на интервью, когда началась вся эта история с Крымом. Я не говорил, что рад происходящему. Я до сих пор не понимаю, правильно это или нет. Раньше-то все было значительно проще – я же вырос советским человеком. И я сказал, что если люди в Крыму будут жить лучше, когда они присоединятся к России, то, наверное, это правильный шаг. Надо сказать, вопросы мне задавали откровенно политизированные. И когда меня спросили про национализм, то здесь уже я был более конкретным, потому что, к сожалению, прекрасно помню по своим школьным годам, до какой степени националистически настроенные жители Западной Украины ненавидят «москалей», негров и евреев. Притом, если задать им вопрос, почему, они не ответят. И это невероятным образом передается из поколения в поколение. Если они ненавидят «москалей» за проделки ВЧК в кровавые годы, так это было везде, и сын за отца, а уж тем более внук или правнук, совсем не в ответе. Но они все равно продолжают мстить по национальному признаку. В моих глазах это даже не дремучий атавизм, а нечто на уровне животного мира. Наверное, это мое высказывание задело больше всего, и я оказался в каких-то «списках». Но я изначально считаю любых националистов не вполне вменяемыми. Наверное, их нужно как-то лечить. Одним добром тут не обойдешься. Может – добром, смешанным с силой?

– А может, лучше просто поменьше обращать внимание и обходить стороной?

– Рискованно не обращать внимание на такие вещи. Недавно исполнился век с официального зарождения фашизма (в 1919 г. был учрежден «Итальянский союз борьбы», первая организация итальянских фашистов. – Ред.), а если на это не обращать внимания, то это может повториться снова. Такова моя позиция.

Что касается травли, которая началась против Андрюши Макаревича, то за нее нужно «поблагодарить» СМИ и журналистов, которые искренние слова известного человека искажают или раздувают ради собственной популярности. Тем более, когда ты говоришь – есть выражение лица, интонация, атмосфера, есть контекст. Все это очень важно. А когда это, к примеру, ложится на бумагу, все начинает звучать по-другому. У меня самого иногда уходит 2–3 дня на согласование интервью, иначе это получаюсь не я, а совсем другой человек.

И сегодня такое время, когда я все больше понимаю, что никуда вмешиваться особо не надо, поскольку тебя попросту используют как узнаваемого человека, чтобы присоединить тебя к какому-то лагерю. Я же ни к какому лагерю присоединяться не хочу! И чем старше я становлюсь, тем больше понимаю, что если я могу сделать что-то полезное и правильное, то правильнее всего будет заниматься своей профессией. В фильмах и спектаклях, в том, что я делаю по жизни, содержится все, что я декларирую.

– И в заключение, если позволите, я хотел бы спросить: вы счастливый человек?

– Конечно! Без ложной скромности могу заявить, что практически все, что я хочу, я могу организовать и сделать. С каждым годом все больше забот, график уплотняется, есть чем заниматься. А вот то, что организовать невозможно, жизнь дарит сама. Это такой абсолютный подарок судьбы. Поэтому очень много времени я уделяю двум своим обожаемым внукам: меня самого это очень питает, я наслаждаюсь этим невероятно, открывая для себя новый мир, – я же смотрю на жизнь их глазами! А они видят не так, как я, и в этом смысле я тоже благодарен судьбе за то, что все своевременно. Так что внуки – это главная награда для меня.

– Спасибо вам за необыкновенную возможность с вами пообщаться! До встречи в синагоге! Ну, или на съемочной площадке.

– Ну, в синагоге я бываю редко. Скорее, на съемочной площадке, хотя и там я теперь бываю реже, потому что те предложения, с которыми ко мне обращаются, меня не вполне устраивают: я не очень люблю сегодняшнее торопливое, бюджетное и не совсем выписанное кино. Я как актер готов играть то, что заденет зрителя за живое или хотя бы развеселит, а просто «чтобы мордой посветить» я уже не играю. Так что на съемочной площадке я теперь появляюсь реже по собственным убеждениям. А в синагоге появляюсь только по большим праздникам – в первую очередь, чтобы сказать спасибо тем людям, которые меня приглашают.

 

Беседовал Артем ВИТКИН («Москва–Ерушалаим»)